|
Владимир Герцик
Тяжелый свет на землю, как сова,
Пошел в огне купающихся трупов.
Позорно жить, и бесноваться глупо.
Растет в раю нелепая трава.
Свари, певец, капризов блюдо-юдо,
Вкуси, красуля, с богом пополам.
Для дабы ублажить души желудок,
Блаженные слова приходят к нам.
Выхухоль,
Выхухоль,
Ухаль-юхаль, выхухоль.
Есть путь без выхода,
Дорога сиротлива,
Где мы идем как бы вперед, до обрыва.
Законы вязкие плывут,
Не умолкая ни на шаг,
Мы строим дом, в котором некому жить.
Мы – дети сумасшедшей обезьяны.
Ах, ни молитва Баха,
Ни факелы минаретов,
Ни новые железные мозги, ни даже эти
Стихи, достойные пера божества,
Не зашибут наш запах родовой.
И хвойные валы прибоя,
На юный берег налетая
Войдут внезапною тоской.
* * *
Там зреет воздух мой.
Ворчит зеленая реторта,
Переливая пеленой.
А между тем из тишины
Меня высасывает время
И в память, словно макароны,
Кладет, минуя шаг свободы.
Хрустит и бьет сушеный ветер
Гальванизированых рук.
* * *
Мне в ожидании земном
Любезны адские напевы…
Стая дьяволов в бледных жакетах
Побежала по шее во тьму.
Заалели живые браслеты
На кистях, боронящих судьбу.
Бейся, глаз, в жалюзи иллюзора!
Балагань, запеченный язык!
Расставляет вторые приборы
Кулинарный, коварный старик.
И резвея в багряном камзоле,
В жирной прелести лакомых губ,
Там поет динамический голос,
Одинокий напиток без губ.
Ради пепла, живущего в легких перстах,
Ради глаз, поедающих нас,
На окошко тебе в незагаданный час
Прилетит голубой Фантомас.
* * *
День крашеной луны, где жребий башен бел.
Халдейские дела одни меня заботят.
Я выхожу на юг в горящем колпаке
Пернатых змей гонять кнутами водомета.
И вижу тайный блеск, вода на голове.
Твердеют облака слоями шалаграмы.
В спиральной высоте закруженных ветвей
Легко, и знак стоит свободными волнами.
О, говори со мной, не названный никем,
Неумный и простой, как поле без обмана,
За глубину меня, качающих фосфем,
Иди, короткий луч, разрядами тарана.
Крути путями глаз, прокалывая вглубь.
И будто мотылек трепещет по стеклу.
* * *
Психопаты астрального края
(над орбитами хохот и глюк),
В мозговом измереньи сгорая,
Искривляются призмами рук.
Исчезающий мир человека.
Так агат или вишня во сне,
Так побеги за грохотом снега
Расщепляются в миги и свет.
Эта точка угла и расплава,
Трели рек в перетяжке жгута.
Но срывается с хохотом влево
Поплавок, уходящий в ничто.
* * *
«Гоп, гей-гоп…»
Битловская песенка
Гоп-гоп дрипитаки, гоп-гоп.
Гоп-гоп дрипитаки, гоп-гоп.
А в нашем садике росла
Раскидистая вошь,
Уныло пела «у-ла-ла»,
Покатывала дрожь.
Красная площадь, зеленый забор.
Что у нас нынче на ужин, майор?
Бьет в самолет
Волосатая вода.
Сегодня мы сильны как никогда.
Гоп-гоп дрипитаки, гоп-гоп.
Еще дрипитаки, гоп-гоп.
Он был немного хамоват –
Сопливое хамло!
И в белых тапочках торчать
Ему бывало шло.
Четыре штучки у него
Сидели под столом.
А больше нечего сказать
О бытии земном.
Разве что, дрипитаки, гоп-гоп.
Гоп-гоп дрипитаки, гоп-гоп.
* * *
Природа хочет кирпича,
И с трещиной во лбу
Летят четыре палача
В космическом гробу.
Шестерка ангелов ночных
На шелковых ремнях,
И разговаривает вспых
На голубых губах.
Ах, очи нежные едва
Ли вам видны кругом.
Но глухо блещет голова
На хребете моем.
Теперь и солнце светит хуже,
И все фальшивей соловьи.
Открой, Выделяющий Ужас,
Пунцовые веки свои.
- Таракан Палыч, а Таракан Палыч!
Ну, вот, пожалуйста, не грызите мой палец.
* * *
Жестокие ласки пылающих жен,
Цветок и трезвон разговора.
Скажи какому божеству
Подобен торс ее тажелый,
В пунцовом небе альвеолы?
А дыба губ?
А боль холодного приказа:
- Прополосуй и раскроши
Иглой отточенного глаза
Слепые полости души. –
Пароль смерти из кустов:
- Будь готов!
- Всегда готов!
* * *
Парик на красной высоте.
Аристократия сомкнулась.
И, в ожидании прокола,
Картинки хлещут по трубе.
Мой чемодан! Мой зайчик медный!
Закис ты в опытах, и перлы
Тебе несут свои хвосты,
Невероятны и просты.
И, раздираясь над базаром,
В малине утренней хурьмы
Трепещут черные бокалы,
Ожесточенные кварталы
Гноя мускатами пустынь.
Итак, идем! В муке тиары.
Но в перетряхе фортепьян
Рули сомнительного пара,
И запрещенные комары
Камлают весело в бурьян.
* * *
Текучей пустоты сверкающая ветка,
Безумие ума, дрожащие слова,
Смывающее зренье внутреннего ветра,
Несущее скале крученый птичий глаз.
И нечего изречь существенней дыханья,
Но лишь переставляй открытые слова.
Воды волнующее, плавящее ткани
Отверстие души. И птица гонит глаз.
Уходят кабаны в тумане за болото,
И призрак дерева звезда пересекла.
Вскипая на коре, стекает в сон смола.
Не прерывается подкожная работа,
Вскрывающие вихри, тянущие соты,
Безумие ума, открытые слова.
* * *
Число начальников - тринадцать
По инфернальному козлу.
И для фанатиков новаций
Разбит литературный клуб.
А я стекаю по разлому
В неторопливые миры,
Игольчатые сдвиги грома,
Молниеносные шары.
Мое цветочное распятье
Горчит на дальнем языке,
И разрывается, как платье,
Слепая бабочка в руке.
* * *
Пустотные слова, бликующие ходы
В другие вееры незакрепленных слов.
Змеиный лабиринт, скорлупчатые кто-ты,
Провалы памяти, ракушечник стихов.
Молчать и выгрызать коленчатые ходы
И вспархивать огнем на повороте слов,
Перемещать фонарь, расхохотаться: кто ты?-,
Выныривая в ночь на кожухе стихов.
Ломает замыслы вращение молчанья,
Щекочет крыльями опавших мотыльков.
Кораллы памяти, да шелкопряды слов
В обмякшем неводе. Но живо ожиданье.
И лживо. Как забор, как изгибанье ткани.
Но выдох. И проснуться на карнизе слов.
|
