Литклуб

 

Елена Кантор *** А ты себе не лги, А жизнь, она все вяжет узелки На каждой тонкой нитке. А ты все шить пытаешься и шьешь. Но швы лохматы так, что медный грош Проскочит… Тем смешны убытки. Скорей не досчитаешься петель, А жизнь − одна пустая канитель. Гнилая штопка. Новые заплаты. И сколько не затянешь узелков, Ты все равно заика, пустослов. Ты все равно по жизни виноватый. *** И будет боль, и будет бель-этаж, И девочка опять возьмет грильяж, И крошки разбегутся по партеру. Бинокль лжет, а там все та же роль: Она его опять по ля бемоль, А он в любовь, в ее любовь, не верит. Под занавес, глядишь, какая страсть… Но горек шоколад, какая сласть Смотреть на кланяющихся, на отыгравших. И девочка в пальто выходит в сквер, И дирижер идет в пустой партер И топчет крошки слабости грильяжной. *** Меня знобит, какой престранный слог. Вот мой роман похож на некролог… Уже заносит папочку в архив Судьба в очках − старуха с пресной рожей, Тесьмой перевязав, похоронив, Упрячет папку и… я слышу: «Боже… Вердикт в тесьме − спи папочка, усни». А что за шум на третьей этажерке? Воспоминанья… Девочки-стажёрки Рвут чьи-то жизни, пишут дневники… А мой роман, еще почивший в коме, В квартире номер… то бишь в этом доме, Уже рождал престранные стихи. *** И что за жизнь в развалинах Помпеи? То милый друг, а то духовный тать. Я так тебя хочу, как не умею, Я так тебя люблю, как не понять. И что за жизнь по камушку крошится? И под стопой песок, и на губах. Я так тобой живу, как не случится Другой, скабрёзной, свет убрать со лба. Со лба хмельного твоего, и скользок Наш горизонт, и все длиннее ночь. В развалинах, увы, какая польза?... Лишь камушки на память уволочь. *** Найти иголку в сене − да, слова, Но ты лежишь в стогу, иголка колет плоть. Ты дышишь, значит, ты еще жива, И значит, есть беда невольно уколоть. Трава − уже увядшая, но стог Так прян. Что ищешь, потерявши? Желанье жить, да что там, видит Бог, О, как бессильно поле после жатвы… И с каждым дуновеньем ветерка, Теряешь час по скошенной травинке. И каждый вдох, быть может, «День сурка». И каждый выдох − по цветной полянке… А пчел терпенье, знаешь, делать мед… Пчела ужалит − вот она, иголка. А жизнь, она бежит, скорей − течет… И кто еще уходит в самоволку?.. *** Редкая птица долетит до середины Днепра, А я все лечу, а воздух и душен, и грязен… Воды не видать, как не зачерпнуть и ведра, А хочется дальше, а хочется − восвояси. Да что там, Господь, середина Днепра? А ты все кличешь Марка, Матфея, Петра… И видишь обезображенный облик Иуды… Зачем ты, Господь, не уберег, не простил его, et cetera… Он в петлю полез, а я еще каяться буду. А я уже каюсь, и Днепр огромен и сиз, А мне бы лететь, какой-то недетский каприз… О, как мне без страшных немых обстоятельств. А я, поднимаясь выше, наверное, падаю вниз… И я, опускаясь ниже, уже не боюсь издевательств. И ветер, да что ему ветру, так стынет душа, От блуда воздушного, яркого горького змея. Днепр иль Лета, как будто боюсь рубежа, А я и спросить никого о пути не смею. Редкая птица долетит до середины Днепра, А мне бы летать и прощать, И возлюбить. И, возлюбив, я не струшу… Годы падают в воду, какой-то корабль Быть может, потонет… Господь, сбереги мою душу. *** Винить его за то, что он без боя Берет любую… Нет − ценой любою… Ей о любви, ей − о надежде, вере, И о какой-то славно слепленной химере. Она ему: «О, да, судьба моя, тебя я…». Она одна такая, жаль, она − любая. Любая, как любовь к его соблазнам… Мы всё о прежнем, надобно − о разном. *** Ты искренен, как искрится вода, Текущая по рукавам и крыльям. Ты искренен, как морщится беда, Ползущая по рогу изобилья. И двойственен, как длинная межа, Где радость − справа, слева − радость, жаль, Что между ними промежуток. И путь наш до сплошного счастья жуток. Как жить желтком в несваренном яйце? Дурной горошиной у принца под подушкой? Ты искренен, как не бывают те, Кто просто прибирают безделушки, Лелеют их и − никуда, нигде. Но есть же сладкий пряник в пустоте, Как двойственность в любой нелепой шутке, В немой меже, в неловком промежутке. *** Это ж яма, Аксинья, это яма. Господи, как мне покинуть яму, мама? Господи, как мне найти дорогу божью? Только нет дороги вокруг, − бездорожье. Это ж бугры, Аксинья, это камни. Кто на пути следы мои запомнит? Как не стать под камнями синей? Аль не буграми идешь, Аксинья?! Это море, милая, выше − небо. Кто ж, Аксинья, пока здесь не был? Смотришь − Авель, а видишь − Каин. Будто ропщешь, девочка. − Нет, я каюсь. *** Он говорил, что чаша его глубока, а жизнь − вольна. Он твердил: «Я жить хочу!» и наливал вина. Да только не пенилось по краям, у чаши не было дна. И он хмелел день ото дня без лакомой капли вина. День за днем текли на платье его, так в чем же была вина? В чем же была вина его, что жизнь его − без дна?... Упавшим в бездну есть время увидеть крест. А он растерял сладкое - горькое, − Бог весть… А он растерял красное - черное, и чаша его − долга. Он и сейчас видит, глядя в нее, шалые облака. *** Нам жизнь казалась скукой, чепухой, Пока мы не направились к причалу. Там все было окутано печалью И не был виден берег за рекой. И не был виден берег за рекой, И мы безмолвно плакали от страха. И каждая взлетающая птаха Уже не обещала нам покой. Уже не обещала нам покой. А плыть ли нам? И путь держать какой? Какая дурь уложена в корзину? Зачем с тобой спускались мы в низину, Где не был виден берег за рекой.