Литклуб

 

Александр Воловик

 
НАД СХВАТКОЙ

Публика в сословиях, классах, кастах,
злобная, зудит словно осы в сотах.
Патриот преследует либерастов.
Либерал третирует поц-реотов.
Через строй бомжей по бухой панели
менеджер проносится на тойоте.
Олигарх летит в ё-мобиле, еле
поместясь, но выигравший в джек-поте.
Оппоненты власти бредут на митинг.
Льнут апологеты её к ОМОНу.
Блоггеры наябедничают в твиттер —
глядь! — и оппозицию везут на зону.
Тухлые отбросы и кал собачий
дружно подметает чета мигрантов.
Мир устроен так и никак иначе —
всё кругом терпимо и толерантно.
Только я один извернулся ловко:
взял блокнот, на стульчик уселся шаткий
и в слоновой башне в своей Дубровке
хмыкаю цинично над вашей схваткой.



* * *

Я как в прошедшем — в настоящем,
срывающий настырный будень.
Мне календарная бумажка
пророчит, что́ со мною будет.

Я ежедневно их срываю:
суббота... вторник... воскресенье...
Ах, я не знаю, я не знаю
их непреклонного решенья.

Что — время! Поворот усатый,
минутной стрелки ток песочный...
Батый, сотрудник медсанбата,
усатый Робеспьер порочный...

И улыбнутся дискоболы
в экстазе поиска крамолы,
как незлобивый Джугашвили,
которому торпеду вшили.



* * *

Н. Заболоцкому

Один несчастный наблюдал часы
в стекле витрины ГУМа или ЦУМа.
И грустная безрадостная дума
его терзала. Теребя усы,
он наблюдал. В часах крутились стрелки...
В аптеке продавались грелки.
В истоме голубь пребывал:
голубку нежно обнимал.
Неподалёку раздавался
мотив изысканного вальса.
Часы ушли, опять пришли,
его за ухо укусили,
и он, в своей уверен силе,
нахохотался от души
и спать пошёл...

И мы пошли.



* * *

Всё вычислить: девушку, пламень, весло...
Душа моя — камень, а камень — число.
Цветок, паровоз, удалённый дисплей —
всё есть исчислимо, считай веселей!
Любовь — 18. Комод — 33.
Расклад политический — 0, посмотри!
В вольере беснуется гиппопотам,
но не бегемот он, а пи/2.
А пи — понедельника вечер.
Конец, и ответствовать нечем.
Гармония, алгебра, опыт, вулкан —
числу подчинились, как овцы волкам.
Поскольку Вселенной — теория чисел
даёт однозначный единственный смысел.



* * *

Я — бесперебойный источник питания.
Я как не из плоти: ни войн, ни восстания...
Решаю задачку я методом проб о том,
как сделаться всё понимающим роботом.



* * *

Нет слов. Ни одного. Какое-то урчанье
каскадом клякс глядится на листе
бумаги бедной.
Для того ли зеки
бензопилой деревья расчленяли,
сплавляли по седым сибирским рекам
к бумажным комбинатам, на Байкале
мутящим воду в озере великом.
И линотипы щёлкали зубами
шарниров, поршней, тщетно софта ждали —
перевести значительные мысли
мои, нетривиальные, и чувства
в язык машины, в код её и дальше —
в литые строки, а потом — в купюры
и — в кайф читателям.
А тут — урчанье... кляксы...
Я перечёл написанное. Как бы —
прослушал. — Нету слов?! Вот — не слова ли!
Нет мыслей? — Вот же мысль! И я встаю
со своего сиденья кругового
и к креслу шествую. Вот загружу компьютер
и тотчас это всё опубликую
на радость вам, читателям.
НАДЕЮСЬ.



НОЯБРЬ

тетраптих
— Ты думаешь?
(всыпает яд)
А.С.Пушкин
I
Я думаю и невпопад
мычу, что, значит, существую
Ты думаешь — всыпает яд
напропалую и впустую.
В пустую тару ноября
не брякнет чудное мгновенье,
июня знойным мановеньем
и майским райским светом зря.
II
Из ряда вон изрядным воем
куранты щурятся с высот.
Охотнорядчески настроен,
думак — никак он патриот —
закон скрепляет о мигрантах
всевластной подписью своей
и млеет в ожиданье грантов
и толстых бонусов.
III
Коней
изящный Аполлон стегает.
Квадрига, одолев фронтон,
как будто пляшет хали-гали
или 7-40.
Как фантом,
кудлатый тает идеолог,
былых времён экономист,
не старший даже...
IV
Вянет лист.
Уже увял.
Ноябрь голый
зло изрыгает мокрый снег,
и зябнет с непривычки негр,
вернее, афро-африканец.
И canis какает vulgaris.



ДЕКАБРЬ

Осень сгинула; скинула с листьями
и меня в снега декабря.
Сам с собой беседую лично я,
как звезда с звездой говоря.
Ни патетики, ни сарказма,
ни слезы — сколько факт ни жарь.
Я же чайник, как было сказано.
Закипел — заварки не жаль.
Разговор разговор сменяет, но —
самовар самовару рознь.
То-то суетно, то-то маетно,
то-то боязно — не всерьёз.
А кругом дела — настоящие:
Украина бурлит, РФ!..
Мне же — гласные да шипящие
всё мерещатся нараспев.
Хорошо на язык их пробовать
и, приняв коньячка стопарь,
отдыхать душой и утробою
и вдыхать ароматный пар.



ЛЮБОВЬ В ГОРОДЕ ЧЕРУСТИ

Дивной ночью лирической в славном городе Черусти
полумесяц холериком прыгал в форточке ню.
А наутро влюблённые перепутали челюсти
в двух стаканах пластмассовых на овальном краю.
А вчера так стремительно начались отношения —
первый танец стеснительный, первый пробный бокал...
И дорожкою лунною со стихами Есенина,
с поцелуями-крыльями — как Шагал к облакам.
Как шагали, как плавали, как летя пируэтами,
излучали сияние, изменяя цвета,
помнит лишь новолуние ослепительно летнее,
моль ночная лиловая да в окне чернота...
Этой ночью неправедной были души изранены
в том любовном полуночном, в том телесном бою.
И рассветные сумерки под мотив Северянина
в тусклой ванной закончились, на овальном краю.



МЕТАФОРА СМЫСЛА

Испачкав ладони тавотом
(вот подлый закон бытия!)
ищу, где же крантик? — А, вот он!
И мыло, и пемза. Ну, я
отмыл. Проясняются мысли,
и чешется, где-то внутри
рождаясь, метафора смысла...
Смотрю, на часах уже три.
Меня одолела икота.
Я съел, может, что-то не то...
Но что? — В этом весь и прикол-то!..
В сортире, в трамвае, в метро —
себя познаёшь постоянно
и чаще на слух, чем на глаз.
На полочке но-шпа стояла.
Икота, как съел, унялась.



ОКАЗАЛОСЬ, БЫЛО НЕЗАЧЕМ.

Божеству не нужно языка,
от людей в отличье и зверья.
Математика и музыка —
его проза и поэзия.
Воздух режущего яблока
свист услышит и поймёт оно:
от галактики до бублика
крутят мир законы Ньютона.
Глянув на закат стремительный,
колдовством, типично боговым,
семицветно в небо вытянет
аркансьельку* — регенбогеном*.
полиглотничает, умное,
не высотками — утёсами.
И прибоями — не гимнами —
голосит, простоволосое.
Одному парить невесело.
Долго думало, и вот оно
человечка завело себе
как домашнего животного.
Но они двуполоногие
не его внимают мнению...
Одиночество убогое
не чета уединению.
И тоскует ту тоску — его
ум — божествен, но и немощен.
Отделил от света тьму, и вот —
оказалось, было незачем.
Оказалось, было незачем.

_______________________________________________________
*arc-en-ciel - радуга (фр.);der Regenbogen - радуга (нем.)




СЛУЧАЙНОЕ СЛОВО

Вышло само, или выдумал чёрт
будни порядка злого:
какой-то нечаянный дурачок
ляпнет заветное слово,
буквы которого подойдут
к скважине мирозданья,
звуки которого повернут
ключик чудно́й и тайный...
На изначальном времён краю
тоже звенело Слово.
Время придёт, и — аля-улю! —
мир отменён и сломан.
Тут и закончится гоп да смык,
злой закалённый сталью.
Звонкий, понятный, прощай, язык,
солнечная Касталья.
Сумрачны заросли. Бересклет
ведьминым зыркнет оком:
тот дурачок мановеньем влёт
сущее скинет скопом —
в пропасть...
Годов беспределен счёт.
Тихо. Ни зги, ни зова.
Время — к Концу, ну и вдунет чёрт
в ухо придурку Слово...



HARD & SOFT

Тетрадь — мой HARD. А лирика — мой SOFT.
Периферия вывода и ввода —
мой транспорт (колыбель моих стихов).
Vivat, трамвай! Метро — достойно оды.
По рёбрышкам ступенек сделав па
и чуть не загремев по ним при этом,
я рассмеялся, даже не упав,
и вот пою вам — внутренним фальцетом.
Я б вызвал интерес — как клон бабуль...
Литературоведов — понимаю.
Но наточил мне славный каламбур
маэстро каламбурное Минаев.
С тяжёлой миной на лихом лице,
с тяжёлой лирой мэтра Владислава
и не закончив Пушкинский лицей,
я — тронулся: за предпосмертной славой.
За шагом шаг, как будто годовал,
я продвигался в сторону финала.
То вправду прозревал, то блефовал…
А время — шло. Его осталось мало.
Но диалог себя с самим собой
стал скучен вдруг и реплики неловки…
В чём дело-то? В аппаратуре сбой?
Клопы проснулись в области рифмовки?..
А может, надо было сквозь «нельзя»
переть, как трактор, не топчась в передней…
Или — неверно выбрана стезя?
И надо было заниматься греблей?..
Я грёб и грёб бы, вспенивая муть
у кромки П. Великого ботфорта.
Глядишь, и взял бы приз какой-нибудь…
Но поздно, в прошлом всё… Какого чёрта!..
За то, что предал молодости стать,
гореть в одной из адских мне жаровен…
Что ж я молчу? Мне нечего сказать?
Нет, просто скромен я: немногословен.
И молча, не сказав ни ах, ни ох,
покаламбурю сам с собою на́ спор.
Тогда как HARD и (что обидней) SOFT
умчатся, клокоча, в далёкий Каспий.



СОН ПОЖАРНОГО

Пожарный-надомник, слезливое чудище,
Слезь с углей уго́льных, чадящих и чу́дящихся.
Стропила не пыльны: сухие и светятся.
Клуба́ми заплыли созвездия месяцев.
Несносны до воя все сонники, вспомни-ка.
Спит бранд-рядовой на бухом подоконнике.
И сны ни о ком, воспалённые пламенем —
как каменный комик, гогочут и плавают.
Привет, вурдалаки! Бонжур, привидения!
Безост, словно злак, абажур, но — надень его —
на каску с околышем, в лоск померанцевым!
Ведь жизнь — та же школа. Мы школьники: с ранцами.
А тот, что железней, долдонящий маршево,
себе возьми — с жезлом мажора и маршала!



БОРОДАЧ ИЗ ЧИКАГО

бородач из чикаго чикатило качок
он не доктор живаго он не ангел а чёрт
бечевой приторочен чичероне чудес
к черепичному прочерк чердаку как истец

как из теста и текста ворожа и дрожа
хороша но нетре́зва выезжала баржа

выжимала мяуча колыша́ камыши
злое беса-ме-мучо на поминки души



ПАПА ЮЖИК

От волостей южных
Чумной топча шлях
Шёл папа мой Южик
Легко ли — шаг в шаг!
А мама? Летала ль
Шагала ль (гул сон)
В зелёном ли алом?
В огне ли — лун? солнц?
По Крыму враг кружит
Вдруг — солнца круг — в нуль
То папа мой Южик
На землю ру́хну́л
Под огненным залпом —
На взлёте слом крыл
И папа внезапно
Упал лицом в Крым
Эпохи злы метки
Как снайпер: гоп! стоп!
Велик почин смерти
Но пуще — вой псов
Но пуще вой вьюжный —
Сирен детей бомб
А папа мой Южик
Упал в окоп-гроб
Костлявою лапой
Изъят ли? взят в плен? —
Невиданный папа —
Наган-шинель-шлем
И Сущий былинный
Свой светлый сняв нимб
Спустился на глину
В единый ряд с Ним.



ПРЕДАНИЕ ПРО ПЕРЕЕДАНИЕ

Кисель и каши ты съел икавши.
Немало мняся, умял и мясо.
Сыры — до кучи (сыры, докучны).
И — с вилки лёгкой — вкусил селёдки.
Пал, юный, в полдень, полунаполнен.
Тоскуй, скучая, взыскуя чая!



ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО

Лаврецкому супруга изменила.
Приехал он в дворянское гнездо.
Там с Лизой юной было очень мило.
Он думал: наконец-то повезло.
Пришла любовь, и снова жизнь воскресла.
Он Лизе, вроде, тоже ничего...
И, кстати, весть из зарубежной прессы
пришла про смерть изменницы его.
Но это сообщенье было ложным.
Жена как раз покинула Париж
и в то гнездо покончить с жизнью прошлой
приехала, стройна, как кипарис.
Какой удар! Лаврецкий с Лизой в шоке.
Он стал пахать, как велено Толстым.
Она же в кратковременные сроки
постриглась в самый женский монастырь.
Так в старину нелепо жили люди,
друг другу жизнь ломали пополам.
Теперь такое вряд ли скоро будет:
тут санкции, до лирики ли нам!



* * *

Я, как и Пушкин (!), а вернее, я, как
Поэт его стихов, пишу лишь для себя.
не получая, правда, денег
(как правило) с издателей. — Зачем же,
глаза разъев вредом экрана, строчку
за строчкою строчу?
Для славы, что ли только?
Иль для бессмертия? —
Какая чушь!
Бессмертья нет.
Ни ангелов унылых,
ни радостных чертей,
ни страстных гурий (увы!)
и ни Нирваны,
наоборот, бесстрастной,
я не жажду.
Но я не верю в то,
что «Я» не буду.
Я, может быть, клопом, грибом, былинкой,
чудовищем, орлом двуглавым, или
драконом огнедышащим, а может,
в моём же доме алкашом соседом,
иваном, не запомнившим родства,
или каким-то неизвестным чем-то
в иной галактике
(когда она реальна),
продолжусь
и, возможно, что не будет
инвариантов: ни души, ни тела,
ни памяти, ни духа, ни пространства —
лишь только «Я». И ощущенье мира.
Иначе — это просто всё равно,
как если бы считать, что мир исчезнет...
А может быть, и нет его?.. Не знаю.
И славы нет.



КОСИНУС ФИ

Растекаюсь по древу не очень,
ибо кара длиннот — карачун.
Старички всё чего-то бормочут.
Вот и я, старичок, побурчу.
Кобура — топора готовальня,
шашки — ножны, отрав — пузырёк
Гильотина — стоячая спальня:
спи, покуда журчит кровоток.
Пистолет-автомат автономно
управляет житьём из траншей...
Только петля, болтаясь бездомно,
изменяет параметры шей.
Разве вычислишь — кто и откуда!
Схема жизни сложна, как стихи.
Ширина, глубина, амплитуда.
офигительный косинус фи*.
Повышая за градусом градус,
чтя пиррихии наперечёт,
порезвился, и — гаудеамус.
Побурчал старичок, и вперёд!



_______________________________________________________________________
* Косинус фи - коэффициент мощности(для трехфазного электродвигателя)
Hosted by uCoz