Литклуб

ВИКТОР КОЛЛЕГОРСКИЙ К брату Тибальту в обновах сосновых... К брату Тибальту в обновах сосновых, В звёздное лето со скоростью света — Двое блаженных в семействе сверхновых: Альфа Ромео и бета Джульетта. Аква тофана от брата Лоренцо, Тайного брака загробная нега. Краешек рая — Верона, Виченца... Четверть секунды до часа омега. У виноградных пагод, у врат иного Рима... Дмитрию Цесельчуку У виноградных пагод, у врат иного Рима, Блаженных райских ягод стена горит незримо — То радостью синайской затеплится в латыни, То радугой китайской заблещет нам в пустыне. О, посох пилигрима, о, горечь винограда У врат иного Рима, у стен иного сада... Но дивная прохлада повеет из-за туч — И стен чумного града коснётся райский луч. Пока мы неаполитанцы... Пока мы неаполитанцы В Большом Петра или Модеста, Нас не запишут в чужестранцы В отчизне Карла иль Ореста. В венециановской вакханке Родство заметно, как ни странно, Усталой бежецкой крестьянки С венецианкой Тициана. Оно проступит полной мерой Сквозь все различия манеры - Родство Плениры с Примаверой, Весны на пашне и Венеры. И в Риме третьем Филофея, Раздоров пагубных не сея, В четвёртом акте Досифея, То итальянясь, то русея, Услышим в Угличе на Бренте Или на Яузе в Пескаре В дивертисмент Фиоравенти, Двух Алевизов и Солари. Седьмой Рим Нет, не в Чехию Чехов чахоточный, В карловарский камфарный комфорт, А в портяночный, и обмоточный, И чесоточный Ванинский порт. Прямо с треснувшей льдины папанинской - В тот ежовско-столыпинский ад, В тот булганинский, ванинский, анненский, С плачем старых эстонок, Кронштадт. Или с грифельной одой державинской Угодив под державный каток - И в карсавинский Рим, и в коржавинский По этапу во Владивосток. Там, в четвёртом, несмеловском, Риме - Тот же Бог, тот же Рог Золотой, А в погибельном сгинешь Нарыме - В нём и пятый тебе и шестой. И в бараке колымском, Респиги, я Средиземный услышу твой Рим. Пожалей меня, Фракия, Фригия, Одари меня Римом седьмым, Римским-Корсаковым оркестрованным Среди зимних прохлад поутру, Или Клюеву свыше дарованным На терновом нарымском ветру. Письмо римскому другу И.Б. Amata nobis quantum amabitur nulla*. Скифский Катулл у гробницы Вергилия – Бунин. С Дантом, Петраркою – Батюшков, Блок, Баратынский В Байе лазурной, Равенне, у башен Ливурны. Только вот в рай этот – влажный, удушливый, тесный – Грузный, неловкий, протиснется ль Бенедиктов, Даром что ямб его зябнущий петербургский Был и в Париже б увенчан и в Александрии. С громокипящим звенящим кубком метелей Белый там сам обитает, витает, летает, То, словно Котик Летаев, а то, как крещёный китаец, И причитает: и впрямь, ну какой я вам небожитель?! Что уж тогда о других нам сказать гигантах? Тут уж и Брюсов – лишь ученик прилежный, Тут и Бальмонт – неряшлив и многословен, И Богданович – с Музой, как мальчик, робок. Честь – и десятым замкнуть этот список певчий, Больше, чем с Бабелем первым быть в Одессе, Больше, чем Нобеля взять вторым в Стокгольме, Больше даже, чем Байрону, Бёрнсу вслед, Блейку В речи чужой на чужбине стать четвёртым, Больше, чем в Риме Третьем, мой друг Бабицкий**, Наедине с Бодлером вкушать бессмертье. _______________________________________ *С лат.: «Возлюбленная нами, как никакая другая возлюблена не будет». Катулл ** Иван Бабицкий – поэт, переводчик французской поэзии В Неаполе скифском, в заснеженном Риме московском В Неаполе скифском, в заснеженном Риме московском, На финской безлюдной земле, в генуэзском Кремле, В Голландии Новой, в Антверпене спасопесковском, На Адмиралтейской, почти залетейской, игле, C кораблика в тучах, навек ускользнувши от смерти, Как праотец Ной, зоосад приютив на борту, И в гавани невской не встретив спасительной тверди, На скифских коней на Аничковом вспрыгнем мосту. 2011 Федерико Феллини В юдоли грёз, в неласковой отчизне, Немилосердной к бедной героине, Улыбку, возрождающую к жизни, Как утешенье, дарит нам Феллини. Софи Лорен — ну чем не киномуза?! Но небом нам ниспослана Мазина. На Игдразиль — нет драгоценней груза! — С Джульеттою возносится корзина. Стать можно даже Арни популярней, Как Лени, слыть воинственней валькирий, Но в мире нет нежней и заполярней В слезах очей Кабирии в Сибири. И в Риме на показе мод у папы И в Римини на зимних крутосклонах Все Микеланджело снимают шляпы И в низких расстилаются поклонах. В почтительных застыли реверансах Все Моники от Витти до Беллуччи, И чествуют на всех киносеансах Тарковский, Бергман, Линч и Бертолуччи Тебя, наш сокол ясный Федерико, Парящий в вольном воздухе Боккаччо, И пусть хоть альмодоварова Кика В раю тебе в стакан плеснёт гаспаччо. Фландрия За руль впорхнув кабриолета, Весенней пименовских дам, Брабантский ангел Виолетта Из грёз творит нам Амстердам. Взмах рукава — и течь каналам На скудной северной земле, Венецианским карнавалом -- На пепелище, на золе, Откуда с лязгом развернулся На юг безумный Sturm und Drang, Пока навек не захлебнулся В слезах у дома Анны Франк. А светлый ангел Виолетта, Смеясь, оставив в стороне Риальто мост и Каналетто, Собор Руанский и Моне, Забыв и Рим и злату Прагу, Творит, забывшись в мире грёз: Из грёз Спинозы нам — Гаагу, Из Босха грёз — Хертогенбос, Иль на правах сарматской Музы Красавца Рубенса в окне — Персея с головой Медузы На эрмитажном полотне. -------------------------- Композицию будущей эрмитажной картины "Персей и Андромеда" Рубенс впоследствии повторил на фасаде своего дома в Антверпене (ныне Дом-музей Рубенса). Зимнее путешествие по Европе Я говорил Наталье: – Когда замёрзнешь в Швеции, Оттаивай в Италии, Отогревайся в Греции.