Литклуб

Елена Шувалова

      В этот раз они прятались в "маленькой" комнате, - которая называлась так потому что была несколько меньше второй, - "большой". Две эти комнаты и занимала семья ликиной кузины Ляли, - в большой коммунальной квартире. Ко времени ликиного детства многие комнаты в этой квартире освободились; жильцы из них переехали в новые дома, в новые - современные - квартиры. Их комнаты как бы прибавлялись к пространству их с Лялей детства; их с Лялей Дома. Потому что здесь была на самом деле - не квартира, здесь был - Дом, - самый настоящий, родовой, с большой буквы - Дом.
      Здесь была комната перед парадной дверью, которая так и называлась - "парадное", или - "прихожая". И прямо из этой прихожей шли две теперь пустые комнаты, в которых Ляля и Лика всё же умудрялись прятаться. Там лялина мама ставила большие банки с закрученными компотами, и можно было прятаться среди них. Там хранилась какая-то ветошь. Там, в пустых комнатах, серенькая кошка Мурка родила такого же серенького котёнка Мурзика; и бабушка Лида водила Лику посмотреть на него. Комнаты шли анфиладой, и, если бы следующие двери не были забиты или заставлены мебелью, можно было бы пройти в большую комнату этой анфиладой, а не длинным узким коридором, в котором с потолка свисали на длинных проводах унылые "голые" лампочки без абажуров, а пол был из светло-серых мелких камушков. Этим длинным коридором надо было идти до самого конца, и в конце повернуть налево, - к двустворчатым белым дверям, где снова была прихожая, только очень маленькая. Там висела вешалка, стояла калошница для обуви. Из этой прихожей можно было войти в обе комнаты, - и в "большую", и в "маленькую". В большую комнату двери были всегда открыты, но при этом скрыты занавесками. Да, там по-старинному висели занавески, подобранные с боков на петли, и Лике это очень, очень нравилось. Это особое чувство, - когда входишь в комнату с такими занавесками. Большая комната - с двумя окнами в чугунной старинной решётке; между этими окнами - письменный стол. А обеденный стол, - сразу, как войдёшь, - справа, - большой, семейный. У стены - сервантик, - современный, полированный, со стёклами. А у другой стены - старинное чёрное пианино с бронзовыми подсвечниками и старинный же вертящийся табурет перед ним. В углу между сервантиком и пианино - телевизор "Темп" на тонких ножках. С другой стороны - платяной шкаф с 2 зеркалом, бабушки лидин диванчик, этажерка с книжками и нотами. Кажется, швейная машинка под окном. А под другим окном - кресло.
      И из этой комнаты можно было войти через двустворчатые белые двери - продолжением и окончанием прерванной анфилады - в "маленькую" комнату.
      Так, в ту самую комнату, где они в тот раз прятались, можно было пройти и из маленькой прихожей, и из большой комнаты. Но - не всегда им с Лялей бывал такой праздник. Отчего-то часто двери между комнатами бывали закрыты на шпингалеты. Но в тот день девочкам было раздолье. Они бегали кругами в буйной радости (особенно Лика), - и никто даже не сделал им замечания. Видимо, все взрослые были на кухне, о которой - отдельный рассказ.

      Они набегались и решили, - как обычно, - играть в свои любимые прятки, в этот раз - в маленькой комнате.
      В маленькой комнате было только одно окно; оно выходило на горку в старинном саду. Но зато в этой комнате было чудесное углубление в стене, за занавеской. Там можно было спать, или просто сидеть и читать книжки. А сейчас Лика туда залезла и спряталась. "Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать!" - предупредила Ляля, и Лика затаила дыхание. Из-за занавески она слышала, как Ляля ходит рядом и приговаривает: "где же Лика? Куда она спряталась? Здесь её нет. И здесь нет...". Лика сидела в темноте, за ситцевой тоненькой занавеской, и ждала, когда Ляля её обнаружит. Наконец, занавеска отодвинулась, и на Лику глянула какая-то Дама с высокой причёской, - какие носили дворянки в начале двадцатого века, в глухом тёмном платье под горло. Лицо Дамы, с небольшими светлыми глазами, было Лике смутно знакомо. Дама внимательно смотрела прямо на неё. Лика не успела ни испугаться, ни что-либо вообще испытать, когда услышала удивлённый голос кузины:

- Лика, куда ты смотришь?! Я же здесь!

Да, она была здесь, её маленькая сестрёнка, в жёлтенькой футболочке, с длинной косичкой за спиной. Гладкая чёрноволосая головка её оказалась гораздо ниже пышноволосой головы Дамы, которой больше уже не было видно.

      Лика ничего не сказала кузине, вылезла из-за занавески и пошла водить.


День Рождения Ляли.

      В этой именно маленькой комнате отмечала кузина Ляля свой День Рождения. Это был последний День Рождения в старом доме. Ляле исполнилось двенадцать лет, а Лике пока что было только десять.       Это лялино двенадцатилетие отмечалось столь пышно, что мама Лики даже делала маме Ляли замечания; "зачем она так балует девчонку"?
      Конечно, день рождения этот отмечался в обеих комнатах, но им, детям, безраздельно была отдана именно маленькая. Здесь был накрыт им - после праздничного обеда - чай. Много было сластей, которые тогда назывались "дефицит". Много было такого, чего Лика, - при всей своей искушённости во всевозможных сладостях, - ещё не видела и не пробовала. Так, наверное, тогда она в первый раз увидела картонные синие банки с пузатыми "сеньорами" апельсинами и лимонами и попробовала лимонные и апельсиновые дольки. Тогда же она узнала и многие шоколадные конфеты, - которые почему-то вообще не покупались в её семье (видимо, за ними надо было стоять в длинных очередях, а этого её родители не любили). Но больше всего ей понравились удивительные мармеладные цветные "камешки", под названием, - кажется, - "Морские камешки". Их было приятно держать в руках, класть в рот, обкатывать во рту; и вкус был очень тонкий, приятный...

      Ляля со своими подружками подготовила к этому своему Дню рождения всякие смешные сценки, которые они долго репетировали в подъезде соседнего дома. Лика в этой инсценировке не участвовала; она стояла за дверью "на шухере", - чтобы предупредить, когда выйдет лялина мама их искать. День рождения Ляли - зимой, в начале декабря. Светил фонарь над угловым подъездом, где ступеньки уходили вниз; кружились мелкие снежинки, справа бежала вверх длинная лестница на их любимую площадку. В старом подъезде, за дверью, девочки давились от безудержного смеха. А Лика переживала ото всего этого какой-то лирический восторг. Она так любила всё вокруг! И - казалось, - это было неотъемлемо её, навсегда...

      Из проёма стены, разделявшей их дом и соседний, вышла бабушка Лида, - вынести ведро на помойку. Она не заметила Лику; выкинула мусор, на минуту задумалась над чем-то, глядя на снег своими лучистыми карими глазами, и вошла обратно в проём, прикрыв за собой чугунную решётку.
      С этой стороны был чёрный выход из дома, - из кухни, - во двор.
      Лике так нравилось это: парадный выход, чёрный выход; парадная лестница, чёрная лестница... Их с Лялей порой выпускали гулять с чёрного выхода, а встречали - с парадного.

      Сценки Ляля и подружки её - Катя, Наташка, Люся, Таня, - показывали в той же маленькой комнате. Кулисы были организованы в маленькой парадной, из которой в эту комнату вела одностворчатая дверь.
      Сценки представляли собой разные смешные диалоги между учителями и учениками, между детьми и родителями и детьми друг с другом. Все смеялись и аплодировали.
Потом Ляля разыгрывала фанты. Лике досталось: подойти и пригласить на танец мальчика Андрюшу, - соседа из другого крыла их дома, полненького болезненного мальчика, - непременного участника их детских игр. Лика подошла и сделала перед мальчиком что-то вроде книксена.

      Потом Ляле дарили подарки, и отчего-то Лика ей здесь позавидовала. Остро позавидовала, болезненно. Вообще, к зависти Лика вовсе не была склонна, и это был - почти что единственный раз за всю жизнь. Но здесь: она ничего не могла с собой поделать. Увидев среди подарков удивительную сумочку - вроде косметички, - только тогда ещё никто не знал этого слова, - всю усеянную какими-то перламутровыми мелкими жемчужинками (стразами), - Лика взяла её в руки, чтобы полюбоваться, и не смогла отпустить. Она отодрала три жемчужинки и опустила в кармашек платья. Это было замечено. Мама Ляли сделала Лике замечание, и Лика не знала, куда деваться от стыда. Почему-то ей казалось, что она, она, а не Ляля, имеет какие-то неоспоримые права на эти блестящие камешки...

      После концерта все собрались на горку. У каждого каким-то образом оказались санки, - может быть, дети сразу привезли их с собой. Лика точно приехала к родственникам без санок, но её ими снабдили. Может быть, снабдили и кого-то ещё из детишек. (И откуда в доме было столько санок?..) Все гуськом вышли с кухни через чёрный выход и, обогнув дом, пошли к горке в старом саду. Бабушка Лида благословила их словами: "только не забывайте выставлять ногу!". Это значило, что под конец съезда с горки надо было выставлять ногу, чтобы по инерции не съехать на лестницу, а по лестнице не свалиться под колёса проезжавших под горкой автомобилей.

      Дойдя до угла, дети остановились, чтобы переждать проезжающие машины. И здесь, на этом углу, Лика испытала вдруг очень сильный страх. Было уже темно, в чернильной темноте неслись огоньки машинных фар, и отчего-то Лике показалось, что фары эти направлены на неё, и что какая-то злая сила нацелила эту несущуюся машину прямо на неё, - и ей не удастся от этой злой силы уклониться... Потеряв голову от страха, девочка повернулась, чтобы не видеть несущейся на неё смерти, и уткнулась лицом в кого-то из детей, - это оказался флегматичный добродушный Андрюша; Лика ткнулась лицом в его двубортное пальтишко на пуговицах. О, как успокоительны были Лике эти обыденные чёрные пластмассовые пуговицы на драповом пальтишке, одна из которых пришлась ей ребром в щёку!
- Ты чего? - спросил опешивший мальчик.
Девчонки же покосились на неё с ехидными улыбочками; и только Ляля смотрела с вопрошающим сочувствием. Но здесь дорога освободилась, и они дружно побежали на горку.

      Лика каталась с этой горки тогда впервые. Как-то так вышло, что с этой горкой она не была до сих пор знакома, - только смотрела на неё из окна маленькой комнаты. Они с Лялей обычно катались во дворе соседнего дома с деревянной горки, залитой посередине льдом, на картонках. Здесь же была снежная длинная горка, катиться с которой было - одно удовольствие! Можно было кататься слева и справа. Лика каталась с левой стороны, - если стоять лицом к горке; с той стороны, где была старая типография, в которой когда-то работала бабушка Лида. Ей видны были освещённые комнаты дома, и она даже различала через не занавешенные окна своих родных. За спиной была сквозная решётка, небольшой сад и таинственное старинное здание с большими тёмными окнами. Никаких страхов у Лики больше не было. Было - счастье скольжения, счастье окружения, счастье уюта горящего света в окнах дома. Счастье накатанного снега и чёрно-белых, стоящих над ними, деревьев. Счастье детских вскриков и детского смеха. Рядом - с маленьких горок, - скатывалась под присмотром мам и бабушек, - детсадовская малышня. Всё было хорошо... И не просто хорошо, а - прекрасно! Только там, впереди, что-то большое, забытое, разрушающееся, обдавало душу сладкой жутью...


Бенгальские огни и звёзды.

      Ляля всегда что-то придумывала. Вот и в этот раз она придумала кататься с горки не просто так, а - с зажжёнными бенгальскими огнями. Бенгальские огни лежали на кухонных полках, за занавеской . Достать их надо было Лике, - поскольку еЁ бабушка ни в чём не заподозрит.

      Лика выполнила задание до обидного просто - сразу увидела, отвернув занавеску, коробку с бенгальскими огнями и быстро положила её в карман платья. Возившаяся на кухне бабушка Лида стояла к ней спиной и ничего не заметила. Ляля же в это время взяла на полочке во второй кухне коробок спичек.
      Да, кухонь было - две. Впрочем, может быть, вторая была и не кухня, а какая-то чёрная прихожая. Там были две раковины с краниками с холодной водой (горячей в этом доме не было). Там были какие-то кухонный столик и кухонный шкафчик; стояли метла, веник с совком. Веником обметали обувь от снега, придя с чёрного входа. Мылись так же в этой кухне. (Ванны не было, был только туалет). Через большую арку был проход в следующую кухню, где было две плиты, стоял длинный стол, за которым, - в старинном кресле, - председательствовала обычно бабушка Лида. На стене висели полки; ещё там стоял обычный буфет, - которые были, наверное, в каждой советской семье, - деревянный, со стёклами. Лике в детстве кухня эта казалась огромной. Вероятно, так и было: в ней было метров двадцать, а может, больше. Окна здесь были совсем на уровне земли, - и даже ниже этого уровня, - подоконники уходили сантиметров на двадцать ниже асфальта, и часто окна эти бывали приоткрыты, и через них проходили на кухню дворовые коты и кошки, которым были поставлены в проёмах окон блюдечки с молоком и какой-нибудь снедью.

      Так вот, они с Лялей стащили бенгальские огни и спички и пошли на горку, что на площадке, во дворе соседнего дома. Бабушка Лида помахала им рукой из освещённых окон полуподвала.
      На горке Лялю и Лику уже ждали девочки - Наташа, Катя, Люся и Таня. Они указали на обнаруженные ими здесь диванные подушки, которые кто-то выкинул прямо к подножию их горки. Вот здорово! На них кататься мягко и удобно, - не то что на тонких картонках!
      И они стали кататься, поднявшись по лестнице, друг за дружкой, а Ляля чиркала спичкой о коробок и зажигала каждой из них бенгальскую палочку, брызгавшую огнём во все стороны. Только Лика тогда ещё боялась открытого огня и просила не давать ей этот огонёк в руки. Но ей радостно было смотреть на огонёк, плясавший в руках девочек. Вообще, это было самое лучшее катание с их милой деревянной горки, на которой они проводили всё время, - с сентября по май. Сначала была вот эта одна деревянная горка, а потом рядом с ней поставили горку с настилом линолеумом. Но старая горка была всё же милее.

      Рядом с горкой был маленький каменный домик, возле которого кто-то воткнул наряженную маленькую ёлочку. Катясь с горки, они обращались лицами к освещённым окнам соседнего дома. Из одного из окон второго этажа через форточку выпрыгнул толстый чёрный кот и, вальяжно прошествовав мимо них, прошёл сквозь решётку в сквозящую по- зимнему рощицу и растаял в пространстве между двумя переулками. За спиной, за маленьким милым домиком с ёлочкой перед дверью, возвышался над ними большой дом из красного кирпича, со сплошь тёмными окнами. Отчего-то от этого дома веяло на Лику какой-то жутью. И даже во сне, - долго ещё, - Лика видела его как знакомый и милый сердцу кошмар.

      Накатавшись и опустошив до конца коробку с бенгальскими огнями, девочки забрались на чуть возвышающуюся над площадкой крышу какого-то каменного сарая, и затаились на её коньке. С крыши можно было заглянуть во двор лялиного дома и увидеть горящие окна кухни, и бабушку, хлопотавшую над плитой, и старую липу, растущую на полукруглом газоне. Были видны железные ворота и тихий детский сад через дорогу. Над ними было синее небо с частыми алмазными звёздочками, - казалось, - с любопытством смотрящими на девочек. А за соседский дом, направо, Лика старалась не смотреть, но не удерживалась и смотрела. Там было, что-то странное, запретное, - то, что видно было и с горки старого сада. Что-то разрушающееся и забытое, тёмное на тёмном небе.


Это надо знать!

      Ляля сидела за длинным кухонным столом с книжкой и учила стихотворение "Бородино":

      «Скажи-ка, дядя, ведь недаром
      Москва, спалённая пожаром,
      Французу отдана!»…

      Лика ещё не знала этого стихотворения. Ляля училась в пятом классе, а Лика - в четвёртом, а разница у них была - в полтора года.
В этот раз в доме был дядя Женя, приехавший из Ленинграда. Его присутствие было обозначено появившимися в коридоре гантелями. Дядя Женя занимался с ними (гантелями) гимнастикой; он был какой-то военный, - вроде ликиного дедушки. Только дедушка был военным давно, а дядя Женя - сейчас.
      Дядя Женя вошёл на кухню и спросил. что Ляля учит, и Ляля показала страницу в книжке.
"О, "Бородино"!", - воскликнул дядя. - "Ну-ка, прочти, - а я проверю". "Тогда возьмите книжку". - "Нет, зачем мне книжка, я и так помню!"..

      Ляля начала читать, но в каких-то местах ещё сбивалась, - так как не выучила до конца и твёрдо.       Дядя Женя поправлял её строгим голосом и всё повторял: "это надо знать!"; "это надо знать!" ..


В отсутствие Ляли.

      Иногда бывало так, что Лика с мамой, или с мамой и с папой, приходили в старый дом, а встретившая их бабушка Лида, или лялина мама, говорили Лике: "а Ляли нет! Ляля - у бабушки с дедушкой". Это значило, что Ляля уехала к своим другим бабушке с дедушкой, в один старинный русский город, и некому теперь с Ликой играть в прятки или рисовать картинки, или идти гулять на горку.

      Сначала Лику охватывала грусть, но потом она находила в этих одиноких посещениях старого дома своеобразную прелесть.

      Прежде всего, бабушка Лида или лялина мама обращали её внимание на старую этажерку, где - среди прочего, - были книжки, которые читала Ляля. Лика заглядывала в книжку, - и почти всегда эта книжка нравилась ей с первых строк. Со своей добычей девочка уходила в маленькую комнату за занавеску, или в пустую комнату, на широкий подоконник, и там читала захватывающие приключения, - о всаднике без головы, или о добром докторе Айболите, или о Волшебнике Изумрудного города. Ей было так хорошо сидеть и читать в этом старом доме, как будто именно она, а не Ляля, была здесь родной, своей девочкой... И один раз она даже не захотела ехать домой, когда мама позвала её. Лика убежала обратно в пустую комнату, села на широкий подоконник, и заявила, что останется здесь. Она чувствовала какую-то тайную свою связь с этим домом. Мама растерялась от ликиного нахальства, но здесь позвонила в старый дом ликина родная любимая бабушка и уговорила девочку приехать домой, к ней. И Лике стало стыдно, что она хотела бросить свою любимую бабушку.

      Держа тяжёлую трубку большого чёрного телефона, висевшего в коридоре, Лика горячо заверила бабушку, что сейчас приедет, и чтобы бабушка не скучала, и что она её, - конечно, - никогда не бросит.
      А в иные разы, - Лика сидела одна в комнате и смотрела телевизор. Взрослые собирались на кухне, а она сидела одна перед телевизором и блаженно смотрела гайдаевские "Двенадцать стульев". Счастье, покой, старый дом и старые "Двенадцать стульев"... Даже в свои десять лет Лика чувствовала пронзительность и полноту своего счастья.
      Там пол был - из крашеных коричневой краской досок. В углу стоял телевизор на ножках. Слева - старинное, с бронзовыми подсвечниками, пианино, на котором по-старинному было написано: "Санктъ- Петербургъ"... В доме был особый запах, врезавшийся в память навсегда. В доме был особый д у х... Особенно остро он ощущался, - когда не было с Ликой её сестрёнки-подружки Ляли, не было игр и развлечений, - когда Лика и Дом были вдвоём.


Кот друга семьи.

      Впрочем, конечно, за одиннадцать лет бывало и такое, что Лику оставляли ночевать в старом доме. Её клали вместе с Лялей "валетом", и девочка с удивлением разглядывала оказавшиеся рядом с её лицом смугловатые ножки кузины, - как будто видела их впервые. Что думала о ликиных ногах кузина и думала ли вообще, неизвестно. Лика, просыпаясь, представляла себе привычные вещи, на привычных местах, но, открыв глаза, видела совсем другое и мгновение соображала, где же она находится? Поняв, что в старом доме, испытывала какую-то праздничность своего пробуждения, но в то же время, мысль о любимой бабушке, которую она покинула, уже колола её совесть.

      Такие ночи, когда Лику оставляли, бывали обычно ночами новогодних каникул, или предшествовавшего им Дня Рождения кузины. Когда она засыпала "валетиком" в одной постели с кузиной, то, значит, - это был ещё день рождения, а вот когда она ночевала одна, - значит, - были новогодние каникулы, когда Ляля уезжала в древний русский город, к своим другим бабушке и дедушке.

      В одну такую ночь Лику положили в маленькой комнате, на диванчике, который тогда стоял справа от ниши в стене. Рядом с диванчиком стоял стул, на который пришёл и сел большой кот друга семьи Валентина Макаровича. Лика не очень любила этого Валентина Макаровича, который всегда заставлял её что-то играть на пианино, - когда она вовсе не хотела и не была к этому готова. А в эти праздничные дни друг семьи гостил в доме, да ещё и вместе со своим котом. Кот был очень большой, очень толстый и очень - для Лики - страшный. Он сел на стул и стал смотреть Лике прямо в лицо. Лика закрывала глаза, открывала, - и видела зелёные наглые кошачьи глаза, пристально на неё смотрящие. Девочка не могла уснуть под этим взглядом. Это было позорно - бежать от кота, - но девочке было только восемь лет, и она была одна в комнате с этим "чудовищем". К тому же, Лика была уверена, что кот перенял некоторые свойства его хозяина, а хозяин его - Валентин Макарович, - был ей непонятен. Прежде всего, он был лишним, не нужным здесь, в старом доме. Лишним был и его огромный кот...

      Да, бежать от кота была позорно, однако в какой-то момент, когда девочке стало совсем не по себе, она соскочила с диванчика и побежала в большую комнату, к ещё не спящей, - слава богу, - бабушке Лиде.

- Бабушка Лида, там кот! Я не могу уснуть!

      Бабушка Лида не заругала её, а спокойно поменялась с девочкой диванчиками: перенесла ликину постельку - на свой, а свою - на диванчик в маленькой комнате. Бабушка Лида не боялась кота Валентина Макаровича. А Лика спокойно заснула под разлапистой пахучей ёлочкой, поблёскивающей во тьме игрушками и мишурой.

Когда это началось...

      Лика начала ездить сюда ещё в животике мамы. Впрочем, тогда её мама ещё ходила сюда пешком; они жили недалеко от старого дома, - минутах в двадцати ходьбы быстрым шагом по улице, или нормальным - по переулкам. А до этого сюда ходили её мама и папа; здесь они и познакомились, - на свадьбе маминой кузины и папиного однокурсника       До того, как мама познакомилась с папой, мама ходила сюда одна или с родителями. Ликина мама так же начала здесь бывать в животике своей мамы, - любимой ликиной бабушки.
      Что было до этого, - Лика долго не знала, но - чувствовала, что что-то было...

      Лика помнила себя в три года, - как они идут с бабушкой, идут по улице, а потом сворачивают в тихий переулок, - куда почти не заезжают машины и где почти нет людей, идут-идут по этому тихому переулку, и останавливаются напротив двухэтажного жёлтенького дома, и бабушка присаживается на корточки, чтобы сравняться с Ликой ростом, и указывает ей на белочку, вертящую колесо на одном из окон. А потом берёт Лику за руку, они переходят маленькую улицу без машин и бабушка мыском изящной туфельки стучит в окно первого этажа, и говорит кому-то: "Здравствуйте! Это мы пришли!"

      Когда Лика с бабушкой зашли в большую комнату, то увидели Лялю, сидящую среди игрушек на полу и вертящую юлу. Лика увидела юлу впервые; у неё не было такой игрушки. Добрая Ляля позволила ей играть своей игрушкой, и Лика заводила юлу раз сто, совершенно очарованная мельканием разноцветных, радужных полосок, сливающихся в один цветной крутящийся поток.

      Лялю готовили в детский сад, и ей нужны были для детского сада чёрные лакированные туфельки, которые лялина мама нигде не могла достать...


У девочки Лены.

      Наверху, на втором этаже, жила девочка Лена, занимавшаяся, - как и Лика с Лялей, - музыкой. Однажды Лика и Ляля пошли к ней в гости. Бабушка Лида скосила на этот раз совсем не добрый взгляд и бросила им в спины: "Идите, посмотрите, как там теперь г о с п о д а живут!" "Почему - теперь, почему - господа?.. Господ давно нет, мы все - товарищи, все - равные друг другу... " Так думала Лика, поднимаясь по лестнице на второй этаж.
      Но семья девочки Лены явно жила по-другому. Здесь всё было каким-то блестящим. Не было анфилады комнат, а была какая-то огромная зала, в которой, наверное, когда-то давали балы. В этой зале блестел натёртый паркет, блестело не старинное, но всё полированное, всё - как игрушечка, - пианино. Лена сыграла им что-то. Потом что-то сыграли Ляля и Лика. Когда закрывали крышку, Лике прищемило мизинец. В общем, как-то здесь было натянуто всё. И мама Лены была какая-то вся натянутая... У Лики болел мизинец. Она почувствовала облегчение, покинув "блестящую" квартиру и скатившись по лестнице в знакомый и привычный мир. Бабушка Лида стала пытать их с Лялей, "как там всё?".
Но девочки, видно, не понимали, чего от них хочет бабушка, и отвечали что-то не то, - не то, - чего бабушка от них ожидала...


Жаворонки бабушки Лиды.
      Однажды в солнечный весенний день Лика с мамой пришли в старый дом, и бабушка Лида сразу усадила Лику вместе с Лялей за семейный стол в большой комнате. Она принесла им по рассольнику в пиале и по пирожку-птичке. Пирожок-птичка назывался "жаворонок". Ликина любимая бабушка никогда не пекла никаких жаворонков; она даже и 12 блинов на ликиной памяти не пекла, а бабушка Лида замечательно пекла блины, и незадолго до того Лике довелось наблюдать за процессом их приготовления. Это было очень красиво.

      Бабушка Лида распаляла на огне небольшую чугунную сковородку, мазала её какой-то палочкой с маслом, лила на неё тесто, потом ловко - как фокусник, - слегка дёрнув сковородку, заставляла блин перевернуться другой стороной, - допекала его, - и клала горкой на блюдо. И так - с каждым блином. Лика во все глаза смотрела на это священнодействие. Красота и точность бабушки лидиных движений восхищали её. И таких блинов, как у бабушки Лиды, она потом нигде и ни у кого не ела.

      А теперь вот - жаворонки! Солнце озаряло комнату, мягким светом оживляло желтоватые бока выпеченных птичек, и жалко было есть эту птичку, и хотелось попробовать...


"На то и детство!"

      На площадке соседнего дома, на которую Лика и Ляля попадали, выйдя через кухню с чёрного выхода (две ступеньки вверх, обитая чёрным дерматином неподатливая дверь, - выход на чёрную лестницу, - дверь во двор, - две ступеньки вверх, - и ты во дворе), через двор, - в калитку в каменной стене, разделяющей дома, потом направо - к высокой лестнице в два пролёта, - на самый верх. Там - их заветная детская площадка, на которой - их заветная деревянная горка.
      Сезон посещения старого дома длился с сентября по май - весь учебный год, а летом семейство ликиных родственников снимало дачу в близком, - двадцать минут на электричке - Подмосковье.
      Начиналась школа, - начинались гуляния на площадке, на горке, утопающей в жёлто-коричнево-оранжево- багровых опавших листьях. Стоял неповторимый насыщенный запах начинающей преть листвы, и начинались катания на горке.
      По деревянному настилу они съезжали различными способами: просто на попе, на спине, задом-наперёд, сидя на корточках, сидя "пистолетиком", стоя "ласточкой", "паровозиком", и как-то ещё... Съезжали, зарываясь в кучу опавшей листвы.
      Потом горку заливали, и начинались ещё более весёлые катания на картонке и - отчасти - просто на попе. Приходили домой - все рейтузы в сосульках.
      У порога чёрного входа встречала девочек бабушка Лида, заставляла обмести веником валенки или сапожки - и снять их. Далее разоблачение шло до сухих вещей, - если таковые оказывались... Рейтузы были мокрыми и все в сосульках - всегда. Лика немного стеснялась не родной бабушки, и что-то один раз забормотала в своё оправдание, подавая несчастные рейтузы; но бабушка Лида прервала её: "что ты Лика?... на то ведь и детство! и мы катались когда-то так же... на то и детство!"..


Слепая Полочка.

      Ляле купили чудесные коньки-"снегурки" с беленькими высокими шнурованными ботиночками. Они лежали в обувной коробке на полке, на второй кухне. Ликина мама подумала - не купить ли и Лике такие же, - и заставила дочку померить ботиночки с коньками.

      Лика стояла в беленьких ботиночках на "камушковом" сером полу второй кухни, качаясь от неустойчивости и радостно поглядывая на необычную обувку.

      Однако, коньки Лике так никогда и не купили и стоять, а тем более кататься на коньках она так и не научилась.

      Этому виной была "слепая Полочка", рассказ о которой навсегда отвратил Лику от мысли о катаниях на коньках по льду.

      Ляля, - видимо, - была не столь впечатлительна, или у неё перевесило желание прокатиться на таких замечательных конёчках, - но её рассказ о слепой Полочке не остановил. Лика же с сердечным содроганием обычно слышала слова лялиной мамы или бабушки Лиды о том, что "Лялечка ушла кататься на коньках на Чистые пруды".

      С Полочкой-то это случилось именно на Чистых прудах!

      Это была печальная легенда коммунальной квартиры.

      Девушка Полочка приехала к кому-то из жильцов из провинции, - поступать в институт. (Было это ещё до войны). Всё у этой девушки было хорошо, и сама симпатичная, и жених у неё уже был в Москве, и училась хорошо. С этим женихом и пошла она зимой на Чистые пруды кататься на коньках. Видимо, они веселились и играли друг с дружкой на льду. Смеялись, убегая друг от друга... В какой-то момент Полочка поскользнулась и упала навзничь, сильно ударившись об лёд головой. 14 Девушка осталась живой и в общем здоровой, только глаза её навсегда ослепли. Жених к такому осложнению не был готов и сразу куда-то пропал, из института девушку исключили. Она вернулась в свою провинцию и тихо прожила в ней оставшийся век. "Зрительный центр" был задет, - поясняла бабушка Лида.

      Лика выслушала историю и навсегда впечатлилась. Она ещё не знала, что страх слепоты заложен у них в крови, но очень этот самый страх ощущала.

Игры в старом доме.

      Чаще всего, когда Лика с мамой или с мамой и папой приходили в гости к родственникам, Ляля спрашивала её : "что будем рисовать?", или, вернее, - "с чего будем срисовывать"? Бралась книжка с картинками, девочки садились за стол, и каждая в меру своих способностей срисовывала картинку. Самыми любимыми были картинки в книжке "Золушка", где Золушка бежит в бальном платье по дворцовой лестнице и оставляет на ступеньке хрустальную туфельку.

      А ещё у Ляли была игра с катящимся шариком, подобная которой была и у Лики дома. Лика играла в неё вечерами с папой или дедушкой, а в старом доме они часами играли в эту игру с кузиной Лялей. Шарик пускался из "пистолета" нажимом спуска, - и катился по нарисованной картинке. В зависимости от того, где он останавливался, засчитывались баллы и шло продвижение индивидуальных фишек. Чья фишка первой приходила к финалу нарисованной дорожки, тот и выигрывал. А баллы суммировались в конце игры. Это была любимейшая настольная игра девочек. Ещё были, конечно, какие-то цветочные домино, были шашки, было написание белиберды на завёртываемых листочках.

      Тихие игры - как водится - сменялись шумными. Освободилась очередная соседская комната, - и Ляля, Андрюша и Лика устроили там кучу - малу с подушками - думочками, которыми вздумали кидаться в темноте. Ляле в этой темноте было немножко жутко, и всё время казалось, что, кроме них, присутствует в комнате кто-то ещё; поэтому её смех был несколько натужлив...

      А в другой освободившейся комнате, - где устроили свою спальню лялины мама и папа, - они как-то сидели с зажжённой свечкой и гадали, - и жутко совсем не было, а было чудесно и весело. Сжигалась бумага, и странные тени от пепла вырастали на противоположной стене, и надо было угадать, что это. "Домик", "дерево" ; "лошадка", - нет, "верблюд", нет,- ослик, - нет. - конёк-горбунок! - смеялись девочки. Смеялись до того, пока не пришла сердитая лялина мама и, потянув носом, не воскликнула: "это что, вы тут спички жгёте?!"

      Пережив взбучку от лялиной мамы, девочки в той же комнате продолжили играть в "холодно-горячо". Водящим бралась небольшая кукла и пряталась, а ищущий должен был ходить по всей комнате, останавливаться в каком-нибудь месте, и ведущий говорил ему "горячо", "тепло","холодно", "совсем тепло", "совсем холодно", - в зависимости от того, как близок был игрок к спрятанной куколке.

      Один раз Ляля придумала сделать из половинки луковицы подобие серой мышки. Она покрасила половину луковицы смешанными чёрной и белой гуашевыми красками, приклеила ей так же окрашенный верёвочный хвостик и приделала к её мордочке тонкую ниточку. "Мышка" запустилась на вторую кухню как раз в тот момент, когда на неё вышла лялина мама. "А-а-а-а! Мышь!!" - завизжала лялина мама, - а Ляля с Ликой за прикрытой дверью, возле туалета, корчились от смеха, закрывая себе ладошками смеющиеся рты.

      Когда в доме собиралось много детей, то играли в "салочки", "бояре, а мы к вам пришли", в ту же "кучу малу", в "барыня прислала сто рублей...", в те же завёртываемые бумажки (писалась какая-то фраза, после неё ставился вопрос; фраза заворачивалась, следующий игрок отвечал на вопрос как взбредёт в голову, заворачивал свой ответ, писал вопрос, - и так далее. Потом бумажка разворачивалась, кто-то один читал сплошь всё написанное, - и обычно это бывало уморительно смешно.

      Один раз, когда девочкам очень хотелось попрыгать в "классики", а за окнами лил нескончаемый дождь, Ляля нарисовала классы мелом на полу коридора, и они прыгали, и никто не делал им замечаний. Потом с кухни взяли мокрую тряпку и всё стёрли.

      Но самой любимой игрой для Ляли и Лики всё же были прятки. Сама огромная квартира, оставшаяся в их распоряжении, располагала к ним. Правда, в прятках было табу на большую комнату, - они никогда в ней не прятались. Но оставалось ещё шесть комнат (да, шесть, - а не семь, - поскольку комната соседки Галины Аркадьевны ещё числилась за ней и стояла закрытой на ключ), два коридора, две кухни и парадное, - прячься - не хочу!


"Здесь была дверь...".

      В тот же раз, когда явилась перед Ликой неизвестная Дама из начала столетия, в тот раз ареол их с Лялей игры включал не только маленькую комнату, но и маленький коридорчик-прихожую. Собственно, там были не очень хорошие условия для пряток. В комнате - возле окна - стоял письменный стол со стулом, стоял диванчик, под который не залезешь, пузатый резной дубовый буфет с закрытыми на резные ключи дверцами, - тоже не влезешь! Что там ещё стояло? Тумбочка с телевизором напротив дивана. Ну, в общем, спрятаться, кроме как за занавеску в стенной нише, особо и некуда было. В маленьком же коридорчике всё было чем-то заставлено какими-то чемоданами вдоль стен и висела на вешалке одежда, - на другой вешалке, - не на той, что перед большой комнатой. Можно было спрятаться, встав на приступку этой вешалки и закрывшись всякими пальто, там висевшими, - что и сделала уже Ляля. Лике же не оставалось мест, куда ещё можно было спрятаться. Тогда она просто встала в углубление в стене маленького коридорчика. Её не было видно только сбоку, - но - что было делать! - Ляля уже сосчитала до десяти и шла её искать. Несмотря на незащищённость и открытость, эта ниша оказалось едва ли не самым удачным местом из всех, где Лике удавалось спрятаться. Озабоченная Ляля раз десять пробежала кругами мимо тихо застывшей в нише Лики, и тогда уже сама Лика не выдержала и расхохоталась. Тогда Ляля подняла на неё глаза и тоже рассмеялась. В этот момент из большого коридора с кастрюлькой в руках вошла бабушка Лида, и Ляля кинулась к ней: "бабушка, смотри, - Лика стояла вот здесь, и я битый час не могла её найти!" Лика продолжала стоять в нише, и бабушка Лида, окинув взглядом и девочку и нишу в стене задумчиво улыбнулась и произнесла: "когда-то здесь была дверь...".


Последняя весна.

      Потом всё прекратилось, - резко и навсегда. Разговоры о переезде шли с весны того года, когда Лике исполнялось одиннадцать.

      Той весной они с Лялей прыгали во дворе старого дома и в "классики", и в "десяточку". В тёплые дни мая немного поиграли в бадминтон, как всегда, - "с вывертом": одна из девочек забиралась на пожарную лестницу и отбивала воланчик с неё. А в марте, когда ещё были во дворе снеговые сугробы, они прыгали в собранный под лестницей лопатками сугроб с верху пожарной лестницы. Не с самого верху, но где-то с уровня 17 начинающихся окон второго этажа. Было кайфово! Играли, кажется, в мяч. Забирались на старую липу.

      Но все эти последние игры уже были пронизаны подспудной тоской скорого расставания с домом, со всем этим миром; а по большому счёту - с детством.