Литклуб

ВЛАДИМИР ГОММЕРШТАДТ Жало Шестиногая красавица — узкокрылая оса — жалит, ежели не сжалится… не витает в небесах: в радость ей — и торт с варением, печенюшку погрызёт, и, с глубоким уважением, дегустирует компот. Стыд и срам тому, кто муху от осы не отличил, кто, не глядючи, по звуку, суд неправедный вершил; долго будет, с сокрушеньем, злой поступок вспоминать, благородной силе мщенья уваженье воздавать. Музыкант — вот кто не спутал звуки разной высоты (у него медведь над ухом не творил свои финты) — с мухой — будет много строже, но мелодии осы удивиться чутко сможет… и не тронет красоты: насвистит мотив на флейте — веселись, танцуй, оса! Ей! Ещё винца подлейте — те ли будут чудеса! Пожалуй что, пуд сахара на общем застолье с осами я таки съел. Да и сахарок внешне вполне похож на соль, нетерпеливцы, случалось, обманывались. У многих стихов существует предыстория, стишок — своего рода узелок на память… Есть у меня в лесу приболотная ямка-купаленка, где можно освежиться в жару, вода там целебно-торфяная, недвижно-проточная, слово «глубина» употреблять не приходится. Можно лишь, присев, поплескать на себя водицу удвоенной пригоршней сомкнутых ладоней, и убедив себя, что взбодрился и освежился, двинуться дальше, сквозь хвалебное пение в радостном изумлении столпившихся комаров. Лето с затяжной жарою иссушило болотца и ручейкового типа речушки, берущие в них начало. Моя ямка, продержавшись значительно дольше, стала обыкновенной лужицей. Но — предмет моей гордости — пить из неё приходили лоси, по следам это было чётко видно. А в высохшем болотце обнаружились примятины лёжек, на одной из них я, довольный, растянулся, чувствуя себя видавшим виды лесным зверем. И восхитился: ни одного муравья. Хорошее место вы, ребята, выбрали! А я углублю вам поилку. Ладони стали экскаваторным ковшом, глубина давала надежду, что недели две вода ещё продержится, но края ямки стали вертикальными и осы, в отсутствие лосей почувствовавшие себя хозяевами, изредка соскальзывали в воду. Сказать что я люблю ос будет очень большим преувеличением. История моего общения с этим племенем полна драматических эпизодов. Но каждая упавшая в ямку оса давала хоть какой-то шанс искупить вольные и невольные обиды причинённые мною этим существам. Я сорвал былинку, подвёл под осу, и благополучно её выудив, приблизил к листку ближнего куста И вот она уже на листочке и разглаживает лапкой и челюстным клювиком усы. Лапки обмокшей осы, в соотношении с длиной тела, как-то непропорционально впереди. Сосчитал: шесть ножек — у насекомых так и должно быть, но на всякий случай проверил нет ли ещё каких иных, уж больно неравномерно все ноги столпились. Крылышки осы были по типу зонтика сжаты и оказались удивительно узкими — нелётными. И ещё мне подумалось, что если тёмные полоски осы были бы голубыми, это были бы цвета украинского флага. И я пошёл себе дальше, предусмотрительно не развивая этой мысли, потому что проткнулось откуда-то словосочетание «шестиногая красавица»… а почему бы и нет, «узкокрылая оса» — да, сам видел. Пока шёл что-то вытанцовывалось в какой-никакой стишок. А на следующий день я его на привальчике завершил и, проходя мимо своей ямки, помог выбраться уже трём или четырём осам. Вышел к своему костровому месту, достал взятые с собою яблоки, начав с самого «забродистого», уже наполовину потемневшего, и вдруг… почувствовал острую боль в языке, а на огрызке яблока, судорожно сжимаемого в руке, лежала мёртвая оса. Я так понял, что мой стиш категорически ей не понравился. Жало в языке многому обязывает. Теперь и слова лишнего сказать боюсь. Вдруг нежданно-негаданно кого ужалит… Варенье, осы, смех детей, веранда, солнце, зелень лета. Речь незатейлива гостей, неспешна и теплом согрета. Гитара — вдруг да зазвенит: оса, о струны задевая, вдаль — зачарована — летит, напевно тему развивая. В плетёном кресле пёс лежит. Он, всё на свете понимая, глаза притворно закрывая, мир чутким ухом сторожит. А самовар на всех ворчит, как будто тучка грозовая. Лосиный чай Вземляясь копытами в топкую почву, Шли лоси обгладывать тощую рощу. Весеннего сока подкожного сладость И горечь коры… вовсе даже не «гадость» — Попробуй в заварку добавить ветвей — И лось тебе брат, и кум соловей, И силой весёлой наполнившись, ишь — Ты, типа: поёшь, или, типа: мычишь… Но, это же лучше чем тупо молчать — Весна расплавляет молчанья печать. Зоодепутаты (Новогодняя сказка) В Думе… зоодепутаты! Веселись земли элита! Лоси — сказочно рогаты! Слон — какие габариты! И ведь как демократично — на ковровую дорожку Пригласить лесную птичку и… помоечную кошку. Чтобы правильная кнопка нажималась непременно, К ней — мне вас учить неловко — прикрепить морковку, сено, Хряк — что хочешь оприходит, гроздь бананов — обезьяна… Так оно и происходит… Да! И нам ничуть не странно. Год Белой Лабораторной Мыши Как на мышь ни поглядишь — Королеве! — скажешь ль: — Кышь?!…   Элегантно импозантна Мышь в халате лаборанта — Велики её заслуги В продвижении науки!   Врач, профессор ли, мед-брат… Да бери и много выше… Им не нужен маскарад, Чтоб явиться — белой мышью!   Чтя Год Мыши, царь зверей — Лев — старался быть скромней: Со смиренною ухмылкой Звал себя «работник цирка»!   Всем воздаст честь Жизни Древо… В этот год — Мышь Королева. Дед Морозов Дед Морозов был тверёзов В Новый год — не ел, не пил… Потому как Дед Морозов — Православным дедом был: Пост Рождественский не главный, Но не мог покинуть пост Воин веры благонравный — Для него вопрос был прост. Коль языческие боги Хороводят там и тут, Пост держать предельно строгий, Веря: ангелы зачтут. А в избе-то танцы-манцы, Визг гармошки, пир горой… Ах вы, думает, засранцы! Шапку в руки и долой. В поле месяц серебрится, Нимб вкруг месяца дрожит — Мелкий, искристый струится Снег — деревья порошит. Оживает детства сказка… Всем знакомая до слёз. Детский голос полон лаской: — Вон он — Дедушка Мороз! Окружили деда внуки — Тянут всей гурьбой назад, Так добры у детства руки, Словно вводят в райский сад. Раздарил зефир-конфетки, Что на Рождество хранил, Пригубил напитки крепки, А… души не загубил! В Новый год смешно быть строгим, Саму малость — погреши — Всем чутьём — дедо-морозьим — В радость тропку продыши! Крысоловка (конспект правки комедии А. П. Чехова) ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ Антон Павлович брёл за кулисы. Правки текста желали актрисы! С пьесой «Чайка» как быть? Слово лишь заменить… И аншлаг обеспечен в год Крысы! ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Роль Заречной зубрит зло артистка, Повторяя: — Я крыска! Я — крыска! Треплев, с робкой рисовкой, Щёлкает крысоловкой… Не учтя травматических рисков. ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ (Действие третье, вероятно, принесено в жертву самоцензуре) ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ Дикий вопль… впрочем, драма как драма. Да поможет нам рентгенограмма! Крик затих. Доктор Дорн: — Вот такой коленкор… Срам… зажал крысоловкой! Где — мама? Весной в затопленном ольшанике Весной в затопленном ольшанике, Из речкой ставшего ручья — (Сквозь мхи болот спешил, сквозь тальники, Развесив ворохи репья) — Выходит рыбиною голою, Русалочкой, душа моя, Поёт с крамолою весёлою О торжестве житья-бытья. Давно меня душа оставила — Где реки радости и слёз? — Зато живу теперь по правилам: Суров, блюду Великий пост. И обхожу дорогой дальнею Полузатопленный мосток, Что ладил, из ольхи поваленной… Сам-то сбежал, сапог утоп. Чуть слышно издали доносится — За стоном ветра — зов души… Вернуться ей едва ль захочется. Что я скажу ей? Не греши! Зовёт к себе. С ольхой приречною Над талым снегом ворожит… Охватит дух листвою вешнею И жизни жало обнажит. И ядом разум напитается, И станет всё не по уму, И сердце птицей вырывается — Летит — неведомо к кому. Долгих дождей серебро Долгих дождей серебрó — Слёзная роскошь обиды. Лептой сбирали добрe Лéта летучие рыбы — В зéркальцах прячут хитрó Линий спасенья изгибы… Вéрбушка, тень Нимезиды, Рóзги ветвей наголó — Сколько воды утекло Не сосчитать. Помогли бы… Давят молчания глыбы. Сéрдца кривое стекло… В росных сумерках тонущий вечер В рóсных сумерках тонущий вечер. Свет заката — в нём столько всего… Шаль тумана накинув на плечи, Выйду в сад. Я не жду никого. Но в объятиях вешнего сада Мне всё сладостней грёзы печаль И меня утешает прохлада Влажных листьев… Темнеет гризайль Силуэтов знакомых деревьев… Звуков вал накатил веселó — В отдалении блеет деревня И мычит за холмами село. То ли петь, звукам жизни внимая, То ли прятаться в доме от них… Трудовая страна первомая, Не ломай кайф — пусть пишется стих. В росных сумерках тонущий вечер, Где всё сладостней грёзы печаль, Шаль тумана, ветвей смутных плечи, Чуть размытая, листьев гризайль… Каждый день это плачь наготы безутешной Каждый день это… плачь — наготы безутешной. Попиранье сердец облетевшей листвы. Шёпот ветра в присловии: аз многогрешный. Жуть в его завываньи: увы мне, увы… Встретишь взглядом невзгляд уходящего лета. Опустивши глаза, постоишь на ветру. Он обнимет тебя — но душа не согрета. Леденящей невстречи слезу не сотру… С карты памяти осень стирает все виды — Так изба, очернённая вечным дождём, Копит, как скопидом, тайно, роскошь обиды… Дождь остался… а мысль ускользнула ужом… Божье имя Горний воздух. Замшелые тени. Солнца луч, осветивший порог И ведущие к Храму ступени… Божье имя стучится в висок! И… мычаньем уста раскрывает, И — мучительно долго летит — Отсвет нежности в зычности тает: Слово — Мама! — дитятя вопит. Как со святостью слов не расстаться, Не забыть посвященья порог В жизнь, что скрасит и путь святотатца — Да бог знает… Ты знаешь кто Бог?! Прекрасный зимний вечер. Жюль Бретон (Перевод совместно с А.А.Баум) Заснеженной земли безбрежность — море — Фаты безмерной шёлк морозно-нежный. Из глубины пространства завихрений, Из линии пустынной горизонта, Слиянности изнеженной лазури С золотоносной влагой изумруда — Слепящей яркости, луна себя являет. Закатный запад: солнце засыпает, Пространство освещённости сжигая, Выжаливая, и — воспламеняет Испарину божественного сна… Луна чуть вздрогнула от алого лобзанья И покраснела, округлив лицо, и смотрит на него. И снег искрится с нежностью, мерцает, В лилейной белизне — оттенки акварели Соединились с огненным дождём. Тень сгибов-складок, словно бледный ирис, Волшебный снег цветущего апреля. Улыбчива простора ширь… Долина — Невыразимо сказочна — румяна и прекрасна. Beau soir d’hiver Jules Breton La neige – le pays en est tout recouvert – Déroule, mer sans fin, sa nappe froide et vierge, Et, du fond des remous, à l’horizon désert, Par des vibrations d’azur tendre et d’or vert, Dans l’éblouissement, la pleine lune émerge. A l’Occident s’endort le radieux soleil, Dans l’espace allumant les derniers feux qu’il darde A travers les vapeurs de son divin sommeil, Et la lune tressaille à son baiser vermeil Et, la face rougie et ronde, le regarde. Et la neige scintille, et sa blancheur de lis Se teinte sous le flux enflammé qui l’arrose. L’ombre de ses replis a des pâleurs d’iris, Et, comme si neigeaient tous les avrils fleuris, Sourit la plaine immense ineffablement rose. Jules Breton Les champs et la mer, 1883