Елена Гордеева
Неизвестное об известном
Почти шесть лет я занимаюсь очень интересным делом: пишу о влиянии, оказанном итальянским поэтом и философом Джордано Бруно на современных ему английских интеллектуалов, прежде всего - на Шекспира. За эти годы мне не раз приходилось читать или слы-шать такие, по-моему, спорные утверждения: "Венецианский купец" - антисемитское произведение, в нем автор бичует ростовщиков. Пьеса о Шейлоке оказалась важной для моих изысканий, и я все глубже вникаю в ее текст. До завершения и публикации всей работы еще далеко. А поделиться наблюдениями и выводами об этой странной комедии хочется поскорее. Я сделала выдержки из главки, называющейся "Ноланский антисемитизм и комедия-трагедия". Ноланец - это Бруно, родившийся в Ноле, недалеко от Неаполя. Цитаты из "Венецианского купца" даны в переводе Т.Л.Щепкиной-Куперник или в моем, книга Г.Брандеса "Шекспир. Жизнь и произведения" цитируется в переводе В.М.Спасской и В.М.Фриче.
Венецианский ростовщик и его обидчик
Уже две тысячи лет существует простой способ проверить степень терпимости того или иного европейца. Надо попросить его высказаться по так называемому еврейскому вопросу. Высказывания Бруно на эту тему содержатся в диалогах "Изгнание торжествующего зверя", опубликованных в Лондоне (1584). В конце XIX века Ю.М.Антоновский написал, что одна из характерных особенностей этой книги - резко выраженный антисемитизм. Но, добавляет он, "здесь же можно видеть, что ненависть знаменитого итальянца к евреям вытекала не из каких-либо расовых чувств или низменных мотивов, отрицающих за евреями человеческие права на существование, не из-за опасения иметь в них конкурентов в борьбе за личные интересы и делишки. Напротив, источником ее был благороднейший элемент в характере Бруно". По мнению Ноланца, считал биограф, евреи привили европейским народам нетерпимость и свое ограниченное миросозерцание. Вот реплики, из которых Антоновский сделал такой вывод:
М е р к у р и й. Но позволительно сомневаться в том, что иногда достаточно сильного голода и жадности волка, чтобы овцы стали виноваты. И противо-законно, если не отыщется отца, наказывать ягнят и их мать.
С о ф и я. Это правда. Нигде нет такого суда, разве что у диких варваров; и думаю, что такой суд прежде всего был введен у иудеев, так как это народ такой чумной, прокаженный и вообще вредный, заслуживающий скорее быть изничтоженным, чем рожденным.
Пожалуй, нетерпимость увлекавшегося поэта-философа не уступала иудейской. В примечаниях переводчик (А.Золотарев) цитирует то место Исхода (20, 5), где говорится о наказании детей за вину отцов. Думаю, Бруно чувствовал полное бессилие, понимал: никакие подвиги и достижения человеческого разума не помогут изменить ни одной буквы Закона.
Вот второе заявление бруновского персонажа о евреях (всего их в "Изгнании три). Речь о добродетели по имени Верность. Хочу, говорит Юпитер, чтоб "дана была она с условием обоюдной верности, <...> ибо это закон не гражданственного и героического грека и римлянина, а какого-нибудь зверского и варварского иудея и сарацина - позволять себе вступать в договор <...> исключительно для собственного удобства и случая обмануть". Я постараюсь показать, как соотносятся с этими высказываниями речи из "Венецианского купца". Но прежде надо поговорить на тему великий бард и еврейский вопрос.
Георг Брандес высказал (а точнее, поддержал) предположение, что во время чумы 1592-93 годов Шекспир пу-тешествовал по Италии. Он "не мог изучать в самой Англии еврейские типы, так как евреи были изгнаны из Англии в 1290 г., и лишь некоторые получили при Кромвеле позволение вернуться". В Венеции же находилось около 1100 евреев, если не верить словам одного английского путешественника, насчитавшего 5 или 6 тысяч. Однако изучавший "еврейские типы" не вложил бы в уста персонажа-иудея такие слова (II, 5):
Я, Джессика, сегодня зван на ужин.
Возьми ключи. - Но стоит ли идти?
Зовет не дружба - лесть. Но я пойду,
Из ненависти буду есть: пусть платит
Мот-христианин.
Есть из трефной посуды трефную стряпню, запивая чудовищно трефным вином! Чтобы понять, до какой степени это немыслимо, достаточно самого поверхностного знания. И у Шекспира оно было. В первом акте (3) Шейлок категорически отказывается обедать с Бассанио (к которому позже пойдет на ужин), говоря: "Да? Чтобы свинину нюхать?.. Я буду покупать у вас, продавать вам, ходить с вами, говорить с вами и прочее, но не стану с вами ни есть, ни пить, ни молиться". Странная накладка.
В шекспировской Англии жил крещеный еврей, выходец из Португалии Родриго Лопес, личный врач королевы. Его обвинили в шпионаже в пользу Испании и в намерении отравить Елизавету. Материалы для суда были подобраны или, что вероятнее, подогнаны графом Эссексом, который считал, что ему есть за что мстить Лопесу. Последнего приговорили к смерти и повесили в июне 1594 г. Процесс лейб-медика (А.Аникст) "послужил поводом для разнузданной антисемитской кампа-нии", парадоксальной в стране, изгнавшей всех иудеев. Актеры восстановили на сцене трагедию Марло "Мальтийский жид" и показывали ее не реже раза в неделю, "в том числе чуть ли не в тот же день, когда казнили Лопеса". Шекспир, который "уже не раз следовал по сто-пам Марло, решил снова вступить в состязание с самым сильным своим предшественником". И напи-сал "Венецианского купца".
Прав ли шекспировед? Марло погиб 30 мая 1593 г.; Эссекс затеял свою интригу после этого. Соревноваться с умершим - пустая затея; а Шекспир был человеком дельным и деловым. Мне представляется, что его пьеса стала одним из этапов работы с наследием Джордано Бруно. Может быть, первый вариант еврейской драмы был поставлен под каким-нибудь конъюнктурным названием вскоре после казни Лопеса. Однако самое раннее упоминание о персонаже из нее датируется 27 ноября 1596 г. Летом 1598-го пьесу зарегистрировали в Гильдии печатников, но опубликована она только в 1600.
Вот как начинается заголовок: "Превосходнейшая история о венецианском купце. С чрезвычайной жестокостью еврея Шейлока по отношению к сказанно-му купцу, у которого он хотел вырезать ровно фунт мяса...". Издана эта история тоже превосход-но. По-видимому, бард сам подготовил текст: переработал и дополнил (в частности, ре-пликой о свинине) - и на это ушло время между регистрацией и выходом кни-ги.
Источником основного сюжета считают опубликованную в XIV веке новеллу Дж.Фьорентино "Баран" (Il Pecorone). Имя Лопес восходит к латинскому lupus - волк. В "Изгнании" разговор об овцах и ягнятах открывается такой констатацией: естественно, что "овцы, у которых волк управителем, наказываются тем, что он их съедает". После этих слов Софии Меркурий намекает на известный басенный сюжет, а его собеседница осуждает иудейский Закон. Возможно, бард захотел откликнуться на интересовавший публику процесс над Лопесом. Волчья фамилия заставила вспомнить о недавно прочитанном отрывке из диалогов Бруно. А речи об овцах помогли выбрать сюжет - такой же, как в "Баране". Ростовщик настаивает на выполнении зверского условия, записанного в договоре, который он заключал, надеясь отомстить патрицию. С одной стороны это - как у Ноланца, противопоставляющего гражданственных и героических римлян варварским иудеям, с другой - как в английской действительности: фаворит Елизаветы прибегает к помощи закона и суда, чтобы отомстить своему личному врагу. (Шейлок демонстра-тивно радел об исполнении законов республики.)
Бассанио, для которого купец занял деньги, узнает, что друг разорен, вексель просрочен и кредитор имеет право вырезать фунт мяса из любой части антониева тела. Думаю, неспроста в этой сцене (III,2) рядом с Англией, Лиссабоном, Индией упоминаются варварийские страны - Barbary и сарацинский город Триполи. Из всех этих мест не вернулись корабли венецианского купца. Джессика утверждает, что ее отец не продал бы возможность уничтожить молодого человека за сумму, хоть в двадцать раз превышающую долг. Бассанио говорит Порции, что в Антонио древнеримская честь сказалась заметней, чем в любом, кто родился в Италии. Думаю, варварские страны и древние римляне суть сигнальные звонки для просвещенных британцев, знакомых с диалогами Бруно.
Англичане, рассуждает Брандес, не знали евреев: "ни их добродетелей, ни их пороков". И поэтому "всякий предрассу-док относительно их мог беспрепятственно зарождаться и крепнуть". Я же считаю так: бард про-иллюстрировал не столько предрассудки англичан, сколько речи, содержащиеся в "Из-гнании". Не с целью ли напомнить о сделанном Бруно сближении варварского иудея и сарацина он заставляет Грациано называть Джессику неверной (gentile, infidel)? Я решаюсь заявить, что "Венецианский купец" - вполне постмодернистская пьеса. Ни в коем случае нельзя сказать, что главным персонажам даны четкие, однозначные оценки; драматург то и дело отсылает к текстам других авторов; жанр непонятен: то ли комедия, то ли трагедия.
В третьем акте (5) есть разговор Джессики и Ланчелота. Слуга произносит: "Да, правильно; поскольку, видите ли, грехи отца падают на детей; поэтому, уверяю вас, я боюсь за вас". Вслед за этим он, путаясь в словах, призывает дочь Шейлока, ставшую христианкой и женой Лоренцо, радоваться в связи с его убежденностью, что она обречена, и пытается подбодрить ее: "Правда, есть еще одна надежда, которая могла бы вам помочь... Да и та, вроде как незаконнорожденная надежда". Джессика интересуется, что за надежда, и получает ответ: "А вот: вы отчасти можете надеяться, что не ваш отец произвел вас на свет и что вы не дочь жида". Тогда, откликается она, меня настигнут грехи моей матери. Они беседуют о том же, о чем говорили Меркурий и София. Но Шекспир делает слова о наказании потомков нелепыми и вкладывает их в уста дурака. У Бруно об этой "статье" Закона говорит Мудрость, и ее речи - образец нетерпимости. Великий бард предпочитал осуждению осмеяние и не предлагал уничтожить болезнь вместе с больным.
Надо отметить, что об овцах и ягнятах в комедии-трагедии вспоминают чаще, чем об иудейском законе. Во время суда (IV, 1) Антонио произносит небольшой моно-лог, и в нем есть строчки: "Скорей у волка спросишь, почему / Овцу заставил плакать о ягненке". Думаю, это - не что иное как привет от бруновского Меркурия. Немного позже купец называет себя паршивой овцой в стаде. (В оригинале wether - кастрированный баран.)
В начале пьесы Шейлок напоминает о хитрости Иакова, придумавшего, как сделать, чтобы черные овцы давали пестрый приплод. Узнав, что Джессика отдала кольцо за обезьяну, Шейлок призывает на дочь проклятие и говорит, что это была бирюза, полученная им от Лии, когда он был еще холост. Не хотел ли автор навести на мысль, что его персонаж в чем-то похож на библейского Иакова? Мог ли договор о пестрых овцах представляться придуманным для того, чтобы обмануть? Вряд ли Ноланец считал варварскими современных ему евреев; наверное, речь идет о древних овцеводах-кочевниках. Кажется, он отнес к варварским иудеям даже Лавана - язычника, учинившего действительно мерзкий обман. Семь лет племянник по договоренности служил ему за право жениться на Рахили, а дядя-тесть отправил в темноту брачного шатра свою старшую дочь Лию. Не исключено, что именно острым сочувствием к Иакову продиктована реплика, стоящая в диалогах после пересказа слов о верности договору: "О, София! Нет оскорбления бесчеловечнее, <...> как оскорбление, наносимое одним человеком другому, если тот ему верил, а он обманул его доверие".
Наверняка бард много размышлял о сходст-ве иудейского благословения с кальвинистским предопределением. М.М.Морозов пи-сал: "В образе Шейлока, набожно читающего Библию и одновременно складывающего в мешок червонцы, Шекспир изобразил некоторые характерные черты ростовщика-пуританина". По-моему, на пуританина больше похож купец. Шейлок читает Библию не ханжески, а, как и положено иудею, творчески. Говорит он, как человек с воображе-нием, и сильней всего восхищается инициативой. Мудрая и решительная Ревекка отва-жилась бороться за благословение для Иакова. Ее изобретательный сын условился с Лаваном,
Что всех ягняток пестрых он получит.
Когда же овцы, полные желанья,
Осеннею порой пошли к баранам
И дело зарожденья началось
Меж этой пышношерстною породой, -
Хитрец узором ветки обдирал
И в самый миг зачатия их ставил
Он перед зачинающею маткой;
Зачавши так, приплод они несли
Сплошь пестрый; все Иакову досталось.
Вот путь к наживе, - он благословен...
Благословен барыш, коль не украден!
В оригинале благословен Иаков. Выслушав этот рассказ Шейлока, Антонио объявляет, что патриарх получил множество пестрых ягнят вовсе не благодаря своей хитрости: "Иакову помог счастливый случай; / Совсем не от него исход зависел: / Он небом был задуман и свершен". Иными словами, все предопределено и можно было не класть узорчатые прутья перед глазами зачинающих овец... Похоже, что создатель комедии-трагедии выделил венецианскому патрицию и ростовщику-иудею одно благословение на двоих. Пьеса открывается словами купца о неизвестно откуда взявшейся печали, тягостной как для него самого, так и для приятелей. Она превращает Антонио в болвана, неспособно-го понимать самого себя. Печаль угнетает купца на протяжении почти четырех актов, и неспроста он обзывает себя словом wеther, при том что в разговоре с Шейлоком пользовался обозначениями ewes и rams - овцы и бараны. Важно и то, как он характеризует паршивого барана в следующем стихе: meetest for death - больше всех подходящий для смерти. Относя "Венецианского купца" в разряд трагикомедий и помня, что "трагедия" в переводе с греческого значит "козлиная песнь", я про себя называю эту пьесу бараньей песнью.
Тяжелые неудачи Антонио прекратились после того, как тяжелейшие горести обрушились на его врага. В заключительной сцене Порция сообщает купцу, получившему в свое распоряжение половину собственности Шейлока: "три ваших корабля / С богатым грузом возвратились в гавань". В барана, предназначенного на убой, превратился еврей. Еще сильнее убеждает меня в интересе Шекспира к вопросу о благе, которое дается не за праведную жизнь, а по желанию Бога, то, что произошло с другом Антонио. Ланчелот, слуга Шейлока, чует, что благословение вот-вот покинет еврея, и просится в услужение к неимущему Бассанио, которому говорит: "Старая пословица прекрасно поделилась между моим хозяином Шейлоком и вами, синьор: у вас - Божья благодать, а у него - деньги". Очень скоро новый хозяин, любимый другом и Порцией, обретает все, чего хотел. Автор не старается показать, что Бассанио заслуживает такой дружбы, такой любви и такого богатства. Скорее наоборот, дает понять: ничего такого он не заслуживает, но по-лучает.
Думаю, именно о благословении толкует Шейлок, обираемый стараниями Порции: "Отнимая опору, которая поддерживала мой дом, вы отнимаете мой дом; отнимая то, чем я жил, вы отнимаете мою жизнь". Речь не о богатстве: как раз перед этим дож пообещал, что суд заменит конфискацию половины имущества на штраф, если истец, неожиданно превратившийся в ответчика, покается. И речь не о деятельности: Шейлоку надо лишь признать себя виновным, и он сможет вернуться к тому, чем занимался.
Не приходится думать и о том, что еврей называет средством, помогающим жить, свою религию: Антонио принимается перечислять условия, на которых он сочтет себя удовлетворенным, после отчаянной реплики об опоре, и немедленное крещение Шейлока объявляется одним из условий. Еще одно таково. Ростовщик должен отдать купцу половину имущества. После смерти Шейлока Антонио передаст ее джентльмену, который недавно украл дочь еврея. В послесловии А.Смирнова предлагается два толко-вания слов let me have in use. Вот второе: купец готов позволить Шейлоку пожизненно пользоваться доходами с этого имущества. Такое понимание согласуется с добротой Антонио, пишет шекспировед. Что ж. Приступлю к разговору о доброте венецианского купца. Когда он попросил денег для Бассанио, ростовщик припомнил полученные ос-корбления и задал вопрос: не желает ли он, чтобы теперь, "низко поклонившись, рабским тоном, / Едва дыша и с трепетным смиреньем" Шейлок сказал:
Синьор, вы в среду на меня плевали,
В такой-то день пинка мне дали, после
Назвали псом; и вот, за эти ласки
Я вам взаймы дам денег.
Молодой человек отвечает: "Тебя опять готов я так назвать, / И плюнуть на тебя, и пхнуть ногою". А денег, мол, дай как врагу, которого, если разорится, будет проще призвать к ответу. Позже, когда арестованного Антонио ведут по улице, он безуспешно пытается разжалобить Шейлока. Потом говорит приятелю:
Не стану
Бесцельно больше умолять его.
Моей он ищет жизни. Но причину
Я знаю: часто от его сетей
Спасал несчастных я, и вот за это
Меня он ненавидит.
Ростовщик и в самом деле объявлял в сторону, что ненавидит "слащавого мытаря", но в его разговоре с Антонио и Бассанио фигурирует другая причина: купец не только публично поносил Шейлока, но и много раз плевал на его одежду и харкал на бороду. Об этом патриций не вспоминает. А вот спасение несчастных - это да, это материал для эпитафии, подсказка тому, кто будет ее писать. В диалогах Бруно "Пир на пепле" (1584) есть рассказ о том, как лондонцы относятся к чужакам. Узнав по наружности иностранца, смеются, гримасничают, обзывают собакой... Антонио не так уж далеко ушел от английских ремесленников и лавочников. Вот еще один пассаж из диалогов (пер. Я.Г.Емельянова): "После того как Ноланец получил около двадцати толчков, <...> он еще встретил шесть джентльменов, из которых один дал ему любезный и ловкий удар, стоящий десяти, а другой так его толкнул о стену, что это можно было счесть за другие десять ударов. "Благодарю, мистер", - сказал Ноланец. Я полагаю, что поблагодарил он его за то, что его ударили в плечо, а не в середину живота или не по макушке". Теперь выписка из послесловия к комедии-трагедии: "Гуманист Джордано Бруно, побывавший в Англии, <...> рассказывал потом, что в Лондоне ни один еврей, проходя по улице, не был гарантирован от худших оскорблений и издевательств". Евреев там не было. А вот пожилому итальянцу, по словам Бруно, "при смехе и одобрении всех на площади" сломали руку. После этого сообщения предлагается совет: остерегайся вы-ходить "без крайней необходимости и не думай, что ты идешь прогуляться по городу"; перекрестись и вооружись мужеством, так как можешь стать мишенью при испытании аркебузы.
Расписав хорошенько лондонских хамов, Ноланец добавляет, что таких полно не только под колоннами лондонской биржи или у дверей собора св. Павла, но и в Па-риже, Неаполе, Венеции, Риме. Они не прочь показать, что "сильны в своей стране <...> и презирают весь остальной мир". Антонио представляется мне именно таким. Он дожил лет, наверное, до тридцати с не включенной головой и не включил ее даже перед лицом смерти. А.Смирнов характеризует его как великодушного и открытого "всему радостному, прекрасному, благородному". Купец и его приятели живут в одном из двух противопоставляемых миров - в мире радости, красоты, великодушия. Речи о радостности выглядят странно, если учесть, что немного выше задается вопрос: "Почему Антонио с первого появления его в пьесе все время томит какая-то непонятная грусть?". В рецензии на одну из постановок "Венецианского купца" я прочла, что пьеса - простая и ясная, как табуретка. Какое опрометчивое заявление! Можно ли считать ясной трагикомедию, радостный персонаж которой, все время, томясь непонятной грустью, великодушно оплевывает, пинает и обругивает ближнего?
Мне могут возразить: для Антонио иудей - не ближний. По-хоже, он считает свое отношение к Шейлоку похвальным. Не говорит ли это о вопиющей ограниченности молодого человека? И стоит ли думать, что великий бард нарисовал его таким нечаянно? Пушкин писал: "Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен". Не думаю, что определения расставлены сообразно с каким-нибудь порядком. Я же хочу поставить их по убыванию: Шейлок мстителен, остроумен, чадолюбив, сметлив, скуп. Из чего вообще следует, что автор считал его скупым, а не страстным или азартным? Во время суда он отказался от суммы, в десять раз превышающей стоимость векселя. Его ростовщичество почти не имеет значения для пафоса драмы. Он показан как неумолимый еврейский мститель. А его обидчик - обыкновенный пижон, каких тысячи в Париже, Лондоне, Венеции, Риме. И, конечно, в Москве.
|
