|
СВЕТЛАНА МАКСИМОВА
Из цикла "ТАЙНОЕ НАСТОЯЩЕЕ"
Я, кажется, в том веке не жила,
Где родилась собою не проснуться,
Где кровь огнем по сухостою шла,
И дикая расплавленная мгла
Для сердца отмеряла двадцать унций
То серебра, то красного числа
Последнего листка календаря,
Уже в зубах зажатого у зверя...
И, кажется, тому благодаря,
Проснувшись вдруг, по-детски я поверю,
Что я ни в чем виновна не была
Пред женщиной, которой был неведом
Ни дом, ни век, остывший, как зола...
Но я ее по имени звала
Лишь потому, что имя было светом
На пепелище красного числа.
* * *
И ангел музыки сожжен уже не раз,
Но не отводит он тишайших глаз,
И называет пепел свой - отчизной,
И на меня взирает с укоризной.
Ну, как понять, скажи, Экклесиаст,
Что музыка взыскующая нас,
Уж не похожа более на песни,
Но метит лбы своим чеканным перстнем
По красной глине смерти и любви.
И шлет в огонь, любимейших явив,
И ангелов своих, и тварей Божьих,
Как будто глину в свой чудесный обжиг.
И за сосудом бьет сосуд и бьет,
На волю выпуская этот мед,
Который пел под ложечкой и сердцем,
И явлен в Вифлееме был младенцем
Под музыки лазурный кровоток,
Светила повернувшей на восток.
И ангел музыки сожжен уже не раз,
Но не отводит он тишайших глаз,
И называет пепел свой - отчизной,
И на меня взирает с укоризной.
Ну, как понять, скажи, Экклесиаст,
Что музыка взыскующая нас,
Уж не похожа более на песни,
Но метит лбы своим чеканным перстнем
По красной глине смерти и любви.
И шлет в огонь, любимейших явив,
И ангелов своих, и тварей Божьих,
Как будто глину в свой чудесный обжиг.
И за сосудом бьет сосуд и бьет,
На волю выпуская этот мед,
Который пел под ложечкой и сердцем,
И явлен в Вифлееме был младенцем
Под музыки лазурный кровоток,
Светила повернувшей на восток.
ТАЙНОЕ НАСТОЯЩЕЕ
Он пришел в этот город каменный,
И у царских ворот своих
Он стоял запыленным странником
Тыщу лет, как единый миг.
Город пил и вино настаивал.
Он стоял... И пройдя насквозь,
Настоялся виной... - и Тайное
Настоящее началось -
И в молитве, и в каждом атоме,
И в закрытом чумном порту -
Настоялся последним вахтенным,
Всеми травами на спирту
Настоялся, как будто Родина,
В том изгнаннике, что всю жизнь
Проклинал ее, как юродивый,
А ночами, как локоть, грыз
За строкою строку... и рифмою
Убаюкивая, приспал...
Настоялся гусар тоскливою
Этой осенью... Где изба?!
Где судьба?! Где Родина?!
Все один постоялый двор...
Кони поданы, Ваш-Благородие!
Да не кончился разговор
Со звездою звезды...- над рюмками
Зелья горького и свинца.
Настоялся звездой над трюмами,
Где молитвы твердят с конца.
И в душе моей - в этой пропасти -
Настоялся, как будто вино,
В узкогорлых кувшинах гордости
И монетой упал на дно.
То ли в Киеве, то ли в Каневе
Этот образ и этот герб
На монетном дворе отчеканили,
Преломили во мне, словно хлеб.
Прикормили вражду беззубую,
Прилюбили поспешный суд,
Пронесли надо мной судьбу мою -
Преисполненный снов сосуд.
И направили, как проекцию,
В сельский клуб, что закрыт на ключ,
Скозь Египет, Халдею, Грецию
Из души исходящий луч.
В тишину, в полотно экранное,
Боже правый, упасть ничком!
Он стоял запыленным странником -
Посох в руце... и в горле ком...
В тишину, в полотно белейшее,
В тишину и в свою вину...
Он стоял запыленным грешником
И смотрел на меня одну.
И юродивая приблудная
Перед ним все крестила лоб:
"Настоялся во мне возлюбленным
Этот огненный столп!"
СОН НА РОЖДЕСТВО
Стою лицом к звезде Урей,
И в зимних сумерках царей
Я вызываю взглядом
Сквозь лед и пламя... У дверей
Течет процессия зверей
Многоочитым златом.
Они плывут, как млеко в сад,
Где на снегу младенцы спят
В груди с тремя сердцами.
И у волчиц за рядом ряд
На брюхе лилии горят
Набухшими сосцами.
И кто-то дышит за плечом
По-царски страстно, горячо,
И сердце на три части
Мне рассекает он мечом,
И обнимает... И еще...
Как лев, рычит от страсти.
И поджигает царский мех,
И ловит ртом горящий снег,
И телом попускает.
И я кладу на зуб орех,
И в царство я вхожу, как в грех.
И эта плоть узка мне,
И сходит кожею змеи...
Три сердца вечные мои,
Как лилии, вспухают.
И до зари плывут цари,
И до зари цифирью "три"
Горит их плоть нагая.
Троится пламя у свечи,
Короны плавятся в печи.
И жар берут щипцами.
И каждый молод и плечист,
Как снег нетронутый, пречист,
В груди с тремя сердцами
Таит нездешнюю зарю.
По декабрю... По январю...
Дары струятся сами.
И я чуть слышно говорю:
О, Боже, я их всех люблю!
В груди с тремя сердцами -
Рассвет... У мертвых и живых
Рубцуются на сердце швы...
Из ближнего вертепа
Мычат коровы и волы...
И на звезду идут волхвы
Сквозь ночь вина и хлеба.
***
Эта лошадь пришла первой.
Но на нее никто не ставил.
Век уходящий бьет по нервам.
Век приходящий срывает ставни.
Чертом, лезущим во все щели,
В ночь Рождества конопатит рыло.
Это колядки. Полночь. Сочельник.
Это пророчествует рыба
В проруби - пупом земли российской
Между равнин и морей вспухая.
Она называет себя Сфинксом,
Слепоглухонемая, нагая,
Все задает загадки, загадки,
Села заглатывая собою.
Это сочельник. Полночь. Колядки.
И половецкие пляски с чумою.
Это смертельные скачки, скачки
Загнанных ряженых на Сочельник.
Ночь Рождества. И младенец плачет.
Чей он наследник? Чей он?.. Ниче-е-йный...
Ряженый ангел кусает локоть.
Ряженый бес отшибает память...
Никто не ставил на эту лошадь.
Впрочем и некому было ставить.
 |
