Ирина Добрушина
ГУБЕРНАТОР ОСТРОВА
Я просыпаюсь на рассвете, часов в пять, я что-то должна сделать, не откладывая. Ах, вот: покрывало, которым застилается постель, не мое, я должна как можно скорее вернуть его владельцу – губернатору острова.
Оборачиваясь в покрывало с лодыжек до шеи, я оставляю голым левое плечо, слегка накинув на него угол правой стороны. Не меняя домашних тапочек без задников, которые всегда соскальзывают с меня на улице, выхожу из дома. Иду уверенно, легко, тапочки не спадают; легкий ветерок сдувает иногда с левого плеча покрывало, я накидываю его снова.
Оглядываюсь кругом. Пятиэтажки преобразились. Одни кажутся холмами, поросшими виноградными лозами, другие – развалинами древних храмов, заросших кустарником и плющом. Яркое, фиолетово-синее небо.
Встреченные люди мне улыбаются, я – им. Настроение у меня приподнятое. Я знаю, что это древняя Эллада. Иду быстро, с наслаждением ощущая чудо, которое вокруг. Не дойдя по проулку до улицы, резко сворачиваю вправо.
Искавший меня муж видит, что я стою перед 10-сантиметровой оградкой, преградившей путь. Стою, задумавшись, спокойно и размышляю.
- Ты куда шла?
- К губернатору острова: вернуть покрывало.
- Но ведь оно наше.
- Нет, у нас есть такое же, а именно это – его.
- Почему ты остановилась?
- Тут высокая ограда, и я не могу ее переступить.
Он помогает мне это сделать и уверенно ведет домой. К губернатору острова мы пойдем позже.
Идем какими-то закоулками, по лужам. Как-то ухитряюсь не запачкать покрывало. Дома я распеленываюсь, мою ноги, тапочки, и ложусь спать. Когда просыпаюсь, то вспоминаю чудесное: я побывала в Элладе. Ощущение удивительной красоты и свободы охватывает теперь меня всякий раз, когда я вспоминаю этот проход между холмами и храмами, массу зелени и пламенно-синее небо.
ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ
Внезапно раздается стук в дверь. Кивнув подруге, я отпираю. Огромная толпа разряженных людей вваливается в квартиру. Они удивительно одеты: это карнавал. Впереди всех арлекин в маске. В руке у него палка, и на ней высоко над головой колышется морда льва. Следом - мальчик с львиным хвостом. Палок очень много, и на них головы, туловища, хвосты разных зверей.
Кто-то играет на гитаре. На лестнице внизу, шум, разговоры, включенный транзистор. Люди входят, приплясывая, проходят по квартире, поют, а вверху под потолком – буйвол, зебра, тапир – каждый на трех палках, и другие звери, среди них и маленькие, едва заметные.
- Лена! – кричу я. – Смотри!
Я кланяюсь каждому входящему, настаивая, чтобы и подруга делала то же.
- Здравствуйте! Здравствуйте! Спасибо, что пришли! – На все четыре стороны.
Ряженые обходят квартиру и, поплясав, скрываются за дверью.
Тишина. Иду в маленькую комнату и сажусь на постель. Пристально разглядываю одеяла. Два из них одинаковые, байковые в желто-зеленую клетку, а одно – розовато-красный исландский плед. Беру в руки ножницы. Это последнее, что я помню. Когда прихожу в себя, никакой подруги нет, а я сижу среди аккуратно разрезанных на прямоугольники одеял. Перебираю их и вижу, что теперь мне укрываться нечем.
Я не пугаюсь, а лишь растерянно думаю, что же будет, если я вообще не вернусь из этого мира, если я останусь там навсегда.
ОРАНЖЕВАЯ СОБАКА
Я иду по улице с оранжевой собакой на поводке. Прохожие с удивлением рассматривают ее, а некоторые спрашивают:
- Вы что, покрасили свою собаку?
- Нет, - честно отвечаю я.
А секрет заключается в том, что она покрасилась сама, без всякого внешнего давления.
Я нашла щенка зимой в снежном сугробе. Он был очень маленький и абсолютно белый. Черными были только его глаза и нос.
Мама не разрешала мне заводить собак и кошек, но делать было нечего – я взяла его. Я примостила его сначала под батареей и с трепетом ждала маминого прихода.
- Какая красивая собака, - сказала мама, - и участь щенка была решена. Я сразу поняла, что его уже никуда не денут.
Мы попробовали разные клички, но пес не реагировал. Только на «Тузика» он подошел. Ну, и «Тузик» стал «Мурзиком», а потом и «Мурзилкой».
Я должна была выгуливать его, сначала как можно чаще, потом три раза в день, покупать ему кости, готовить кормежку.
Когда Мурзик подрос, я пошла его регистрировать, и мне сказали, что это безупречная южно-русская овчарка, и как жаль, что у меня нет его родословной. Мурзилку поставили в начало некоего списка (ведь кто-то же бывает в начале родословной), сказали, сколько ему, примерно, месяцев, взяли с меня обещание водить пса на учебу, как настоящую служебную собаку.
Повадки служебной собаки у него появились сразу. Когда кто-либо, пусть даже прежде ему знакомый, приходил, маленький пес молча ложился на пороге, и, если гость пытался выйти из комнаты, резко вставал, перекрывая путь, и глухо, злобно, но не долго рычал. Вид у него был грозный, и никто из приходящих так и не решился с ним побороться.
Мурзилка никогда не лаял зря, но на стук в дверь коротко и низко (даже когда был маленький и визглявый) откликался, показывая, что в квартире есть хозяин.
Я училась в четвертом классе. И не было ничего милее, как играть с ним. Иногда я вела себя не совсем честно. Когда-то мне был подарен большой тряпичный слон, ростом больше Мурзилки, и я пугала им щенка. Но однажды, придя из школы, я застала такую картину: резкое рычание и разрывание внутренностей слона. Уши, хвост были оторваны, голова болталась и билась как-то странно по полу. По всей комнате носились тряпки и опилки. Пока слон не был препарирован полностью, Мурзилка не успокоился и даже выкинул крупные ошметки в коридор.
А оранжевым он стал так. Регулярно к нам приходил полотер, разводил в ведре мастику и натирал пол. И вот это-то ведро и стало предметом собачьего любопытства. Мурзик был еще маленький и встал лапами на ведро, которое тут же опрокинулось на него. И он стал красный. Это было, пожалуй, чересчур, и мы потащили его в ванную. Мыться он не любил (а был, как вы помните, белый, так что эта операция проводилась достаточно часто) и недавно был мыт, что отлично помнил. Мокрый и лохматый, он пытался вылезти из ванны прямо на нас и на наши плечи (а нас было много). Все были мокрые, а я его отчаянно и тщательно терла. В результате Мурзилка стал оранжевым. Эта краска была упорной, и очень-очень постепенно к нему возвращался его белый цвет.
Он рано погиб. И об этом я не хочу рассказывать, ибо мне сейчас хочется помнить лишь о том, что белая или оранжевая собака – одно из самых теплых воспоминаний моего детства.
|
