|
Литклуб |
Если уж очень сильно руками размахаться из стороны в сторону, да задуматься о себе пташкой хлопотливой, непоседливою, то - ей-богу! - от земли лапки враз приподымутся, и на другой камушек очень даже просто перескочишь без задержки. Хорошо, конечно, если в толк берёшь, что делаешь-то… А если - по наитию своему дуешь, только собственной правдой поверяешь судьбу другого (хотя бы и близкого тебе) человека, так - что правда, а что - нет, - для каждого вопрос ещё. Самобытной натуре (уж если она посчитала что для себя) - предела нет.
А все Богатырёвы - народ настырный, принципиальный и до самостоятельности охочий. Отец Славки Богатырёва - в 38-м за какое-то несогласие с “общепринятым” сослан был. И мать Славки Богатырёва - Степанида Александровна - после того, что с мужем вышло, совсем в себя, как под воду, ушла и пуще прежнего работой себя заняла. И от душевного тепла её Славке мало что перепадало. А что и перепадало, то Славка считал не так, как Степанида Александровна это себе мыслила, а так, как по дому на Садовой было принято, как Славке понять проще было и в чём его жизнь (по двору) убеждала.
Степанида Александровна не любила дома на Садовой, куда попала случайно, из-за мужа. На контакты с соседями у Степаниды Александровны ни охоты, ни времени свободного не было, да и ни на что хорошее она от контактов (по известным причинам того времени) не рассчитывала. Другое дело - Славка: сам себе голова, которого можно было бы посчитать и блатным (как в доме на Садовой и считали), который уже и в тюрьме посидел, и к “хозяину” в исправительно-трудовые лагеря скатал ненадолго. Скатал Славка потому только, что за государственного адвоката, которого ему суд назначил, отработать надо было.
Мать у Славки Богатырёва - человек правильный (в 27-м ещё в партию - девчонкой девятнадцатилетней - вступила вслед за мужем) и принципиальный тоже; и она отказала Славке в деньгах “на такое дело”, “на такую непорядочность перед людьми”…Отказала решительно: будто клин клином из него дурь вышибая, на путь истинный наставляя его авторитетом, да честно прожитой жизнью на Славкины “художества” наступая. А свою, личную, зарплату Славка Богатырёв пропил ещё в тот злополучный день, в который его с приятелями (после углового магазина, где они “соображали”, как взрослые, “по маленькой”: ещё с утра, с 11-ти самых) занесло в парк Горького, где они - то ли обидели кого, то ли обругали крепко, но только факт, что всю “компанию горячую” прибрали в ближайшее отделение. И там дежурный, навозившись с ними и накричавшись вдоволь за “непочтение”, за то, что “от горшка… а всё туда же”, передал бумаги следователю, который и затеял на них дело и передал в нарсуд для дальнейшего производства. Состав преступления, конечно, был налицо, всё как положено для пьяного человека: и свидетели, конечно, на них нашлись, и пострадавшие отыскались, и старшина дежурный к бумажкам этим тоже приложился.
Обычно-то за такие дела (и по первому разу!) не спешили лишать свободы. Да компания и в зале суда себя показать не постеснялась…Вот тогда-то их и приговорили к “сроку”, чтобы ни им и никаким другим - не повадно было бы людской покой смущать и “казаков-разбойников” блатных из себя разыгрывать.
Все Славкины товарищи, за защиту которых родственники в государственную казну вовремя уплатили, свою судьбу в московских тюрьмах “на мамкиных харчах” мыкали, и трудом общественным их не затрудняли за ненадобностью. А Славка свою долю куда-то под Воркуту, в болота, отрабатывать отправился и - ничего особенного против не имел. И на “папкины хоромы” интересно очень самому лично поглядеть, да и вину он за собой чувствовал. А на Степаниду Александровну, на мать, обиделся смертельно и не простил ей отступничества, и поступка её со “взносом” - не разобрал…
В строю форменка сама одно плечо к другому тянет, а только судьбу на основные размеры - как уложить?.. Кому и стоящий портной на этот случай подвернётся, а кому ведь и совсем никуда не годный… И из собственных возможностей на реконструкцию - не у всех талантов оказывается подходящих. А когда ещё (на дорожке жизни) и ржа какая человеческая попадётся (да если ещё и бытом она соответствующим как следует унавожена), то она за тебя скоренько зацепится и на учёную принципиальность твою не очень-то поглядит. И тряпочкою в окне от неё тоже не отгородишься, поплотнее да поглубже стул в комнате отставив, чтобы за правильностью своей выпестованною, как за рыбкой бесполезной в аквариуме, доглядывать. Кстати, и диалектику в государственном масштабе не только на работе чтить и понимать надо как путь познанья истины, - с ней и дома тоже - так же обращаться следует, а не как знак нагрудный за собой числить: чтобы тебя по формуле “не такой” при встрече величали…
Дело это было уже далёкое, прошлое… И научился там Славка Богатырёв пить чай вываренный, “марфушей” колоться научился, а также и “желудочными каплями” с опием, пить таблетки “от кашля” и все прочие “калики-моргалики”. Поднабрался он блатного жаргона, наслушался сказок о “путях-дорогах дальних”, а также - не одну “биографию”, поведанную ему в романтическом стиле, изучил Славка. Изучил Славка Богатырёв на собственной шкуре законы и правила, что никем не писаны, но которые и до “мокрого дела”, если возникала в том необходимость, соблюдались. И, главное, что пришлись они “впору” Славке Богатырёву, и “дозрел” Славка на “хозяйских харчах” и почувствовал себя в родной стихии, в которой есть место и ему как личности и герою, и которая может оправдать его “Божью печать” и даст - взамен - совсем другие “возможности”, что в настоящем мире за беды, за несчастья почитаются, а в э т о м (что “навыворот”) - все на актив приходятся.
В детстве Славка Богатырёв переболел какой-то затяжной болячкой, и ноги у него “сохли”, и верхняя часть тела у него вперёд подавалась, и росту у него - дай Бог, на метр с чем-нибудь, с хвостиком несущественным: так что бабу облапить Славке Богатырёву было легче по анекдоту, чем по тому принципу, который она из кино усвоила. И горя в своей жизни из-за этой “червоточины” несправедливой на долю Славки пришлось много, а неспараведливое горе - всем промахам амнистия и всем поступкам объяснение. Да только резкая боль со временем притупилась помаленьку: привык к ней Славка, и даже некоторую радость в этом находить случалось ему. Но - всё это до Люси, до того, как жизнь ему ещё и светлую свою сторону показала.
Показать-то она показала, да очень скоро спрятала. Так и получается во всём, до чего разум дотянется: Марс-планета и красивая, да живности разумной напрочь лишена, и - хоть дерево по весне, как новое, распускается, да от непогоды за бугор спрятаться не может. Но хоть и так всё это, да всё же милостива природа и зла не держит, и если отнимет что у кого, то и другим тут же одарит и до совершенства завидного свой подарок доведёт. И Славке Богатырёву были ею подарены “золотые руки”.
А работал Славка гравёром на Гознаке, и изготовлял он штампы для почтовых марок. Работа была кропотливой, трудоёмкой, и мастерства большого, и художественного вкуса она требовала, и работал Славка с удовольствием: и дело любил, и “толк” знал, и деньги в получку получал хорошие. Но своих “благ” не нашёл Славка Богатырёв на эти деньги. Не нашёл Славка ничего лучшего, как поить ораву сотоварищей своих за их “любовь” и преданность “бескорыстную”. Да и было, было в нём самом, в Славке, что-то, что на себя внимание обращает!.. Сила какая-то внутренняя, такт… И совсем не глуп был, и слушать других умел, и в деньгах удачлив, и тянулись к нему приятели и с авторитетом его считались.
Образование у Славки было начальное (всё также по причине детской болезни его), а на дальнейшую учёбу у Славки Богатырёва “пороху” не хватило - обидности слушать. И от трудной “лесной школы” он, как от огня, шарахался. А дом на Садовой - на своих плечах свою нужду терпеливо нёс, и люди в нём (простые, в основном, занятые) с педагогикой не рука об руку шли… Да и война, опять же… Потом - голодное время потянулось, а потом оно и пошло как-то так, наискосок, в жизни Славки Богатырёва, не по правилам как-то. Вернее, совсем по другим правилам пошло. Но не винил никого в своей судьбе Славка. Ни в судьбе, ни в жизни этой. Добрым был…
Свободные от работы взрослые дядьки - металлисты-станочники - костяшками по столу стучали, а молодые ребята рядышком сидели и разговоры слушали. И сами вели беседы: о своей работе, о девчонках, о кино, о том, кто сколько выпил и когда, и - что при этом было… Обычный, в общем-то, непримечательный и будничный разговор в такой же будничный и непримечательный день, когда до получки с развлечениями - далеко, а занять - не у кого, поскольку даже матери их следующего дня ещё больше, чем пришествия Господня, ожидают.
- Богатырь, ты на танцы пойдёшь? - спросил его кто-то.
- Тебе что - моя фамилия покою не даёт? - отозвался Славка.
- Да что делать-то, Славик?
- А Романчик будет?
- Да все, наверно, придут… Рыжую бы мне ещё предупредить. Пойдём, Богатырь, чего тут сидеть-то ?..
- Ну ладно… - Славка спрыгнул со скамейки.
Он всегда так делал - не становился на ноги, а спрыгивал на них. И высока была лавка для его роста, и казалось, что так меньше заметно, какие у него ноги: жалости не переносил ни от кого и мог обругать здорово, и в доме знали об этом, и даже сердобольные старушки старались этого не показывать ему.
Танцверанда находилась в трёх остановках троллейбуса, и размещалась она на большом бульваре, окружённая со всех сторон высокими стальными прутьями, и напоминала манеж в цирке. Билет Славка всегда покупал.
- Богатырёву! - приветствовал Славку его лучший друг Романчик: - Я думал, не придёшь сегодня…
- Не всё равно, где сидеть ? - Славка по-хозяйски обвёл взглядом танцплощадку и вперевалочку, разгребая воздух руками, заковылял к лавочке.
- Ты иди, - сказал он Романчику: - а мне какую-нибудь посмешней притащи сюда, под локоточек. Может, и расскажет что…
Танцверанда 50-х годов!.. И откуда только это обилие душещипательной музыки, что хватает за сердце, выворачивает глаза и преображает всё вокруг, переодевает в другое, красивое, платье… Был здесь шарм какой-то, перекликалось всё это как-то с тоскою, чувством… “Брызги шампанского”!.. Славка никогда не пил шампанского и ещё ни разу не был ни в одном приличном ресторане… Вот об этом он сейчас и думал под музыку, шарканье подошв по дереву, под нежный украдчивый шёпот, под хохот…
О том, что вся эта музыка, которой мы дышали тогда, что вокруг нас плыла, опутывала и относила куда-то, что всё это - Оскар Строк, мы и ведать-то не ведали. Для нас в то время - что ни поставь на патефон (если только не про трактор частушка какая), то всё одно - чем-то трофейным, заграничным отзывалось… Свои-то фабрики эстрадой нас не очень баловали, так мы по отцовским вещмешкам пробавлялись и потому не очень и страдали, что потанцевать нам будет не под что: в каждом доме кто-то на войне да побывал. И фильмы тогда вовсю закручивали трофейные: немецкие, итальянские и даже американские попадались, да всё больше музыкальные. И чего только не было тогда: “Скандал в Клошмерле”, и “Маленькая мама”, “Девушка моей мечты” с Марикой Рок, и “Где моя дочь?”, “Петер”, и “Паяцы”… А что - с Марио Ланца и с Карузо накоротке совсем! - сами дуем… И в университете столько не узнаешь, что от мам да пап наших, которых мы и в воскресенье не каждый раз видели. Из раскрытых окон - то неаполитанские песни в исполнении Михаила Александровича, то джазовые обработки Утёсова, задушевные вальсы Клавдии Шульженко, а то - Лещенко да Козин раздаётся…И ведь всё это наизусть каждый помнил!..
Но только Стеллка Белоусова всех перещеголяла, когда из Гагры, куда её мама с дядей Юрой Раковым, администратором из “Колизея”, с собой брали, вернулась и рассказала, что она четвёртую серию “Тарзана” видела! Мы, по-мужски, послали её куда подальше, чтобы воду не мутила: в жизнь бы не поверили, что и вторая серия есть, а если врать, то не при чём тут и Чёрное море: садись на электричку, дуй до Люблино да и ври с три короба!..
- Богатырь, познакомься: “Люси”! - Романчик сгорбился в поклоне и развёл руками.
Девушка плюхнулась рядом со Славкой и прыснула в кулачок, но вовремя опомнилась. Славка заметил это и посмотрел враждебно.
- Что, на Поддубного не похож ? - он развёл в стороны плечи, но смотрел на Романчика.
- Брось, Славик, своя девка-то! - Романчик старался загладить допущенную неловкость.
- Своя рубашка - ближе к телу! - любил Славка грубоватые поговорки и произносил их всегда с подтекстом: - Посмотрю-ка я сейчас, какая она - “своя”…
Он обнял Люси за шею и притянул к себе. И она пошла. Она откровенно прижалась к Славкиному плечу грудью, и пушистые волосы замельтешили у него перед глазами, а мир куда-то враз рухнул и возник перед ним уже каким-то совершенно другим. Она, конечно, была немного пьяна. Славка уловил запах водки. Но - эта откровенность, на которую он уже давно потерял надежду, о которой не думал уже никогда, не рассчитывал… А Люси не сопротивлялась и смеялась добро-добро, и это Славка почувствовал сразу и безошибочно. Нет-нет, уж чего бы чего, а ошибки тут быть не могло…
И пары фраз не было сказано тогда между ними: убежали они с Романчиком танцевать и прибегали только на минуту, и всё-таки - через неделю - Люси согласилась выйти за Славку замуж, и свадьбу эту запомнили все и надолго.
Девять лет прожил Славка Богатырёв с Люси (так и осталась она - “Люси”, как для него, так и для всех). Хорошая она была, заботливая, чистюля (не успокоится, пока не уберёт и не перемоет всё).
- Люси - мой бог! - любил повторять Славка, а жил по-прежнему: всегда с товарищами, выпивал, по вечерам бездельничал и лишь смену работал внимательно, добросовестно, зарабатывая больше других.
И всё было бы, наверно, хорошо, и они “умерли бы в один день”, переполненные сча-стьем, если бы не… Если бы не этот проклятый вечер, разрушивший всё, отнявший всё у Славки и, главное, веру - безоговорочную, безоглядную… Но - как спрятаться от себя и от жизни?.. Вот и на этот раз…
- Ну, и как вы тут живёте-можете? - Романчик поставил на стол завёрнутую в газету бутылку водки.
- А ты как будто из Камчатки завернул! - Славка хлопнул его по плечу снизу вверх и потащил к вешалке раздевать: - Люси, у нас сегодня гости!..
Люси выглянула из кухни в коротеньком передничке (она что-то стирала):
- Ага, Романчик, очень рады! Сейчас я, Слава…
Она вернулась собрать что-то к столу.
Мужчины пили одни.
За девять лет семейной жизни у Люси было три выкидыша, и один из них - на четвёртом месяце беременности. Она похудела, но была всё так же привлекательна и уже давно ничего не пила. Как бы там ни было, но эту пару не считали странной. Обсуждали её мало, ничего, как будто, из ряда вон выходящего: жили, как все, неброско и неторопко…
- Богатырь, говорят - Филину глаз подбили?
- Сука он… - Славка ковырялся вилкой в плавленом сырке: - Неинтересно что-то стало жить: люди какие-то пошли другие…
- Брось, Славик! Люди как люди… И где ты видел лучше ?
- При чём здесь “лучше”?.. Есть - люди, а есть - суки!
- Заладил!..
Видно, Романчика водка взяла:
- Есть у тебя налить ?
- Дорого яичко… - Славка вынул из буфета ещё бутылку: - Для тебя - всегда.
Из Романчика что-то лезло, и Славку это насторожило. Он не был хитрым, он просто привык прислушиваться к словам и видеть за ними многое. А из Романчика, всё же, что-то лезло… И он продолжал:
- Где ты их видел-то, Славик, - людей!..
И неизвестность взорвала Славку:
- Вон Люси - бог!..
Романчик икнул и повёл головой из стороны в сторону:
- Слава… - он обнял Славку за плечи: - Откуси себе язык!
С этой фразы пил один Романчик. Славка наливал себе только для видимости.
Ниточка потянулась, и пьяный Романчик сказал всё, чем томился все эти девять лет. Славка слушал задумчиво и сдержанно. Он понимал, что ничего странного в этом нет: странно - если бы всё было бы наоборот… Ему стало горько и свободно.
Эх!.. Куда как хорошо, когда киномеханик свой: кнопку нажал, и - либо заново тебе часть прокрутит, либо остановит её к чёртовой матери… Можно, в конце концов, и другой раз подойти к креслу, если на экране жизнь не задалась, да и вообще другой кадр для себя заказать, что по сердцу больше тебе, или ленту новой краской перемазать… И тут ты себе - сам с усам! На все “быть иль не быть?” - Гамлет!..
- Это правда, Люси, что ты спала с ним, - он ткнул Романчику в чуб: - на следующий день после свадьбы и все эти девять лет ?
- Слава!..
- Это - правда ?
- Да я поставлю тебя сейчас здесь, у стола, как хочу… - Романчик стал подниматься, чтобы подойти к Люси.
Славка толкнул его и пошёл к окну, за шкаф.
- А ну, погань, - давай отсюда!..
Двустволка смотрела равнодушно, а Славкины руки даже не дрожали.
- Ты… (Это уже к Люси) возьмёшь вещички завтра - в чемодане, за дверью. А тебя… (Это к Романчику) угробят! Отваливай все!..
Говорили недолго. Никому не хотелось об этом говорить.
Романчику отбили лёгкие, и он получил инвалидность. Он живёт теперь с Люси. Люси никто не тронул. Славка получил комнату и живёт отдельно от матери. Одолела его бессонница, и он попал в “Кащенко”. По выходе оттуда его уволили из Гознака. Долго искал работу. Что-то нашёл вполовину прежнего заработка и на многое махнул рукой: на водку хватает и любой зарплаты. А обедал Славка только в больнице, да прежде, когда ещё рядом была Люси.
- 1977 – 1978 -
В разделе"Литературоведение" вы можете прочесть отзыв В. Юсовой о творчестве Н. Одоева
