Литклуб

АБРАМ КРАЦЕР      




ПРОЩАНИЕ С БОБРУЙСКОМ

     В конце лета 2000 года я, может быть, в последний раз, приехал в Бобруйск - в город, где я родился.Мне хотелось увидеть могилу родителей, привести ее по возможности в порядок, наконец, вымести из ограды сухие листья, траву и прочий накопившийся мусор.Кладбище - единственное, что сегодня меня связывает с этим городом.
     Для меня в Бобруйске уже никого и ничего нет. После войны в я приезжал туда погостить, отдохнуть, купаться в Березине, побродить по окрестностям, подышать неповторимым воздухом детства, а главное, пока были живы родители, как я это теперь понимаю, почувствовать их любовь и заботу, заменить которую уже ничего не сможет.Город давно другой, но в памяти остался тот прежний, о котором с годами вспоминаешь все чаще, и от этих дум на душе становится теплее.
     Хорошо написал о довоенном Бобруйске и его жителях Эфраим Севела в "Легендах Инвалидной улицы".Мы с Эфраимом родом из одного детства.
     Я там пробыл три дня...К этому времени в Бобруйск приехала моя сестра с мужем.Они уже давно живут в Израиле.По их просьбе я привез видеокамеру, им хотелось снять памятные для них места города и увезти в Израиль.
     На вокзале меня встретил Исаак(муж моей сестры), и мы отправились на кладбище.Он уже договорился с рабочими, подремонтировать надгробия, подкрасить ограды и сделать другие необходимые работы.Убрав мусор с могилы родителей, осмотрев захоронения других родственников - всего восемь в шести оградах, мы еще долго бродили по кладбищу, навещая немногих друзей и знакомых.
     Я думал о том, какой короткий век у этого кладбища.Оно возникло перед войной, там похоронили мою бабушку.После войны мы с папой все пытались найти ее могилу, но безуспешно, все заросло, если не заросло, то разрушено временем и вандалами.
     Мой дед и другая бабушка, наверное, и прадеды, похоронены на старом еврейском кладбище, которое закрыли еще до войны.В то время более половины жителей города были евреи.После войны, на его месте, убрав могильные камни, соорудили сквер, построили кинотеатр "Мир", и забыли о старом кладбище.А теперь в Бобруйске жителей раза в три больше, чем было до войны, но евреев среди них не более полутора процентов.Кто не переселился на кладбище, давно разъехались по всему свету.
     Был теплый солнечный день.Я снимал видеокамерой слегка качающиеся и шумящие под легким ветерком высокие сосны и березы.Под ними уже вырос густой подлесок, прикрыв ограды и памятники, придавая всему кладбищу некоторую, уютную запущенность.Но это достаточно большое кладбище не выглядит заброшенным.Могилы в большинстве своем ухожены, главные аллеи расчищены, правда, в глубину, пройти трудно, мещают заросли молодых березок, кленов, рябин, и уж очень близко друг к другу оказались старые ограды.Могилу нашей тети мы так и не нашли.
     Почему-то подумал о "Кладбище в Скулянах" Катаева, где были похоронены предки автора, и пусть он не нашел плиту над могилой своего прадеда, он знал, что она здесь.Изъеденная временем, заросшая мхом и кустарником, плита ушла под землю.Там, на кладбище, он чувствовал, как его прошедшая жизнь окрашивалась новым пониманием, и его судьба как-то связана с этим местом.Нечто похожее чувствовал и я.
     Философскому настроению, котрое естественно возникает в таких местах, мешал лишь вид отдельных, весьма помпезных памятников.Как будто осиротевшие родственники стремились увековечить память об ушедших и выразить свое огромное горе по поводу постигшей их утраты, соответствующими габаритами черного гранита и белого мрамора.Рядом с простыми надгробиями из мраморной крошки, эти саркофаги и стелы, с лицами мертвых на отполированной поверхности, смотрелись вызывающе, напоминая о недостатках характера, присущим некоторым евреям.
    Официально это кладбище закрыто.Оно с годами оказалось не на окраине, а весьма близко от нового центра.
     Уже на выходе(он же вход), где возвышаются над белорусскими песчаниками, обнаженными дождями, несколько обелисков - памятников евреям, замучкенным и расстрелянным фашистами в селах и местечках под Бобруйском, я вспомнил об известной скульптурной композиции Родена "Граждане города Кале".Мне подумалось, что это кладбище должно сохраниться.Остаться как общий памятник евреям - бывшим гражданам города Бобруйска,(не знаю, правда, как долго еще будут терпеть нынешние граждане этого города).
     Вечером, на заходе солнца, мне захотелось снять на видео еще сохранившиеся улицы и дома Бобруйска моего детства, так сказать, уходящую натуру.Уже мало осталось деревянных домов, садов за глухими заборами, над которыми видны лишь высокие старые груши и верхушки яблонь.Я снимал то, что осталось от Инвалидной улицы(ныне это все еще улица Энгельса), Шоссейную улицу и на ней двухэтажное полуразвалившееся здание без окон, в котором когда-то помещалось кино "Пролетарий", где я смотрел, затаив дыхание, приключения "Красных дьяволят".Надо сказать, грустное зрелище.Был и я на Советской, 20, вошел даже во двор дома, где прошло мое детство.Мало что изменилось за последние полвека, на тех же грядках, заросших укропом, краснели помидоры, выглядывали из под широких листьев желто-оранжевые тыквы, и еще чего-то.Вот только не осталось ни одной яблони и груши.
     Весь следующий день шел дождь, но я все же снимал новый, сегодняшний, застроенный многоэтажными стандартными домами Бобруйск, по улицам которого ходят троллейбусы, и вряд ли в уличной толпе услышишь идиш.На одной из улиц, как памятник прошлому, выделялось чудом сохранившееся деревянное двухэтажное здание, окрашенное в голубовато-зеленый цвет, с эркерами и фигурными башенками на оцинкованной крыше. "В незабываемые дни революции здесь заседал ревком", - так написано на памятной доске.Я снимал обмелевшую Березину, строящийся за чертой города новый мост, и еще многое, что попадало в объектив камеры.Меня не покидало чувство прощания со всем, что я там видел.
     Многое изменилось в облике города.Но, как и в старину, скорые поезда останавливаются только на станции "Березина".Не изменилось, внутри и снаружи, одноэтажное, из красного кирпича здание вокзала.Оно и до войны уже успело простоять лет пятьдесят или сорок, и с годами только покрывается благородной паутиной времени.Я влезал в вагон с того же, по-прежнему очень неудобного перрона, заканчивающегося за много метров до конца состава.Может быть, покрытие перрона другое, но в таких же выбоинах, как и в то утро первого дня войны.Странно, неужели за все это время некому было подумать о том, что за последние сто лет пассажирские поезда все же изменились, по крайней мере, стали длиннее.В этом есть какой-то милый провинциальный идиотизм.Вот люди:пассажиры, встречающие, и провожающие - уже совсем другие...
     С того ясного, солнечного первого дня войны, когда мой поезд отошел от ст.Березина, прошло более шестидесяти лет.По радио поет молодой Бернес: "В далекий край товарищ улетает, родные ветры вслед за ним летят...".Эта довоенная, немного грустная песенка была все же полна надежды: любимый город может спать спокойно, товарищ скоро вернется, его встретит знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд.Возможно, так бы все и случилось...Но не судьба...Навсегда уснул мой любимый город, не вернется товарищ с птичками на голубых петлицах, и давно погас нежный взгляд.Комок в горле от этой песни.

Москва, февраль 2005 г.