Литклуб

ВЛАДИМИР ГОММЕРШТАДТ *** ...А было всего еще детское время. Варилось на кухоньке стихотворение. Оно бестолково, отчаяно булькало: все ссорилось, спорило с тесной кастрюлькою. Под вешалкой спряталась тень невезения - его мне подкинули на день рождения. К нему я привык - вся затея с кастрюлькою была для него, а не то что бирюльками. Сперва я не знал, чем кормить невезение, во всем полагаясь на общее мнение - прогорклым пшеном, пятидневными щами... Но сам докумекал всех лучше - стихами. Ах, как хорошо: есть мое невезение! Пусть дом, как пустой, - оно здесь, вне сомнения, поскольку все время чего-то случается: посуда вся бьется, все стулья ломаются. Кропаешь стихи, а оно дожидается (так дружно живем - и все крепче сживаемся : сухарь пополам, жидкий чай, запах пряника...) родней всех дядей и любого племянника. Я маслом его никаким не умасливал и шпрота на вилке ему не притаскивал, ни фразы единой никак не подслащивал. Глаза - было, да - иногда вытаращивал. Так жить - не тужить. Только вот наваждение: однажды в окно заглянуло сомнение. И стало шептать: - Чем вы тут занимаетесь - с кастрюлей какой-то дурацкою маетесь. Сидите одни. Ото всех оторвалися. Как это неродственно. Видно зазнались, а? Мы звали не раз вас. Никак не дозвалися. Ну ладно. К вам завтра толпою завалимся! Наутро взаправду ввалилась компания. Такого не мог я предвидеть заранее и вовсе опешил - какое внимание!- все возле кастрюльки. Такое собрание! Глядела в нее доброта с состраданием, сомнение запричитало заранее, серебряной лжицею правописание, смущаясь, мешало науку и знание. В углу нетерпенье скрипело зубами, об стенку горох стало бить назидание, баян развернуло легко обаяние, излив из мехов неземное звучание. Эклектика стала искусство науськивать состряпать чего-нибудь в духе капустника, но тут вдохновенье дошло до кипения - и разом расширилось мировоззрение. Внезапно окрепшее самосознание воскликнуло громко, что нет понимания. Народная мудрость икала да окала и, разум обнявши, звала его соколом. А ум поначалу за разум все прятался, да вдруг весь и вышел, да к ней и посватался. Уныло бубнило зубрило-учение о лаврах труда и о терке терпения. А вскоре и вовсе пошла катавасия: кто в лес по дрова, кто по ягоды к классикам. По ним вкривь и вкось, но в большом умилении, прошлись без эксцессов, в глубоком почтении. А я все старался, все что-то вымучивал для всякого разного важного случая: себя подавал, невезенье вышучивал, и ручки кастрюльки зачем-то выкручивал. Да дверь не закрыл. И мое невезение сбежало в испуге от столпотворения. Никто не заметил. Ничто не меняется для тех, кто других обогреть не пытается. Я долго искал: все бродил переулками, стихами приманивал - самыми гулкими. Однако нет даже и тени сомнения: ушло навсегда от меня невезение. И всем стало легче. Во всем обновление. Вальяжно раскинулось мировоззрение. Нам песни о главном поет назидание. Мурлычет довольное самосознание. Есть место для подвига: образование его уложило с собой на диване, и... И в ванне есть место, и там оживление - смирение хочет отмыть вдохновение. А в доме во всем воцарилось везение. Везет да везет. Что ни день - изумление. Всего навезло. Уже некуда деться мне. Нет места стихам. Но какие есть специи! Однажды я все же состряпал везению нежнейшее сдобное стихотворение. Но, нос от него отвернув, с умилением оно мне кивнуло на банку с варением.