ЕЛЕНА РАБИНОВИЧ
СОСЕДИ
С благодарностью
Э.А.Шульману за
помощь и
редактирование
Анна Викентьевна была дворянкой-смолянкой. Знала немецкий, французский, умела вышивать картины, дорожки, салфетки и диванные подушечки(вернее, наволочки для подушечек), рисовала прелестные пасторальные пейзажи. Мастерила шляпки, вязала обыкновенные кофточки. На пяти спицах - носки. По необходимости.
- Плебейское занятие, - роняла она, когда я, соседская девчонка, заставала ее за этим делом.
Лучше всего удавались вязанные крючком салфетки из ниток "ирис", которые Анна Викентьевна дарила знакомым.
Праздники были свои, полузапрещенные, не советские : Рождество, Пасха. В такие дни наряжалась, ездила из Лосиноостровской в Москву, в Елоховскую церковь. Над кроватью, в углу висела икона, рядом теплился огонек, и не переводилось лампадное масло.
Не помню, как встречали Рождество, но карман мой полнился конфетами. На Пасху красили яйца луковой шелухой. Анна Викентьевна пекла куличи в металлических банках разного размера и алюминиевых кастрюльках. Протыкала тонкой деревянной спицей, определяла готовность. Укладывала на полотенце, посыпала сахарной пудрой. Песок или кусковой рафинад растирала я в фарфоровой ступке, орудуя пестиком. Еще готовилась пасха из ряженки(рыжеватого цвета с изюмом и цукатами).
Анна Викентьевна святила свои куличи. Не украшала искусственными цветами, как другие старушки. Из советских торжеств отмечала День Победы и Новый год, григорианский.
Мне нравилось слушать ее рассказы, сидя подле на маленьком стульчике. Голос журчал, убаюкивая, а я глядела во все глаза. Седые волосы убраны в пучок. Кожа очень белая. Лицо в глубоких и мелких морщинах. Голубые глаза сияют пронзительно, как у Пана с картины Врубеля.
Зрачки тускнели, когда приходил зять. Его не любила Считала недостойным дочери - высокой, красивой, не слишком уже молодой. Мать и дочь -стройные, с тонкими руками и ногами. Зять, маленький, кряжистый, дослужился до генерала, но Анна Викентьевна предпочитала с ним без нужды не сталкиваться.
Читала старинную Библию с "фитою" и "ятями". Была и детская Библия, богато иллюстрированная, которую мне разрешали смотреть.
Вечерами Анна Викентьевна доставала старинный лорнет. Окуляры складывались вместе и закреплялись щелчком в изящной золотистой ручке с облезшим кое-где покрытием и вкраплениями голубых камушков - бирюзы. Изредка надевала старые очки, нацепляя за ухо веревочную петлю.
В ее исполнении достались мне братья Гримм : "Волк и семеро козлят", "Гензель и Гретель", "Храбрый портняжка", "Золушка". Из Андерсена - "Гадкий утенок"(исключительно по настойчивой моей просьбе).
- Лучше, - говорила Анна Викентьевна, - "Стойкий оловянный солдатик".
Играла на пианино старинные романсы. Когда не было зятя, воспитывала дочь, поучая взрослую женщину, которая не противоречила, а только вздыхала:
- Мама! Пойми, у нас - двое детей. Мы с тобой сидим дома. А он работает, надрывается, чтобы создать человеческие условия...
- Человеческие!? Три клетки в этом деревянном бараке...да еще в городском предместье!
Впрочем, процесс воспитаниея не отнимал много времени. Иное дело - пластинки. У них был патефон с гнутым приспособлением, куда вставлялась игла (из патефонного выдвижного ящика). Я охотно крутила ручку, чтобы Анна Викентьевна не уставала.
Она слушала Шаляпина, которого в то время еще замалчивали. Помню "Блоху", "Титулярного советника" и романс "Сомнение".
- Уймись, безнадежное сердце! - Не безнадЁжное, а безнадЕжное. Не рЕвность, а рЭвность.
Боготворимая мною Надежда Андреевна Обухова тоже произносила слова по-особенному. Например, "ароматы". Как красиво, как благоуханно-воздушно!.. Из советских певцов признавались Козловский и Лемешев.
Если было время и настроение, мы рисовали. Из металлической коробки, когда-то до революции наполненной печеньем, вынимали старинные открытки - толстые, картонные. Любовались цветами, бабочками, видами европейских городов... Выбирали какие попроще и копировали.
У Анны Викеньтевны получались красиво, у меня так себе. Раскрашивали цветы, чтобы рисунки преподнести к праздникам. В основном, Анна Викентьевна общалась со мной и моей мамой.
Однажды в майские праздники сильно поссорилась с зятем. Утром зашла к нам - необыкновенно нарядная и надушенная. В белой шляпке, чесучевом парадном пальто светло-песочного цвета, в таких же светло-песочных туфельках на венском каблуке. Белые митенки. Громко и алчно щелкнула ридикюлем, нажав на две пупочки... По-весеннему нежная, милая...
- Собираюсь прогуляться по Москве.
Больше мы никогда не виделись. Анна Викентьевна попала под электричку. Мама предполагала, что покончила с собой.
Спустя годы я, студентка, поехала за город навестить наших бывших соседей. Они жили в красивом кирпичном особняке, обставленном старинной и старой мебелью.
На стенах - знакомые картины. Писанные маслом пейзажи, пасторали, вышивки в рамочках под стеклом. Лампы под абажуром. На маленьком пристенном столике - та самая металлическая коробка.
Радушный генерал в душегрее показывал приусадебный участок, что отличался прямо-таки немецким порядком. Образуовый город, цветник...
Жена, тоже в душегрейке, стала похожей на маму. Седые волосы собраны в пучок, но выбиваются из прически. Глаза, пронзительно голубые, почти как у врубелевского Пана, только глядят тепло и приветливо. Но в дочери нет материнской дворянской стати. Просто старая советская женщина.
После вкусного, сервированного по всем правилам обеда генерал принес патефон, который служил по-прежнему. Снял вязанную салфетку, смахнул пыль.
- Шаляпин! У нас - большая, почти полная коллекция.
Покрутил ручку. На гнутый звукосниматель поставил иголку(из выдвижного ящичка). Она потрескивала с привычным для старых пластинок шорохом. И вдруг я услышала : "Уймись безнадежное сердце". Именно безнадежное, не безнадёжное. Но как ему уняться?
Незримый дух Анны Викентьевны витал в новом каменном доме. Генерал все еще доказывал, что может, что способен создать красивую жизнь для дочери, так похожей на маму.
1-5 мая 2005 года.
|
