ИЗ МАНЬЧЖУРСКОГО ЦИКЛА

ВОСПОМИНАНИЕ

По серпантину нас провёл матрос,
У пушки мы стоим с подружкой Нинкой,
И надпись "Электрический утес"
На обороте выцветшего снимка.
Октябрь месяц, год сорок восьмой
И Порт-Артура "павшие твердыни"
Чуть-чуть скользят под детскою ногой,
И теплый дождик на лафете стынет.

Железный трап, ещё ступени две -
Вход в каземат, куда нас не пропустят,
Цепь ржавая качнется, вдруг в траве,
И лязгнет штык и сухо ветка хрустнет,
И дробный шаг послышится вдали,
И камни вдруг покатятся с обрыва.
А там внизу большие корабли
Уже идут к Цусимскому проливу.

ДЕТСТВО

Здесь елей нет, мохнатая сосна
Под Новый год стоит у нас в гостиной
И Порт-Артур, после дороги длинной,
Почти домашним кажется. Война
Стремительным десантом промелькнула,
И кончилась, но нас она вернула
В минувший век, в другие времена.

Здесь снега нет, и ранняя весна
Несет тепло с горы Перепелиной,
А рейд и порт, как старую картину,
Мы видим из открытого окна.
И нет здесь перелесков и полян,
Ложится тень от розовых акаций.
Дорога, что ведёт на Даолян,
Петляет и заходит в порт рыбацкий.

Зимой бывают всё же холода,
На пляже меж камней сверкают льдинки,
Мы их собрать с моей подружкой Нинкой
Пытаемся, но талая вода
Лишь остается солью на ладошках
И, побродив по берегу немножко,
Идем домой обедать как всегда.

И, проходя мимо фортов старинных
И ржавых якорей, каналов длинных,
По глупости и молодости лет
Ещё мы с ней понять не можем толком,
Что, в сущности, нашли в стогу иголку
Или в легенду выиграли билет.

ПЛЯЖ

Я каменные пляжи не люблю,
По мне пускай песок с волною спорит,
Но помню до сих пор тот "дикий пляж"
В далеком городе на Жёлтом море.

Приземистые сосны у скалы
Стоят, как зонтик, раскрывая лапы...
Обходят камни и идут к воде
Такие молодые мама с папой.
И мама доплывёт до маяка,
Устав, наверно, повернет обратно.
А солнце, затаившись в облаках,
Не жжёт, а греет мягко и приятно.

На траверзе маячат корабли,
Идущие в соседнюю Корею.
Мы здесь живём уже уже не первый год,
И, кажется, что стала я своею
Для этих "фанз" и сосен, и камней,
У детства нет понятья "заграница".
Мы породнились... и как много дней
Мне берег этой бухты будет сниться.

Ещё мне будет сниться серый дом
И лаковые ширмы с перламутром,
И даже в ванной, вмазанный котел,
Что вестовой растапливал под утро.

И в порт входящий голубой фрегат,
И сопок ряд, и вечная "марина".
И девочка по имени Ассоль,
Для нас с тобой придуманная Грином.

ЯПОНСКАЯ КУКЛА

Она стоит на полке за стеклом,
лишь кимоно от солнца стало бурым.
Её купили в пятьдесят втором
В китайской лавочке под Порт-Артуром.
Родителям - весёлым, молодым,
Тихонько посоветовал приказчик -
Сэр капитан, возьмите эту мисс,
Ещё моя давай бесплатно ящик.

Под вечер рикша нам её привёз,
блестела лаком чёрная коробка.
Мадам смутилась, кажется, до слёз,
Сложила руки, поклонилась робко
И в волосах поправила цветок...
Переливались перламутром гребни.
Так в комнату мою вошёл Восток,
прикупленный, по случаю, в деревне.

Я вскоре стала с ней накоротке,
И также на плече держала зонтик...
Дым от костра на ближнем островке,
Как Фудзи дым, парил на горизонте.
Я в кимоно ей сунула листок
С запискою, а вдруг она ответит...
Я стала ей рассказывать про то,
Что никогда и никому на свете...

В Москву непросто было привезти
Её через моря и океаны.
Жилплощади здесь не было, почти.
Сундук в сенях стоял возле чулана.
Мадам обиделась и, взор отворотив,
Вдруг потеряла блеск и первозданность.
Когда родители, квартиру получив,
Ей предложили полку под диваном,
Она не поздоровалась со мной,
И не хотела говорить по-русски.
А зонтик у неё над головой
Уже казался выцветшим и тусклым.

Она стоит всё там же, за стеклом,
Но не в анфас, а в профиль, смотрит хмуро...
Её купили в пятьдесят втором
В китайской лавке возле Порт-Артура.

РЕСТОРАН "ЯМАТО"

В городе Дальнем, в ресторане "Ямато",
где даже днём играет оркестр,
мы занимали столик недалеко от эстрады
и долго обедали компанией тесной.

Родители говорили, что кормят отлично.
Но, ей-богу, не помню, что же там ели.
Я смотрела на девушек в розовых платьях,
игравших на фортепиано и виолончели.

Ресторан был большим и вполне европейским,
а девушки только немного похожими на японок...
Потом услышала разговор случайный,
мол, это дочери атамана Семенова.

В перерыве я тихо шмыгнула в оркестр,
был почти что скандал, долго мне объясняли,
что отец этих девочек белогвардеец,
и наши недавно его расстреляли.

Напомнили, как белые зверствовали в Приморье,
казаки, тем более. Никого не щадили.
Отец сказал, что вопрос исчерпан,
Обед был испорчен и тему закрыли.

Потом в самиздате я прочла Несмелова,
и уже не детские вопросы всплыли -
Почему, когда казнили Семенова,
столько невинных ещё прихватили?

Офицеров, негоциантов, поэтов
и даже участников русско-японской,
уже не говорю о стариках, в двадцатом,
служивших у Колчака где-то под Омском.

Грехи отцов... почему они падают
на их детей и так неизбежно?
Потом депортируют семьи в Россию,
пусть поживут на просторах снежных.

А папа дослужит и мы уедем,
ни в чём в сущности не виноваты,
но почему я всю жизнь помнила
двух почти моих сверстниц из ресторана "Ямато".

ЮНОСТЬ

Неподвластный военной цензуре,
Как же трогал нас каждый нюанс,
В сорок пятом году в Порт-Артуре
Я услышала этот романс.

Отыграли победные трубы,
Плыл Квантун, зарываясь в туман,
И в фойе офицерского клуба
На рояле играл капитан.

И всего-то, Япония пала.
И всего-то, сквозь тысячу вёрст
От Цусимского гиблого вала
В эту ночь адмиральского бала
Протянулся невидимый мост.

И всего-то, мир дрогнул и замер,
Детство мячиком катится прочь,
И судьбы романтический выверт
Мне ничем не сумеет помочь.

Год пройдёт, мы уедем весною,
Победителей краток набег.
Навсегда остаётся со мною
Твой подарок - серебряный век.

Нежный запах маньчурских акаций,
Тусклый блеск офицерских погон,
Уходящий к китайской границе
Темно-синий старинный вагон.

Очень скоро за далью Байкала
Незнакомый затеплится свет.
Сорок пятый, Япония пала.
Сколько зим пронеслось, сколько лет...