Литклуб

АБРАМ КРАЦЕР

ДУНОВЕНИЯ ЗВУКОВ

"И редки встречи душ при встрече двух людей"
(К.Бальмонт)
 Впечатления о поездках в Калугу и Оптину пустынь, пожалуй, наиболее значительное, что я получил в санатории "Воробьево" и я доволен, что мне удалось их записать.
 Но мне не дают покоя стишки, которые прочла женщина, водившая экскурсия по Оптиной пустыни. С этими стихами её личность стала для меня значительной, экскурсия интересней. Я почти уверен, что уже слышал эти стихи, и решил их разыскать. Вчера начал искать томик Ходасевича, думая, что это может быть у него. По пути снял с полки Брюсова, Бальмонта, дотянулся до Инок.Анненского. Они все у меня на подозрении, как авторы этих стихов. Хотя я допускаю, что их могла сочинить и женщина. Начал перелистывать книжки, и, невероятно! Нет, я пока не встретил те стихи. Невероятно, то, что я нашел у Анненского стихотворение, которое я никогда не видел напечатанным, но его первую строфу помню уже лет пятьдесят, не зная имя автора. Вот эта строфа:
Есть слова - их дыханье, что цвет,
Так же нежно и бело-тревожно,
Но меж них и печальнее нет,
Ни нежнее тебя, невозможно.

 Мне эту строфу когда-то прочла молодая женщина, моя знакомая с детства, а может быть другая, филолог по образованию, С которой у нас были какие-то отношения, но так и закончившиеся ничем. Наверное, она их читала несколько раз, может быть, и записала, я их запомнил, только читая в первой строке вместо "что" слово "как".
 Этот стих называется "Невозможно". Я перепишу его до конца, он стоит того:

Не познав, я в тебе уж любил
Эти в бархат ушедшие звуки;
Мне являлись мерцания могил
И сквозь сумрак белевшие руки.

Но лишь в белом венце хризантем,
Перед первой угрозой забвенья,
Этих"ве", этих "зэ", этих "эм"
Различить я сумел дуновенья.

И, запомнив, невестой в саду
Как в апреле тебя разутрали,
У забитой калитки я жду,
Позвонить сторожам не пора ли.

Если слово за словом, что цвет,
Упадает, белея тревожно,
Не печальных меж павшим нет,
Но люблю я одно невозможно.

 Думая об этом стихотворении, не столько о нём, сколько о том далёком времени, и о женщине, его мне читавшей, я даже вспомнил, что это случилось в каком-то московском троллейбусе или трамвае. Куда мы ехали, не помню, но людей было много, мы стояли довольно близко друг к другу, о чем-то разговаривали, не замечая никого вокруг. Только теперь я понял, что волнение, с которым я слушал эти стихи, и те чувства, заставившие эту женщину прочесть мне их, были не случайны. Они явились как бы знаком того, что мы "одной крови", мы душевно близки, мы можем доверять друг другу сокровенные мысли, не боясь быть смешным или непонятым. Одно осознание этого, делает людей счастливыми, а браки прочными. Но часто эта душевная близость или, точнее, её отсутствие, обнаруживается слишком поздно. Тогда я этого ещё не понимал. Да, со мной это когда-то произошло, и даже имело некоторое развитие, просто собственного ума не хватило или "подсказки друга", чтобы жизнь покатилась по другому руслу. Невозможно сегодня сказать, как бы всё сложилось, было бы лучше или хуже.
 Я пока ещё не нашел искомое стихотворение, поиски продолжаются. Но это добровольно принудительное для себя чтение стихов позволило мне ещё раз, прикоснуться к великой русской поэзии и найти строчку из Бальмонта, которую мне захотелось привести в этом небольшом эссе, и я поставил её эпиграфом.

ИГОРЬ - СЕВЕРЯНИН

 Никогда бы не стал что-либо писать об Игоре-Северянине (я пишу псевдоним поэта так, как он всегда его писал, через дефис, придавая ему не всем понятную особую "царскую" значимость).
 У нас стихи Северянина долго не издавали, ведь он был эмигрант. Я знал о нём и читал строчки его стихов, как цитаты, только в воспоминаниях других литераторов, поэтов и писателей, как примеры выспренности, нескромности, мещанского безвкусия. Хотя многие говорили о его собственном месте в русской поэзии ХХ века. Я знал о его дружбе с Маяковским и другими футуристами, о том, что в феврале восемнадцатого года, на вечере в Политехническом музее он был избран королём поэтов. Но надо иметь ввиду, что за публика заполняла тогда залы. Из стихотворения самого Северянина "На смерть Александра Блока" известно, что Блок назвал его "поэтом с открытой душой". Мне попадались в разных изданиях отдельные его стихи, но особого впечатления они на меня не произвели, кроме ощущения отсутствия вкуса в его "капризно-изысканных" виршах.
 Наконец, в 1975 году в серии "Поэтическая Россия" вышел сборник его стихов разных лет. Мне удалось купить эту книжку. не скажу, что я прочёл все стихи из неё, но пролистал всю. Пожалуй, одним из лучших в этом сборнике мне показались стихи "Класические розы" с эпиграфом из Мятлева : "Как хороши, как свежи были розы...". В этих стихах неподдельная тоска по утерянной родине, и надежда, что поэта не забудут.
 В семидесятые годы я бывал в Эстонии, как говорят, по делам службы. Я знал, что Северянин в 1918 или в 1919 году эмигрировал в Эстонию. Жил там достаточно успешно, много писал и печатался. Всячески приветствовал приход Красной Армии в Эстонию, но он был уже болен, чтобы эвакуироваться в глубь России с приходом немцев. Там и закончил он свои дни в конце 1941 года в уже оккупированном Таллинне и похоронен на русском Александро-Невском кладбище.
 Я люблю Таллинн. Бывая там и зимой и летом, я исходил его вдоль и поперёк. Во время очередной командировки, в один из свободных дней я разыскал это уже довольно заброшенное кладбище, с единственой целью найти могилу поэта, и убедился в том, что его желание исполнено. Родина не забыла его. Был серый зимний день. Деревья, дорожки, кресты и могилы были запорошены снегом. Ни одной живой души. Только мы с приятелем шли по главной аллее, решая куда же свернуть и начать поиски. Как вдруг, справа по ходу, у самого края аллеи, я увидел охапку белых мраморных роз, брошенных на такой же мраморный цветник. Стряхнув перчаткой снег с надгробного камня, я прочёл выбитые в мраморе, уже знакомые мне слова : "Как хороши, как свежи будут розы/Моей страной мне брошенные в гроб!"
 Мне было приятно, что цель достигнута. Было приятно видеть эти мраморные розы на могиле поэта. Приятель радовался, что прогулка наша не затянулась, и совсем скоро мы сможем согреться стаканчиком горячего грога.

АРТЮР РЕМБО

 В молодости, гуляя по лесам и полям вокруг славного города Красноармейска, которому многим обязаг в жизни, я впервые услышал из уст молодой женщины стихи, запавшие мне в душу навсегда. Я, конечно, всё не запомнил, но несколько строчек из этого стихотворения я часто повторял не только на природе, но и дома или в любом другом месте : "... без мысли в голове,/ и с ветром в волосах/ по пояс в медунице,/ с природою вдвоём,/ как с женщиной, идти...". Не помню, назвла ли та женщина автора, но я имя его не запомнил.
  В восьмидесятые годы я где-то купил по случаю томик стихов Артюра Рембо, изданный "Наукой" в серии "Литературные памятники". Я его полистал не очень внимательно, даже не обратив внимания на примечания, которые составляли половину этого тома. И только недавно, готовясь к очередному заседанию клуба "ОбМыс", посвященному творчеству Рембо, я снял с полки этот томик, и, открыв его наугад, прочёл удивительно знакомые стихи - легкие, непосредственные, наполненные ветром полей и лугов, и какой-то молодостью стихи:

В вечерней синеве, полями и лугами,
Когда ни облачка на бледных небесах,
По плечи в колкой лжи, с прохладой под ногами,
С мечтами в голове и с ветром в волосах,
Всё в даль, не думая, не говоря ни слова,
Но чувствуя любовь, впивая всё, что ново,
С Природою вдвоём, как с женщиной, идти.

 Стихи называются "Предчувствие", перевод В.Левика. Напечатаны в разделе "Примечания". А перед ними и заними ещё четыре перевода этого "Предчувствия", в том числе, И.Анненского и Б.Лифшица. Кроме того, в основной части этого сборника "Предчувствие" напечатано в переводе Михаила Кудинов - главного переводчика всех текстов этого тома.
 Я вложил в томик Рембо закладки, чтобы было легко найти стихи, которые я хотел прочесть, выступая в клубе со своими впечатлениями о поэте. Но говорить мне не пришлось. О своём Рембо говрил только Герман. Его знания, почерпнутые в основном из американского фильма о жизни поэта, фабула которого содержала весьма прозрачные намёкина интимные отношения между Рембо и Верленом, о чём Герман неоднократно напоминал в своём выступлении. Но основным в докладе были его переводы из Рембо, выполненные со словарями. Французским Герман не владеет. Главной причиной, подвигшей его на этот труд оказалось то, что стихи Рембо в переводах многих блестящих поэтов ему, Герману, не нравятся. Ни одно из тех, что он читал. Всё не то. Может быть, не так уж много он их и читал.
 На моё предложение предоставить мне слово он сказал, что у него сегодня монолог, и на диалог он не настроен. Случайно, наверное, но в числе прочитанных Германом переводов из Рембо, оказались и помеченные в моём томике для чтения в клубе. У меня было с чем сравнить. Ничего не могу сказать о переводах германа. Хочу только заметить, что вкусы у нас разные. У меня есть переводы Германа из Шекспира, я их с другими переводчиками пока не сравнивал. Возможно, попробую.