Литклуб

Абрам Крацер

Читая Эпштейна

   Раза два в месяц, а может быть и реже, хожу в библиотеку за толстыми журналами. Чтение этих журналов по-прежнему моя работа, отдых и приятное времяпровождение.
   Чем-то зацепила меня статья Михаила Эпштейна в журнале "Октябрь" №7, которая называется "Любовные имена", с подзаголовком "Введение в эротонимику". Печатая эту статью - поэму, ныне весьма модного культуролога и философа - литературоведа М.Эпштейна, (15 лет тому назад одного из основателей клуба "ОбМыс") журнал предполагал более продвинутого читателя, чем я себя считаю, и это правильно. В ней много специальных терминов и слов, которыми меня уже не заинтересовать, но может быть, слово "апофатика", цитата из Дионисия Ареопагита, имя впервые мною услышанное, как и любовная тема меня и зацепили.
   В своей жизни я как-то не задумывался о том, что любовная речь, да и сама любовь, невозможна без имени собственного. Это первое, что я понял в этой статье - поэме. Первые страницы этой поэмы я читал с чувством некоей приподнятости. Само слово "поэма" обязывало, а главное, я, кажется, все понимал. Однако, чем дальше в лес, тем сложнее стало пробираться сквозь всякие литературно-философские термины. Я не без труда осваивал то, что автор назвал "эротонимикой", введением в дисциплину, возникшую на скрещении эротологии (науки о любви) и антропонимики (науки об именах дюдей). Чувство приподнятости постепенно уступало место ощущению своей необразованности, которое, в общем, я легко преодолел, научившись с годами не обращать внимание на мелкие житейские невзгоды, или по крайней мере, относиться к ним с юмором, если его на это хватало.
   Вот я и читал эту статью как введение в нечто, как бы известное, но с научной точки зрения совсем мне не знакомое. Хотя всякие уменьшительные и ласкательные суффиксы и окончания я, может быть, и недостаточно, но все же употреблял в своей уже долгой жизни.
   Как пример, Эпштейн приводит письма Маяковского к Лиле Брик, в которых поэт изобретает все новые и новые и новые имена, "на пределе того задыхания, на котором изнемогает и замолкает любовный дискурс(знать бы еще что это такое - "дискурс"), остается только бесконечно повторять: Лилек, Лиленок, Лилятик, Линочек, Лисятик...".
   Общее представление о предмете "эротония" уже можно получить на первых страницах из следующего пассажа Эпштейна: "Личное имя органически сочетается с ообъятием, прикосновением, со всеми жестами желания и близости... оно не отделяет любимого, не мешает ласке, а, напротив, усиливает ее личную обращенность. Прикосновение, озвученное именем, касается кожи уже внутри, как бы выворачивает все существо взаимного прикосновения. Человеческая плоть, не освященная словом, не обласканная шепотом - как бы не совсем человеческая. То, что отличает человеческий эрос от живого секса, есть неизменно глубина разговора, который ведется губами, пальцами, всем телом. Ословленное движение становится больше себя; оно уже не прилегает к телу извне, но направляется туда же, куда направляются слова, в область понимания, сопереживания, отклика".
   Другими словами, "эротония" - это о том, как слово преобразует чувственность и само преобразуется ею. Для укрепления своих позиций автор приводит мысль П.А.Флоренского о связи между словом и семенем, "верхним" и "нижним" любовными излияниями личности, и приводит цитату из него. Я всю её переписывать не буду. Она довольно длинна и не столь красива, как у Эпштейна. Для меня не бесспорно, а главное неприятно, что "человек сложен полярно, и верхняя часть его организма и анатомически и функционально в точности соответствует части нижней" - это цитаты из Флоренского.
   Далее Эпштейн развивает мысль о том, что "не только лексическое значение слова, но и его грамматическая форма энергийны и чувственны по своему воздействию. "Ира, Ирочка, Ирушка, Иринка, Ириночка, Иронька, Ируня, их можно было бы утроить... и без начальной "И", и с начальной "А" - Рина, Риночка... Арина, Аринушка... В этом повторе имени, в его сменяющихся морфемах и фонемах, есть ритмическое упорство любовного чувства, настойчивость моления, заклинания, проникновения".
   В молодости у меня были знакомые девушки, мы встречались, как-то они ко мне относились, но для некоторых мое имя вызывало определенную трудность в нашем общении, я это чувствовал. Но только теперь с помощью Михаила Наумовича Эпштейна, на научной основе, я понял, что мне не в чем винить тех девушек, а скорее мое библейское имя. Но важнее, чем любое отдельное имя, доказывает автор, сама неисчерпаемая способность и потребность именования любимого. Те, мои далекие девушки, просто не могли подобрать к нему имени уменьшительный или ласкательный суффикс с соответствующим "психофизическим" наполнением. А без этого - никак.
   Все, о чем я уже написал, это мое понимание первого и второго разделов статьи. Первый раздел называется "Имя собственное как центр и предел любовной речи". Второй - "Чувственная энергия и смысловая универсальность имени". Помимо Флоренского в этом разделе упоминаются Мандельштам с его "рефлексологией речи", Пастернак с цитатой из письма: "стихия именуемости ошеломительней имени"; а из Д.Самойлова - почти весь стих "У зим бывают имена,/Одна из них звалась Наталья...", заканчивающийся так : "А эту зиму звали Анной/Она была прекрасней всех". Даже без этих весьма авторитетных имен, почти все мне было понятно, и со всем, о чем писал автор, я был согласен.
   Но вот третий раздел под названием "Грамматическое умножение имени. Полиморфность" я читать не стал. Еще со школьной скамьи я невзлюбил слово "грамматика", и уже давно забыл, что такое "глагол непереходный возвратный", "невозвратный" или "переходный", а также и "прилагательное в сравнительной и превосходной степени. Как и прочие грамматические категории, в которых образуются производные от имен собственных, если речь идет о разных видах любви(наверно, и не любви).
   Хотел, было, на этом закончить чтение статьи, но любопытство и интерес к теме, подталкивали читать дальше. Четвертый раздел - "Любовные клички. Филонимы и криптонимы" я прочел почти без напряжения. Даже с пользой для себя: узнал, что "филоним" (греческое слово)- ласковое имя любимого. Криптонимы отличаются от филонимов тем, что это "тайные имена", которые влюбленный дает своей возлюбленной. По сути, криптоним - это не имя возлюбленной, оно существует только в отношениях двоих, как знак их любви, как пароль. Для иллюстрации этой мысли Эпштейн приводит полностью прекрасное стихотворение Баратынского: "Своенравное прозвание/Дал милой в ласку ей..."(1834)
   Бывает, что любовь проходит, но от исчезнувшей любви, остается это тайное имя. Оно уходит в историю жизни человека, в её архив. Жаль, в моей жизни этого, кажется, не было.
   Пятый, шестой и седьмой разделы статьи, которые соответственно называются : "Имя желания. Райский язык", "Электронные имена. Анаграммы", Имя как миф" я прочел, как говорят, по диагонали. Для того, чтобы оставаться в теме, мне хватило названий этих разделов, вполне соответствующих их содержанию.
   А вот восьмой раздел, последний - "Апофатика любви. Имя и молчание" я старался читать вдумчиво., хотелось узнать, что же скрывается под словом "Апофатика". Я многое узнал из этого раздела, например, у любви есть и неименуемая сторона, что сближает любовь с верой, что следует отделять любовную речь от любовного языка. "Нельзя путать потребность речи с возможностями языка". "Имяизвержение" может привести к тому, что именуемый может почувствовать себя жертвой языковой одержимости и так далее.
   Но я так и не узнал точно, как из словаря, что такое "апофатика". Из контекста, где употребляется это слово, (всего два раза во всем разделе) можно лишь строить предположения. Эпштейн сообщает: "Эротология, как и теология, нуждаются в своей апофатике, которая бы отнимала у любимых те имена, которые "катафалическая",(кавычки мои) положительная эротология к ним прибавляет". Правда, несколько ранее по тексту можено прочитать, что имяпоклонство" сродни идолопоклонству, и приводятся вторая и третья заповеди из Библии, в которых Бог запрещает творить кумиров и произносить всуе свое имя.
   Я лишь догадываюсь, что апофатика в противоположность катафатике требует некого ограничения в словах и любовных именах. "Иногда любовная апофатика, в смелом порыве, отбрасывает все имена, все действия и состояния, которыми обычно выражается любовь" - так развивает эту мысль автор. И как пример, приводи стих Марины Цветаевой : "Мне нравится, что вы больны не мной..." и подчеркивает целый ряд отрицаний "не" в строчках стиха. Поэт благодарит того, кто любит её, не смущает её покой - и, наконец, за то, что "имя нежное мое, мой нежный, не / Упоминаете ни днем, ни ночью - всуе..." Я думаю, что это стихотворение именно о таинствах любви, несмотря на то, что оно очищено от всех любовных признаков, проявлений, имен, и это "не" в каждой строке, есть выражение любви, чем оно сильно отличается, от нелюбви. В чем автор как бы сомневается. Также как вера, которая не изрекает и не знает никаких имен Бога, отличается от неверия.
   В этом разделе обширные цитаты из трактата Дионисия Ареопагита (один из первых христианских епископов) "О мистическом богословии". Отсюда частые сопоставления эротологии с теологией. Но они не мешали, даже, наоборот, во многом помогли разобраться в "лукавстве и суетности имени", и принимая все грамматические упражнения в именах и словах о любви, все же остаться во мнении, что любовь с самого начала творится в молчании, ненавязывании. Здесь уместно привести цитату из Дионисия Ареопатита:

   "И ум ты оставил блестящий и, и знание сущих
   Ради божественной ночи, которой нельзя называть"

   Возможно, под воздействием трактатов Дионисия, в конце статьи Михаил Эпштейн все же признает, что бывает пора, когда следует отнять у предмета имя собственное, и "оставить любимое в молчании, в той ночи, "которую нельзя назвать". И еще, в любви, как и в вере, есть предзнаковые и послезнаковые состояния. Истинное молчание любви послезнаково. В чем я с автором полностью согласен. На этом статья-поэма заканчивается, и мне писать больше не о чем.