Литклуб

БЕРЗИНА МАЙЯ ЯНОВНА
(25 октября 1910 г. — 30 августа 2002 г.)

ВОСПОМИНАНИЯ
(под редакцией и с примечаниями В.Л. Василевской)

Извлечение.

   М.Я. Берзина — по професссии этногеограф — прожила долгую и интересную жизнь. Отцом ее был Ян Антонович Берзин — латышский революционер, член партии большевиков с 1902 г., один из ближайших сподвижников Ленина. При советской власти работал на различных дипломатических постах за границей, затем начальником Центрального архивного управления и редактором журнала «Красный архив». Был арестован и расстрелян в 1938 г. Ее мать — Гармиза Роза Абрамовна — сперва эсерка, затем также член РСДРП(б) — была арестована в 1938 г. вслед за мужем и погибла в лагере. М.Я. Берзина родилась в эмиграции в Париже. Затем после начала 1-ой Мировой войны ее родители, вместе с другими русскими эмигрантами перебрались в Англию.

АНГЛИЯ (1)

   И вот, белые скалы Дувра. Родители в беспокойстве: они не знают языка. Их успокаивает старик Лукашевич: он основательно выучил английский, сидя в тюрьме, и готов служить им переводчиком. Увы! С первых же шагов выяснилось, что книжно-тюремные знания Лукашевича совершенно бесполезны: все произносится не так, как пишется, он никого не понимает, его никто не понимает.
   Сели в поезд на Лондон. Мама потом рассказывала, что она пришла в ужас от неприветливости англичан. Всю дорогу все молчали. Ни в России, ни во Франции она такого не видывала. Но вот въехали в предместье Лондона. Папа встал, чтобы снять чемоданы с верхней полки, и оказалось, что ему это трудно. Сидевший напротив англичанин отложил газету и, так же молча, подошел и помог. Маму осенило: не всегда общительный русский или остроумный француз заметит чужую нужду и охотно (не дожидаясь просьбы) поможет; и за молчаливостью англичанина не всегда стоит равнодушие. С этого момента мама полюбила Англию. Парки, где можно бегать по траве (специально такая трава высеивается), все лучшее для детей (и у детей ножки как тумбочки), спорт, честность, предупредительность; даже молчаливость и сдержанность среди незнакомых ей стали нравиться. Все это, как сейчас понимаю — в пределах Middle Class. Ни с высшими, ни с низшими она в общение не входила. Меня отдали в детский сад (мой второй), мама нашла себе уроки французского языка. Папа, вероятно, работал в большевистской латышской газете «Циня», которую редактировал Янсон-Браун. Дети Янсон-Браунов были старше меня, но все же со славным Эриком мы как-то общались. В Лондоне меня превратили из незаконнорожденной в законнорожденную. В Париже мои родители собирались было сразу же (1909 г.) оформить свои отношения, но оказалось, что это довольно сложно: требовались какие-то совместные имущественные документы от его и ее родителей — латышских крестьян из глухого хутора и семьи среднерусского еврейского коммерсанта, которые друг друга не знали, друг о друге не слыхали и не имели общего языка. Свести их, действуя из Парижа, показалось молодым людям мудрено и они махнули рукой, тем более, что все вокруг принимали их брак просто на слово.
   В Англии на регистрацию брака смотрели серьезнее. Квартирная хозяйка, узнав, что брак не зарегистрирован, сказала, что ей придется отказать им от квартиры — ведь другие жильцы будут недовольны. «Мы бы рады зарегистрировать брак, но ведь это очень сложно! Как достать документы от родителей?» «А зачем вам документы от родителей? Идите прямо в ЗАГС и вас там запишут». Пошли, отведя меня в садик. Действительно, в Англии всё оказалось очень просто. Нужны были, правда, два свидетеля, но для этого зазвали каких-то парней, которые (специально на такой случай?) подпирали около ЗАГСа стенку, и они за небольшую мзду расписались свидетелями. Еще мало было в то время в английской жизни бюрократического элемента по сравнению с французской (и немецкой, и русской).
   Вскоре я сильно заболела (скарлатиной). Родители побежали к друзьям советоваться, а в это время за мной уже приехала машина «скорой помощи» (должно быть, врач сообщил по инстанции диагноз). В комнату вошли двое рослых мужчин в белых балахонах, схватили меня с постели, быстро завернули в одеяло, снесли вниз по лестнице и положили на пол (!) в машину. Я не испугалась — вероятно, была слишком больна — но, помню удивлялась, что машина, предназначенная для больных, так сильно трясёт. Когда родители разыскали меня в больнице, им в виде исключения, как иностранцам, разрешили меня там навестить. Они были одеты в белые балахоны и глядели на меня из-за ширмы. В больнице я провела свой 4-ый день рождения.
   А на пятый мне тётя Мария, мамина старшая сестра, прислала из России кубики с буквами, и я, под мамины крики «слишком рано! Слишком рано!» начала с восторгом учиться грамоте. Какая чудесная игра! Сейчас, кажется, не принято считать, что пять лет — рано, чтобы учиться грамоте. Взгляды изменились. Всё это — на родном русском языке. Как получилось, что мне был сохранён родной русский язык — ума не приложу. Вижу, какие трудности в этом у наших нынешних эмигрантов. Вероятно была большая и сплочённая эмигрантская русскоязычная среда.
   Вместе с тем я быстро забыла французский и освоила английский. Отдали меня в детский садик. Единственное, что я о нём помню — как-то я расшалилась и во время обеда вскочила из-за стола и выбежала в сад. За мной заперли дверь, и я могла через стекло наблюдать, как дети поедают мое любимое сладкое (custard). [заварной крем] Педагогика!
   Гуляли мы с родителями втроём в парке. Я отбежала на развилке дорожек, думая встретиться, обежав кругом, но как-то разминулась и осталась одна. С громким рёвом побежала домой — оказалось, что ноги знают дорогу. В пути меня попытался остановить встречный полисмен (разумеется, желая помочь), но я страшно испугалась и убежала от него. Почему? Кто меня мог научить бояться полиции? Непостижимо!
   Другой раз мы втроём гуляли, и мама захватила три апельсина. «Мне самый большой» — сказала я. «Почему тебе самый большой?» — спросила мама. «А мне папа всегда даёт самый большой!» «Так ведь это папа даёт тебе, потому что он тебя любит. А ты бы должна также поступить — ему давать самый большой». Это я поняла и запомнила.
   В 1915 году мой отец участвовал в Циммервальдской конференции, как член «Циммервальдской левой», чем впоследствии очень гордился. Не знаю, как в Швейцарию попали другие участники конференции, а он смог проехать через воюющие страны (но подробно — каким маршрутом — я, к сожалению, не знаю) при помощи врачебной справки (вполне истинной) о том, что у него открытая форма туберкулёза. И почта работала: из нейтральной Швейцарии мы получили открытку, и мама, прочитав её, сказала мне: «Папа тебя целует.» «Нет, — ответила я, «папа меня не целует, папы здесь нет». «Но папа пишет, что он тебя целует» — объяснила мама. «Значит, он пишет неправду» — настаивала я, «папы здесь нет, он меня не целует.». Но почему-то когда мама объяснила мне (показывая на катушке), что земля круглая и вращается, это я восприняла вполне доверчиво.
   Но вот и последний день в Англии: в 1916 году мы отправились в США. Почему — не знаю. Но И. Майский в своих опубликованных воспоминаниях ошибается, говоря, что с вестью о Февральской революции он и другие живущие в Лондоне русские эмигранты прибежали к Берзиным: Берзины эту весть встретили уже в Штатах.
   Второе в жизни морское путешествие. Огромный океанский пароход. Толпа пассажиров. Подходя к сходням, все показывают билеты и проходят. Снуют носильщики и провожающие. У сходен на причале стоим и мы, и папа роется в карманах — ищет билеты. Толпа редеет, пробегают последние запоздавшие пассажиры, уходят провожающие, сходни пусты. Капитан стоит высоко на мостике с мегафоном в руках, готовый дать команду «убрать сходни!» и смотрит на нас. Два матроса держат руками сходни и смотрят на нас. Пассажиры сгрудились у борта и смотрят на нас. А папа судорожно шарит по карманам. Я знаю, что лучше помалкивать, но не удерживаюсь, отчаянно бормочу «ой, папочка, папочка...» Мама, подчёркнуто спокойная, говорит: «не спеши, не суетись, давай с начала — один карман за другим» и тут же объясняет мне, что у полностью одетого мужчины 13 карманов (тогда ведь еще жилетки носили). Отправка гигантского парохода задерживается из-за нас... И стоящий рядом седобородый русский еврей, назидательно подняв палец, изрекает: «Когда едут в дорогу, надо быть умными!»
   Билеты нашлись, мы взбежали по сходням, которые подняли чуть ли не под нами... Прощай Англия!
   Это был последний случай, когда я видела отца рассеянным. В дальнейшем он наложил на свою рассеянность крепкую узду и всегда знал, где у него что лежит, куда он идет и т.д. А рассеянность я у него унаследовала и уже пяти лет бегала в поисках резинки, а она у меня в руке...