Абрам Крацер
О выступлении Н.М.Трубниковой
Вчера в клубе слушал двухчасовое выступление Надежды Мих. Трубниковой под общим названием «Мой Блок», приуроченное к 126-тилетию со дня его рождения. Её выступление включало также чтение собственных стихов и рассказов, и диалог в переписке с друзьями.
Несколько слов по Блоку. Несмотря на то, что отмечалась дата рождения поэта, Н.М. начала свой рассказ о причинах смерти поэта, затем, плавно перешла к Христу в поэме «Двенадцать». Я понимаю, что у каждого может быть свое видение поэта, но то, каким представляла Блока Н.М. слушателям, очень заметно отличалось от моего Блока. И трактовка Н.М. образа Христа в конце поэмы, и влияние на здоровье поэта его отношений с некоторыми друзьями, которые не только не приняли эту поэму, но и в обиде на него, отказывались подавать ему руку.
По моему, причина его смерти не в том, что некоторые не захотели с ним здороваться. Известно, что еще до октября 17 года Блок с надеждой писал о грядущей революции. Он был влюблен в революцию, ранен ею, но как заметил известный критик Бенедикт Сарнов, рана оказалась смертельной, как, впрочем, и для другого гениального русского поэта Маяковского. С ним, это случилось несколько позже.
Может быть, своей поэмой «Двенадцать», Блок и приветствовал Октябрьскую революцию. Он еще три года после издания поэмы, .прожил в голодном и холодном Петрограде. Правда, написав только «Скифов» и стихи на юбилей Пушкинского Дома. Почему? Можно только предполагать. Но сегодня, говоря об этой поэме, я бы сказал, что она гениальное прозрение великого поэта не только в том, что случилось с Россией в 1917 году, но и в том, что ждет Россию впереди, о чем поэт не мог не думать в эти оставшиеся ему три года жизни.
Поэма, создана в основном за два дня января 1918 года, как бы о разгулявшейся зимней стихии. Н.М. не говорила о содержании поэмы. И я не буду. Только замечу, что в ветре и снеге, идут не двенадцать апостолов, а двенадцать вооруженных, полупьяных бандитов: - «На спину б надо бубновый туз», а за ними неотвязно, как шелудивый пес, плетется старый мир. И буржуй на перекрестке, стоит безмолвный, как вопрос. И никакого Христа до самой последней строчки в поэме нет.
Но уж так хотелось поэту, чтобы все впереди было хорошо, как-то улеглось, и утряслось, что, возможно, в этом порыве возник вдруг: «И за вьюгой невидим, // И от пули невредим, // нежной поступью надвьюжной, // Снежной россыпью жемчужной, // В белом венчике из роз – // Впереди – Иисус Христос».
Такие прозрения бывают у гениальных поэтов. В столбах метели в снежных вихрях, которые продувают поэму с начала и до конца, и как писал Блок в письме художнику Ю. Анненскому, первому иллюстратору поэмы: – «нечто маячит впереди, полумерещится – неотвязно, там же бьется красный флаг». Но какой же Христос с красным флагом? Не Христа ему хотелось, а какой-то новой жизни, новой веры, с которой можно жить и надеяться.
А в эти вихревые белые пятна, впереди пьяной ватаги, можно спрятать кого угодно: Маркса, Троцкого, Ленина, (а теперь и кровавого маньяка Сталина). Так мне хочется думать. Но вряд ли эти имена были в мыслях поэта.
И если бы, тот же Ленин, на месяц раньше, разрешил больному поэту выехать из умирающего от голода Петрограда за границу, хотя бы в соседнюю Финляндию, то после хорошего куска хлеба с маслом, пары яиц и кружки молока, поэт вновь бы услышал музыку, только сомневаюсь, захотелось бы ему слушать музыку этой революции.
Но вернемся к Н.М., в ее стихах я так и не услышал поэзии. Особенно трудно, скорее не ловко, было слушать ее рифмованные комментарии к читаемым ею стихам Блока. Да и другие её стихи, также как и рассказы, пролетели, ничем не зацепив мое внимание. Только строчка «глаза переполненные печалью» в стихах о Рембранте, заставила меня настрожится, но не потому, что это было хорошо. Я подумал, что глаза не могут быть переполнены, если это слезы, то они просто польются из глаз. А гениальному Рембранту, может быть, как ни одному другому художнику, удалось передать в глазах на портретах своих евреев, их вековую печаль. Разве, что у Серова в портрете Левитана есть нечто похожее.
Но когда она начала рассказ о судьбе разрушенного во время войны собора «Фрауенкирхе» в Дрездене, у меня возник какой-то интерес к теме. Н.М.. это сделала, представив, как диалог с друзьями в письмах, известную историю о бомбардировках англо-американской авиацией в феврале 1945 года, культурных центров Германии. Руины этой церкви долгие годы сохранялись как один из памятников «варварского отношения» союзников к уже побежденной Германии. Об отношении к этому памятнику и шла речь в письменном диалоге, зачитанном Н.М.
Я видел руины «Фрауенкирхе». В ГДР – это был обязательный объект экскурсий по Дрездену. После воссоединения Германии, этот собор восстановили. По моему мнению это – хорошо. Если память мне не изменяет, в Лондоне до сих пор хранят следы не менее варварских бомбардировок фашистской авиацией в начале войны, а позже и ракетами, мирных районов этого великого города. Но это уже дело лондонцев.
|
