Елена Рабинович
Прогулка в прошлое
Майские праздники. Сижу с книжкой, в одиночестве, хоть все члены семьи дома. Внучка смотрит мультики, бесконечную программу. Муж за компьютером, раскладывает пасьянс под названием «Паук» из двух цветов: красного и черного. Дочь и зять пару часов завтракают на кухне перед телевизором. Они предпочитают отдельное от нас питание. На коленях покоится собачья морда. Пес, выросший из маленького щенка, найденного на улице, стал громадным. Он норовит приложить к морде лапу с крепкими длинными когтями. Не спускает с меня карих глаз, выражение которых – нежнейшая преданность. Даже зубастая морда – нежная. Рыжие уши торчат торчком. Повадки овчарочьи, окрас колли. Нас любит безгранично, облаивая и пугая приходящих в дом. С ним нет сладу. Пытается весь забраться мне на колени, что вытерпеть невозможно. Слишком тяжелый и большой.
Задумалась. О встрече меня нынешней, со мной двадцатилетней. Двадцатилетняя, вероятно, не узнала бы себя в грузной женщине с одышкой и грубой походкой. У меня, теперешней, кружится голова. Хожу, как матрос на палубе, ступая – твердо на всю ступню и покачиваясь. Сегодняшний облик оттолкнул бы меня, молодую, а духовный мир старой женщины вряд ли заинтересовал. Что общего со старой женщиной у юной неотразимой девушки, познающей мир, полный впечатлений, интересный и покорный.
Старая, к тому же всматривается оценочно, требовательно, тревожно в молодую. Я, молодая, не узнаю себя, старую. Я, молодая, не позволю себе превратиться в такую. Мне, молодой, неинтересна эта тетка.
Впереди яркое будущее, ждет любовь и восхищение окружающих, победное шествие по жизни. Потери, неудачи, предательства?! Это у других – глупых, убогих, некрасивых. Они сами виноваты. Они не формируют себя, не интересуются тем, что создано – культурой, искусством до них. Они выбирают неправильный путь, неинтересных людей. Они не любят кино, театры, музеи, путешествовать, читать.
Что бубнит старуха? Любит. А может ли она выискивать из потока литературы лучшие образцы? Наверное, сидит перед телевизором и поглощает тележвачку. Тратит бесцельно остаток дней. Глупо.
Она твердит об одиночестве, усталости. Зачем себя готовить к тому, что будет не скоро. Болезни?! Они обойдут стороной. Я здорова и такой буду всегда.
Смерть?! Нет нужды о ней думать. Может быть, лет через пятьдесят изобретут средство для долголетия, для легкой, быстрой смерти. Ведь наука движется вперед. У нас в стране все лучшее – наука, музыка, театр, балет, живопись.
Женщина говорит, что мы родственники. Может быть, есть что-то общее с мамой. Конечно, угощу ее чаем с печеньем, поговорю немного для приличия, но пора бежать. Ждут друзья.
Погуляем по Москве, купим пирожные в кондитерской на Столешниковом переулке. Таких вкусных эклеров, наполеонов, картошки нет больше во всем городе. Пройдем к магазину «Подарки» на улице Горького. Полюбуемся витриной, глазеем на посуду, ювелирные изделия, выпьем там соки. Я – томатный. Конечно, хорошо бы посидеть в ресторане, но они дороги для студентов, кафе же в Москве мало. Вот в Риге, Таллинне – красота. Кафе на каждом углу, как во французских фильмах. Вечером – в «Современник». Сегодня дают «Голого короля». Благо театр в центре, на площади Маяковского. Мне всегда удается поймать лишний билетик. В крайнем случае, посмотрим кино. Кинотеатр «Москва» - сосед «Современника».
Пора прощаться с неожиданной гостьей. Пусть, раз родственница, подождет маму. У них, может быть, будет, о чем поговорить.
Недавно, в Макдональдсе, куда любим заходить с подругой (доступно, светло, чисто), мы говорили о книгах, прочитанных за последнее время, о фильмах, которые видели и которые следует посмотреть: «Венецианский купец», «Настройщик», как вдруг в разговор вмешалась соседка по столу:
- Вы замечательно проводите время. Так интересно Вас слушать. Мою маму поглотил быт. Она думает только о внуках и обедах.
Конечно, приятны такие слова молодой, обаятельной, красиво одетой и украшенной женщины. Мы показались достойными внимания собеседницами, с которыми захотелось пообщаться. Промелькнуло, мама готовит обеды для семьи дочки, ухаживает за ее детьми.
Я не могу отдать всю жизнь дочке и внучке. Мне хочется своей духовной жизни. Видимо, эгоистична, как в молодости. Хорошо, что есть няня.
Свободное время трачу на книги, а раз в неделю стараюсь выбраться в кино (по силам), в музей – новая экспозиция – Норштейн, Войнович (уже не по силам). Больше сижу на банкетах, чем хожу, но не пропускаю. Радуюсь – много молодежи.
Дочь посмеивается:
- Если ты не пошла в музей, кино или театр, неделя прожита зря!
Да, это примерно то, что чувствую. А если нет под рукой книги, которую выбираю по настроению, не нахожу себе места, делаюсь раздражительной . Приспособилась покупать интересующее, а по прочтении дарить. Дарю ставшей американкой подруге, посылаю сестре в Израиль. Мотовство становится оправданным.
Не отказываюсь от детективов. Сначала потому, что кроме Ж.Сименона, А.Кристи и Конан-Дойля мало что попадалось. Позже, когда издательский бум выбросил на полки книжных магазинов, лотков огромное количество разнообразных книг, достойных, недостойных внимания, а меня захватила депрессия, крепко и надолго, голова работала плохо и требовала легкого, увлекающего сюжета. Наши женщины, пишущие в жанре детектива, помогали выходить из тяжелого состояния. Маринина, потом Дашкова, Донцова, Устинова. Мало крови, много убийств. Книги проскакивают, как кисель, не требуя умственных усилий.
Возвращаюсь в Макдональдс. Молодая женщина охотно беседовала с нами. Обсудили выставку Серова в музее Нащокина, фильмы «Водитель для Веры» П.Чухрая и «Мой старший брат Франкштейн» В.Тодоровского. Поговорили о Б.Акунине, его феноменальном успехе. О глубоком, отнюдь не поверхностном, знании времени, в котором действуют герои. В «Пелагее и красном петухе» одним из персонажей является Иерусалим. Сейчас, когда можно увидеть святые для верующих места, писать о нем легче – говорили мы. Булгакову было намного труднее. Вероятно, он затратил массу времени, изучая город и эпоху по литературным источникам, старинным картам, гравюрам. Перенестись в иные тысячелетия трудно, хоть суть человеческая мало изменилась.
Мне пожилой и мне молодой не о чем было говорить. Очутиться в своем прошлом легче, чем представить будущее. Прогнозы делать нетрудно, они не сбываются. Я, молодая, уверенно шла бы по жизни, если бы ранняя смерть мамы не остановила. Я, молодая, сделалась главой семьи. Больной отец, перенесший два инфаркта, превратился во второго ребенка. Забота о муже, детях, аспирантура, необходимость вести дом, как при маме, чувство долга, дремавшее до времени, обернулись иной, реальной стороной жизни.
Если бы я, сегодняшняя, заглянула в гости к себе тридцатилетней, то, возможно, мы смогли бы поговорить о жизни, о колебании маятника души от и до, о счастья до печали, от радости до грусти, от постоянных забот до мгновений беззаботности, от любви до ненависти, от обладания до потерь, от тревоги до беспечности, от веры в себя до ее утраты, от самоунижения до самовосхваления, от ухода от жизни в книги до возврата к быту, от умения замечать до неумения забывать, от обид и горечи до новых обид и горечи, от витания в небесах до болезненных падений на землю.
Так может колебаться не только душа, но и человек всю подаренную ему жизнь, не потеряв к ней интереса, любви, привязанности. Летом – от раннего щебета птиц, выкриков ворон, метлы дворника по утрам до позднего шуршания шин на асфальте, от постукивания дождевых капель о карниз окна, разбудивших на рассвете до перекличек уличных собак по ночам, от звука летящих самолетов, невесть как очутившихся в городе, до звуков самого города, едва доносящихся в Сокольнической глуши. Зимой – от безмолвного танца снежинок в свете уличного фонаря по утрам, до сильного снегопада вечером в свете горящих окон дома напротив. Зимой жизнь течет во мгле. Утром – темно, ранним вечером – темно. Кажется, что ночь – хозяйка города. В январе, когда лежит снег и прибавляется день, вокруг рельефнее, светлее. Ловлю поворот к лету, которое не балует теплом, но длинные дни несут его ощущение. Отрываю листки календаря, но признаюсь, что не люблю календарей. Вместе с их листами уносится жизнь, отлетает год, другой под тихое пощелкивание электрических часов.
В ноябре, маятником, раскачивается осенняя тоска. День, неделю, месяц ждешь зимы, как избавления. Маятник качается от тоски до тоски. Ее никто не лечит. Она затягивает в трясину несбывшихся желаний, в простуды, ломоту суставов. Беззвучно кричу и жду декабря. Он дарит дни рождения и ожидание Нового года. От шестого декабря – день рождения мужа – до двадцать шестого – день рождения внучки, - через двадцать пятое – день рождения свекра, умершего три месяца спустя после ее рождения, до двадцать восьмого декабря – моего дня. Праздники грядут друг за другом. Это известно. Ханука, Рождество, Новый год. Дни в декабре летят быстро. Подарки – всем, открытки – всем, звонки, звонки, звонки – в дом и из дома.
Декабрь – любимый месяц. В декабре приходится смотреться в зеркало. В декабре хочется обновок, чтобы увидеть себя нарядной, многократно отраженной и стоящей в очереди от старости до юности. Новый облик закрывает предыдущий и мешает разглядеть под наслоениями ту, двадцатилетнюю, к которой обращены эти слова.
20 апреля – 10 мая 2005 г.
|
