***

Я бренность свою несу на чреслах,
И свет очей, никого не спасший.
А вокруг сменяются дни и весны,
И близится смерть, и уже не страшно!..
Прозрачное тело мембраной каждой
Впитавшее голос и вздох Всевышнего,
Наполнено все христианской жаждой
Спасти, и простить, и утешить ближнего!
Но огнь любви постепенно меркнет,
Превыше числ запоздалый отзвук,
И рухнет все под земным фейрверком,
И ты поймешь, для чего ты создан.
И вновь нести мне свой тлен на чреслах,
И может быть, кто-то из нас спасется…
Но старый Ной приналег на весла,
А Иосиф так и не выбрался из колодца.
И евреи уже не пришли в Египет,
И Третий Рим на костях развалился…
То ли дождь моросит, то ль крупою сыплет, -
Неузнанный Бог надо мной склонился.

***

Ночь за шторой, круг света под лампой настольной…
Ни писать, ни читать я не в силах сейчас.
Город замер, притих перед бурей… Довольно!
И ни видеть, ни знать не хочу больше вас.
Я одна, я в пустыне, рассталась со славой.
Гроб за гробом уши от родного крыльца!
И одно обрела – бесконечное право
В бесконечной печали по НИМ ждать конца.
Только тьма иссекает из склянки куда-то,
Вот и шторы раздвинуты, кончилась ночь,
И зовёт на крылечко Наташина дочь…
Бьёт невидимый луч больно по циферблату.

***

Ждешь неотправленных писем
(На первый этаж, по подъезду),
Копишь осенние листья,
Хвойным уже не место.
В доме, который убран
Чисто, по календарю,
И размокают шубы
Наперекор январю,
Читаешь хокку японцев,
Просто, чтобы отвлечься,
Тает весь мир на солнце,
И никакою речью
Не описать минуту
Между дождём и ночью,
Лучше поставить мудро
Длинное многоточие.

***

Есть в облаках подобие верблюдов,
И солнце заплутало в облаках,
И небо – как фарфоровое блюдо,
И сливочные капли – на краях.
И кажется, никто их не отнимет:
«Верблюдов», и незыблемый фарфор,
И кажется, в высотах синих-синих
Начертан навсегда такой узор.
Но – миг, и это «блюдо» - кафель,
Светило под другим углом легло,
И облачко теперь уже – жирафик,
А может, просто – мутное стекло.

***

Какая душная тюрьма!
Но что-то к горлу подступило:
Там рвется совесть из могилы.
Я молчалива? Нет, нема!
Какая душная тюрьма
Высокий мир мой, этот кокон!
Я - дом, где нет дверей и окон,
Вокруг такие же дома.
Какая душная тюрьма!
Я - рыбий глаз, взираю немо
На искалеченное время.
Но где мой посох и сума?
Пойду по времени с котомкой,
Беззвучная, по самой кромке,
И там, уже сойдя с ума:
"Какая душная тюрьма!"

***

Судьба – расколотый орех,
Бег – в пустоту…
Кусай свой локоть,
чтоб молча, прячась ото всех,
прорехи золушкины штопать.
Во мне читаете не ту:
лицо раскрасив, душу стиснув,
бросаюсь снова в пустоту –
к себе примерить эти мысли.
Они, похоже, не для всех.
Юродства нищего блаженней,
Взошла превыше унижений
Душа – расколотый орех.
А я – всего лишь че-ло-век,
Собой кормлю, но пуще голод
У тех, кто сыт. И ум расколот –
С земли не поднятый орех.
Есть месть : я тоже не для всех.
Мой век – духовная прореха,
как скорлупа без ядр ореха,
и дух – расколотый орех.
Моя поэзия бессильна,
И в этой пустоте стерильной
Мой стих – расколотый орех.

***

Я - твоя маленькая еврейская девочка,
И ты купишь мне шелковое платье,
Когда я не могу уснуть,
Ты творишь надо мною молитву.
Но я не успокаиваюсь,
Я хожу по потолку,
Собираю тен в лукошко,
И смотрю, как добрый дядюшка-Век
Заглядывает в окно...