Тимофей Вольский
Пересадка
Конечно троллейбус был переполнен. В нем оказались тонированные стекла – след смутной зависти к дорогим иномаркам – и потому с остановки было не разобрать сколько там людей. Но едва с ревматической натугой расползлись двери, как стало ясно – битвы не избежать. А ехать было просто необходимо. Назавтра был праздник, День рождения их мамы, и Евгения ожидала сестру с мужем, которых не видела – страшно сказать! – больше пятнадцати лет.
Собственно говоря этого мужа она вообще никогда не видела. У Гали он был уже третий, и Женя знала только его глуховатый далекий голос: «Женечка, попозже перезвони – она в душ пошла…». Но, что самое печальное, лицо Гали тоже стало в ее памяти каменеть и всё больше уравниваться с фотографиями за стеклом серванта, на которых они – Женя, Галя и мама – стояли на фоне березовой рощи, а слева в кадр попал локоть их дяди Вити, готовившего на тот момент шашлыки. На другой Галя была одна, пятилетняя, державшая на руках плюшевого мишку, и почему-то смотревшая куда-то вбок. Было еще много других, но они легли на дно старого чемодана, с металлическими уголками, а он сам был заброшен на высокий-высокий шкаф.
И вот встреча была назначена. В этот грустный, и всегда какой-то пустой день, они обычно просто созванивались, но сейчас Женя прямо-таки взмолилась: «Галя, ну это же просто невозможно! Нельзя же так! Мы же лица друг друга скоро позабудем…», попыталась неуклюже пошутить она. На том конце провода была непродолжительная тишина, а потом быстрый голос сказал, что, ну хорошо, я тоже соскучилась, давай мы приедем… скажем к четырем… торт везти? ага, хорошо… а фотографии? давай, вези обязательно! у меня наверняка таких нету…
В общем, тем самым стало ясно, что на рынок ехать нужно. И рыбки деликатесной прикупить, и какого-нибудь сладкого винца, и водки для неизвестного мужа, и даже баночку красной икры…
Между тем, со введением турникетов троллейбусный ужас приобрел какие-то совсем зверские черты. Как выяснилось, эту рогатину с предыдущей остановки многие еще не прошли. Одни потрясали билетиками, другие пытались их купить у водителя, но дело было не в этом – даже те, кто смог прорваться к турникету, дальше в салон пройти не могли, потому что пределы эластичности человеческой плоти тоже были. Но Евгения обладала одним свойством, которое обнаружила у себя еще в детстве: она могла, почти не тревожа остальных пассажиров, просочиться туда, куда ей надо, даже в самой удушающей давке. Так она поступила и сейчас. Чувствуя щеками мягкость всех дубленок, простоту колючих пальто и даже волнующую дороговизну одной норковой шубы, она протекла к турникету и, опустив билетик в положенную щель, сморщившись от усилия, провернула треугольную рогульку, вызвав у всех тяжкий и угрожающий ропот.
Выходить ей было нескоро, и потому она мягко, но упорно двигалась в середину салона, несмотря на то, что там явно зарождался грязный троллейбусный хай. Голосов было несколько, но ясно различимы были три: два женских и один мужской. Последний был явно растерян, как бывает растерян всякий, кто совершил что-то нехорошее по неведению: «…да не видел я Вашей ноги! я спиной стоял… троллейбус качнуло, вот я и наступил», «Мне какая разница!», ответствовал сильный, с металлическим отзвуком женский тембр, «у меня ноги не железные! держаться лучше надо! стоит как тюфяк! развалился, как будто он тут один!», «У меня тоже радикулит, между прочим! и сумки тяжелые! я же извинился!», «Да к черту мне твои извинения! моей ноге от этого не легче! развелось тут хамья! мужчины, мать их! водку только жрать умеете! и на восьмое марта места не уступите!», «Слушайте, ну хватит, в конце концов!», подключился другой женский голос, принадлежавший явно молодой девушке, «Ну и что? ну наступили на ногу! сколько можно орать-то?!», «Ты меня еще поучи, соплячка! я шпалы таскала, когда тебя еще в проекте не было! сама расселась, а вон старая женщина стоит, а тебе хоть бы что!», «Не надо, дочка, сиди, сиди – я выхожу уже скоро…», «О! Развелось добреньких! жалеете их, а они потом вам же и хамят!»…
Самое интересное, что дальше, в конце троллейбуса стало зарождаться нечто похожее. Там тоже кто-то на что-то наступил, и раздался унизительный для своего обладателя голос, но уже с матерными элементами. В ответ уже по-настоящему стала хамить подростковая неустойчивая скороговорка, но разобрать суть инцидента было невозможно, потому что подключилось сразу пять человек.
«Во! Гляньте!», оживилась отдавленная женщина, «Вон, что творит подрастающее поколение! никого не уважают! поубивала бы всех, чтоб жизнь не портили!».
В этот момент троллейбус резко качнулся, и всех завалило под углом в одном направлении. Теперь ругань уже ровным раскаленным пологом растеклась по всему салону, и Евгении стало очень муторно. Все это она слышала и наблюдала несчетное количество раз, но сегодняшнее, ослепляющее своей мелкой яростью, завихрение, стало особенно мучительно. Одна оставалась надежда, что скоро должна была быть большая пересадочная остановка у метро, где многие вылезали, и бежали – кто под землю, кто на другие остановки.
Троллейбус распахнулся во все двери, и толпа, топорщась оголенными нервами, рванула в снежную кашу, скользя, ругаясь и поминая Бога. Салон судорожно пустел, давая возможность рассмотреть себя до конца. Многие, конечно, остались, потому что впереди было еще несколько важных остановок – например офтальмологическая клиника. А конечной был рынок.
Только тогда у Евгении появилась возможность рассмотреть ту точку, откуда начался скандал. Она неохотно глянула туда и увидела, что ни мужчины с тяжелыми сумками, ни девушки уже не было, а на сидении, сумрачно копаясь в пакетах, сидела ее сестра.
То есть, Женя не сразу ее узнала, потому что взгляд, некоторое время, не мог распознать в этой грузной расплывшейся фигуре, в этом шерстяном пальто и вязаной голубой шапке, ту, с которой они виделись последний раз еще тогда, когда наконец-то была разменяна мамина квартира, когда они шутя решали кому достанется ценный дубовый сервант, а у Гали намечалось ее второе замужество.
И Женя не смогла к ней подойти. Она задумалась, почему Галя едет именно в этом троллейбусе, по этому маршруту, а потом поняла, что и гадать-то нечего: Галя давно жаловалась по телефону на свое слабеющее зрение. Значит через одну остановку она вылезет. Евгения отвернулась так, чтобы Галя ее не опознала. Но та, похоже, вообще мало что видела. И вовсе не из-за плохих глаз. Она тяжко вылезла из сидения, подхватила хрустнувшие пакеты, чертыхнулась, споткнувшись о завернувшийся резиновый коврик и сказала несколько раздраженных слов в адрес водителя и троллейбусного парка. В общем, скоро она вышла. А троллейбус тронулся, чуть пробуксовав в снежной жиже…
А когда Женя вышла у рынка, и троллейбус пошел на широкий круг, чтобы поползти в обратном направлении, то долго-долго мысли не могли найти точку опоры. Она так и не могла понять, где это Галя могла таскать шпалы? Когда ее угораздило? И еще она, например, никак не могла вспомнить – зачем сюда приехала? А когда вспомнила, то горько и опустошенно топталась у входа, не решаясь окунуться в бесконечные деловые ряды, где таких как она были сотни и сотни. Теперь она понимала, что сердце ее не на месте, вовсе не от того рутинного скандала, и даже не от того, что стало видно в самом конце, а от нестерпимой жалости к той, роднее кого у нее никогда не было. От жалости к ее больным ногам и тихо слепнущим глазам, которые Женя запомнила навсегда изумрудными и так мило смеющимися. От жалости за это такое внезапно тучное тело, за эту шапку с вещевого рынка, за эти пакеты, за каждую жгучую мелочь невыносимо усреднившегося бытия.
И теперь она понимала, со всей вселенской простотой, что ни за что в жизни, ни за какие дары и посулы, не отменит завтрашней встречи, что стол, который она накроет, будет самым прекрасным столом в мире, и что Гале будет так хорошо, как никогда еще не бывало, и что встречаться они будут теперь так часто, как только смогут.
Евгения пересчитала свои финансы и с радостью поняла, что хватит еще и на баночку крабов, которые сестра всегда так любила. Она перекинула сумку с руки на руку, широко вдохнула морозного воздуха, и окунулась в торговые ряды, уже потихоньку накрываемые сумерками.
08.01.07.
|
