Анна Масс
Придаточное изъявительное
Сижу за письменным столом и с тоской рассматриваю шесть схем, по которым нужно придумать шесть сложноподчиненных предложений с различными придаточными. Схемы похожи на пауков – прямоугольное тельце главного и отходящие от него лапы придаточных. Кажется, что вот сейчас они оживут и расползутся по всей квартире.
Ирина Леонидовна сказала, что примеры нужно взять из двух источников: из статьи Белинского о Пушкине и из шестой главы «Евгения Онегина», которую мы сейчас проходим. Это у нашей Ирины такой метод: сочетание грамматики с литературой. Для лучшей усвояемости и того и другого. Еще в пятом классе мы сидели над первой главой «Тараса Бульбы» и вылавливали из нее деепричастные обороты, как мух из супа. Всего их нужно было выловить четырнадцать. Примерно на пятом я уже так ненавидела Тараса Бульбу вместе с его сыновьями, что этой ненависти мне теперь, наверно, на всю жизнь хватит.
А сейчас я читаю шестую главу «Онегина». Не читаю, где там! Шарю глазами по строчкам, ищу сложноподчиненное с придаточными следствия и определительным. Ирина сказала, что в трудных случаях можно пересказать стихи своими словами. И то спасибо.
Три примера я честно отыскала у Белинского. Два – подделала под Белинского. Я бы и шестой подделала, но Ирина велела, чтобы – обязательно из «Онегина», как доказательство того, что мы внимательно проработали текст.
Я читаю:
… Пробили
Часы урочные…
… Какие еще «урочные»? Ах, это дуэль Онегина и Ленского! Я заставляю себя вчитаться:
… Пробили
Часы урочные. Поэт
Роняет молча пистолет,
На грудь кладет тихонько руку
И падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку…
Я читаю, не могу оторваться. Меня уносит куда-то далеко от грамматики. Я вижу снежные сугробы, старую мельницу, плотину, вижу, как Онегин в тоске глядит на убитого Ленского.
Недвижен он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен,
Дымясь, из раны кровь текла…
У меня слезы подступают к глазам. Я встряхиваюсь. Нет, так нельзя. Так можно увлечься и забыть все на свете, а завтра Ирина скажет: «Где сложноподчиненное с придаточными следствия и определительным? Нету? Двойка! И учти – это уже вторая!»
И чтобы поскорее отделаться, я пишу: «Пробили часы урочные, так что поэт молча уронил пистолет (прид. следствия), который держал в руках (прид. определительное)».
С облегчением захлопнула тетрадь и вышла из комнаты. Свободна!
Мама на кухне делала тесто для сырников.
- У нас ничего к чаю нет, - сказала она. – Сходи, пожалуйста, в угловую кондитерскую, купи штук шесть пирожных, какие понравятся, и граммов триста конфет «Вечерний звон». Тетя Маша придет.
- Ладно, - сказала я.
Мама удивилась: она не привыкла, чтобы я так сразу соглашалась. В другое время я и правда, может быть, повыламывалась бы, но Ленский, придавленный соединительными союзами как кирпичами, взывал к моей совести. Мне хотелось хоть чем-нибудь искупить свою вину перед ним.
Я купила пирожные и конфеты и пошла немножко прогуляться по Гоголевскому бульвару. Снежинки кружились над фонарями, парочки сидели на скамейках, подложив под себя газеты, некоторые парочки сидели просто так, а некоторые в обнимку. Возле одной из скамеек топталась группа мужчин с поднятыми воротниками. Притоптывая и потирая уши, они играли в шахматы на доске, воткнутой в щель между перекладинами скамейки. Об этих мужчинах, о снежинках над фонарями, о влюбленных парочках на газетах можно было сочинить сколько угодно самых различных придаточных. И никого бы это не унизило. И я бы не чувствовала себя виноватой перед Онегиным, перед Ленским, перед самим Пушкиным.
В конце бульвара стояли старинные фонари, похожие на раскидистые деревья или салют. Внизу их металлические стволы расширялись и превращались в львиные морды и лапы. Между лапами копошились дети. Фонари освещали памятник Гоголю и длинные скамейки по бокам памятника. Летом мама покупала мороженое, и мы ели его, сидя на одной из этих скамеек, рядом с Гоголем. Но это было давно, еще до того, как я вылущивала из «Тараса Бульбы» деепричастные обороты. Кажется, с тех самых пор я не останавливаюсь возле памятника, а наоборот, стараюсь поскорее пройти мимо. Мне как-то стыдно смотреть на Гоголя. У меня такое чувство, словно я теперь знаю о нем что-то прозаическое, приземленное. Ну вот, как будто я взяла без спросу его старые панталоны и пошла сдавать в химчистку.
Неужели Гоголь теперь на всю жизнь будет у меня связан с деепричастными оборотами?
А Пушкин?! А Лермонтов?! Мы же скоро начнем проходить «Героя нашего времени». Неужели печальный, загадочный, красивый Печорин, в которого я влюблена немного, начнет у меня ассоциироваться с каким-нибудь бессоюзным сложносочиненным с однородными членами?
Я остановилась и посмотрела прямо в лицо Гоголю. И мне показалось, что я увидела на его бронзовом лице презрительную улыбку.
… Дома вкусно пахло сырниками. Мама взяла у меня пакет с пирожными и конфетами и с чувством сказала:
- Большое спасибо! Тетя Маша позвонила, что не придет, так что можешь объедаться.
- Сейчас, - сказала я. – Сейчас начну объедаться, мне только надо одно дело закончить.
Я вошла в свою комнату, раскрыла тетрадь по русскому и зачеркнула последнее предложение. А вместо него написала: «Как мне смотреть в глаза писателям, даже если они всего лишь бронзовые памятники, если я обижаю их литературных героев, которые ничем передо мной не виноваты?!»
Предложение получилось не по схеме и не очень-то складное. Ирина разозлится.
И пусть злится. Зато теперь у меня на душе спокойно.
|
