Елена Бажина
Дорога
В самом начале наступившего все же лета Аглая купила билет на поезд по направлению из Москвы. И сама удивилась, что ей удалось наконец это сделать. Казалось, она уже разучилась куда-то ездить. «Куда, зачем?» - риторически спрашивала она себя в конце рабочего дня, покидая учреждение. Аглая ехала в Петербург, где на конференции по культурологи должна была прочитать доклад, посвященный особенностям некоторых современных субкультур. После форума предполагался фуршет на природе, так что было предусмотрено даже какое-то подобие отдыха после напряженной интеллектуальной работы.
«И надо же, - говорила она себе, очутившись вечером на Ленинградском вокзале, глядя сквозь очки на витрины с компакт-дисками, книгами, сувенирами, сумками, бижутерией, бутербродами, а потом прогуливаясь по залу около постамента, - как много народу, и все едут, едут...»
Потом она стояла на платформе – в длинной юбке, коричневой футболке с золотыми звездами, доставшейся ей от старшего племянника, и джинсовой жилетке - именно так она всегда одевалась в дорогу, а на плече у нее была легкая сумка с небольшим количеством вещей и зонтиком. «Дорога спасает от хандры», - произнесла она слова, вернее, повторила то, чем напутствовала ее старшая сестра, заботившаяся о ее душевном состоянии.
После расставания с гражданским мужем это была ее первая поездка куда-либо. До этого она уклонялась от всех поездок, даже деловых. Не хотелось собираться, укладывать вещи, ехать на вокзал, спать, скорее всего, на верхней полке, просыпаться от резких толчков и скрежета колес. А если это самолет, то еще хуже: надо смотреть на уходящую из-под ног далеко вниз землю и потом еще несколько часов нестись над облаками в консервной банке. Странно, раньше ее не посещали такие опасения. Кроме того, она в дороге всегда что-нибудь теряла, однажды даже потеряла свой доклад, к счастью, уже прочитанный. Ее считали странной, потому что даже бывший гражданский муж у нее был какой-то странный. Наверное, поэтому двум странным людям было тесно. Для странностей нужен простор. У них были слишком разные странности. Выход, который она нашла, чтобы избавиться от уныния, был прост, - работа. Работа утром, работа вечером, работа в выходные. Завершение романа со странным человеком наталкивало ее на грустные размышления о глобальной и глубинной катастрофичности этого мира, в котором все зыбко, дико и банально, а ей хотелось красоты и гармонии.
«Это правильно, что ты наконец решилась, - сказала сестра. – С такой жизнью надо кончать. Езжай в деревню, или на море, куда хочешь, но только не сиди в Москве. Все нормальные люди уезжают летом из Москвы».
Сестра была снисходительной к ее странностям, и в соответствии с ними давала указания.
«Тебе надо обязательно с кем-то познакомиться, - советовала она ей. – С нормальным и реальным человеком. Пора кончать с такой жизнью. Главное, нужно, чтобы кто-то заинтересовал тебя, а потом уже и ты заинтересуешь. Почему я должна тебе все это объяснять?.. Не надо заниматься только делами, они от тебя никуда не уйдут. Ты всегда смотришь не туда, куда следует, в этом вся причина».
Наверное, по этой причине Аглая сейчас одна, а ее сестра нет. Поэтому ее сестра сейчас сидит на даче с детьми, собакой и волнистым попугаем, а Аглая едет в Петербург. И потому, наверное, у нее так ничего и не получается окончательно хорошо, что никак не удается соединить последовательно в одну цепь все необходимые звенья жизни. Если не считать культурологии, безоглядное погружение в которую принесло все же результаты и увело от прочих бесконечных абстрактных и конкретных скитаний в безбрежном мире художественных интересов.
Эта странность удивляла и ее начальника, не понимавшего, как можно одинаково спокойно и основательно переходить от китайского фарфора династии Цин к русским передвижникам, а потом к кинематографу 20-х годов, при необходимости проштудировать постструктурализм, знать все об ампире и арт деко, французской готике, погружаться вдруг в классическую Грецию, а между делом заниматься еще и японской графической миниатюрой. И когда он проводил очередное сокращение штата сотрудников, выставляя за дверь заведения многих уважаемых людей, никому не нужных с их глубокими знаниями и особым чутким восприятием красоты мира, Аглая, по всем предварительным соображениям, должна была попасть в их число. Но по неизвестной причине шеф, не понимавший, как она и подобные ей люди умудряются жить в стране, где культура финансируется по остаточному принципу, в последний момент передумал и оставил ее в научной группе, занимающейся узкими исследованиями на полученный целевой грант.
«Субкультуры российского общества складывались под влиянием разных факторов, являясь выражением различных картин мира и мировосприятия ….- крутились в голове строки доклада. – Тоталитарная система, если не искореняет их, то задает особую динамику развития… Отдельно следует сказать о молодежных субкультурах…» Что там дальше?.. Стоило бы добавить, но этого она не добавит, что некоторые субкультуры ей особенно жаль…
Сейчас она обнаружила, что поезд, каким едет, - сидячий. Это ее огорчило, потому что все, что хотела она от этой поездки, кроме прочих развлечений, - поспать. Это намерение, конечно, тоже вызвало нарекание со стороны сестры: «Выспишься дома, когда приедешь. А там постарайся сосредоточиться, побольше общаться и обращать внимание на всех, даже самых неинтересных и неприметных». Аглая отмахивалась от нее, как от ворчливой старшей сестры, которая норовит командовать, не понимая подчас смысла собственных слов. Ее же интересовало другое. Сама мысль об использовании научного форума для знакомств казалась ей пошлой, хотя она понимала, что люди встречаются где угодно, и решают свои личные дела параллельно с рабочими, не ущемляя последних.
Место в сидячем вагоне оказалось не только сидячим, но еще и в самом конце салона. Ноги упирались в стену, и поезд повез ее спиной назад, не повезло, как всегда.
И сидела она не у окна, как было бы интереснее, или хотя бы удобнее для сна, а с краю, и все проходящие в тамбур обязательно задевали ее сумками или рукавами пропахших сигаретным дымом курток. А у окна сидел парень лет двадцати, какой она была когда-то в те времена, когда прагматизм еще не был поставлен в центр жизни и не являлся гарантом успеха, и были разные лазейки, чтобы устроить праздник для души в жестком обществе. Именно это желание найти отдохновение и тихую радость было ведущим после всего, что происходило в ее жизни, и подспудно подталкивало ее не стремиться избавляться от странностей, чтобы хоть как-то не дать стереть свое личное, не стать как все, приобретя офисно-казенный лоск, в котором ей виделась оборотная сторона советской нивелирующей системы.
У молодого человека заиграл мобильник, заставив Аглаю вздрогнуть. «Да, бабушка, да, - сказал парень. – Да, уже поехали».
- Уже волнуются, - сказал он, засунув аппарат в карман куртки.
Аглая улыбнулась, ничего не ответив.
- Так и не могу решить, куда ехать с утра – домой или сразу на репетицию.
Аглая подумала: она бы, конечно, поехала на репетицию, если бы ей было двадцать лет, а сейчас, должно быть, поехала бы к бабушке, если бы у нее была бабушка.
Он улыбнулся. Разве есть разница? Да, ответила она.
- А почему бы вы поехали на репетицию? – спросил он.
- Чтобы не ехать домой. Но что за репетиция по утрам?
- У нас так бывает.
- А потом что, работа?
- Нет, учеба. Мне учиться еще два года.
- И каково будущее?
- Будущее инженера кабельных сетей.
- Разве это плохо?
- Нет, не плохо. Но мне не интересно. Я боюсь, что брошу.
- Но ведь не бросаете же сейчас.
- Они считают, надо получить это образование.
- Это верно. Но почему не делать то, что нравится?
- Мне трудно доказать им, что это серьезно.
- Но если нравится, какая разница, как считают другие?
- Я не знаю. Наверное, нет разницы. Но доказать сложно.
- Доказать... Зачем доказывать?
- Я не знаю. Почему-то надо доказать.
Ей стало смешно от этих слов, но она не подала виду. Ведь и от нее когда-то требовали доказать что-то... Но ей было легче: у нее была старшая сестра, которая стеной становилась на защиту, принимая на себя удар, и убеждала родителей, что ничего никому не надо доказывать, кроме самой себя.
Она добавила, что знает лишь одно: оказавшись в разладе с собой, потом можно никогда не найти себе места. И обречь свою душу скитаться где-то, а потом искать ее и все же устраивать в то место, которого она потребует, только это место уже будет где-то сбоку, с которого плохая видимость, где неудобно и неуютно.
Он выслушал все это и сказал как будто по секрету:
- Я не могу без творчества. Я болею. Если я не буду этого делать, я умру.
Ей даже показалось, что он эти слова произнес вслух впервые, и сам был удивлен, услышав, как они звучат.
Ей не терпелось спросить, в чем же состоит оно, его творчество, но боялась услышать что-то, что ее может разочаровать. К тому же, если есть такое сильное желание, какие могут быть препятствия?
Его звали Андрей. Он был одет в кроссовки, джинсы и футболку, почти такую же, как у нее, это ведь завтра она будет в строгой юбке и блузке с кружевным воротником, которую ей подарила сестра. Правда, все это еще нужно будет вынуть из сумки и погладить. У него обычные темные прямые волосы, отпущенные до плеч. И у нее такие же.
Он заговорил тише, словно боясь, что кто-то может подслушать. Аглая удивилась его легкости высказать то, что было как-то особенно важно для него. Ей когда-то это было гораздо сложнее. Все люди старше ее, с которыми она разговаривала, так стремились подчеркнуть дистанцию и ставили себя заведомо выше, что ей сложно было проявлять откровенность.
Он рассказал, что бывают периоды, когда он не может учиться, он все забывает, что было на лекциях, что он только что слышал, потому что у него в голове уже крутится, уже играет музыка, уже звучат слова, и ему нужно браться за гитару или листок бумаги. Он теряет тетради и книги. Однажды потерял зачетку почти сразу после с трудом сданного зачета. Он живет двойной жизнью: слушает лекции, стараясь запоминать, одновременно старается не забыть то, что он услышал только что в собственной голове. Нет, даже не в голове, а где-то в грудной клетке, которая начинает расширяться, и сердце начинает биться совсем не в такт лекции, а в каком-то другом такте... Потом он идет домой, словно боясь растерять то, что на него нашло. Но когда он берет гитару, он забывает обо всем, и не может остановиться, пока не выдохнется. Или пока его не остановят.
Поезд шел где-то в Тверской области, уже была ночь, а они все говорили, упершись ногами в стену. Кто-то из сидящих сзади даже попросил их говорить потише.
- У меня группа, - сказал он. – Нас двое. Было трое, один ушел.
Ее так подмывало спросить, какая именно: авторская песня, хард рок, хэви метал, или еще что-то? Он не дал определенного ответа. А может быть, фолк? Или рэп? Во времена ее юности рэпа не было, но рок-группы ее молодости, которые ее сестра напрочь отказывалась признавать, остались с ней навсегда.
Еще неизвестно, удастся ли зарабатывать музыкой, продолжал он. А деньги на жизнь нужны сейчас. До тех пор, пока им удастся что-то сделать, можно будет потерять работу и учебу, и забыть все, чему тебя учили. Впрочем, еще будет время подумать.
- Я боюсь, - сказал он, - боюсь, что все это вдруг кончится. Что тогда делать? Какой смысл жить?..
Она вздохнула. Какой-то смысл найдется все равно, может быть, не столь высокий, но все же смысл. Начнется нормальная жизнь, вот и все. Почти до утра они говорили все об одном и том же, возвращаясь к какой-то странной загадке жизни, которая толкает человека на действия, неподвластные разумному объяснению и ожиданиям близких. Потом их разговор перешел на музыку вообще, на тенденции в культуре, вопросы современной культурологии, которые его касались совсем отдаленно. Об интернете, программах, законах, авторском праве, симпатиях публики, поп-культуре, истории рок-музыки, поп-арте, Москве и Петербурге, любимых местах в Москве и Петербурге, о чижике-пыжике, о вандализме, о цинизме властей, о русской культуре и всем остальном мире, и тут ей было где развернуться.
И все же она спросила осторожно, можно ли послушать то, что он делает. Андрей согласился. Он записал на клочке бумаги адрес сайта в интернете, который она поспешно спрятала в нагрудный карман джинсовой жилетки. «Да, посмотрите, там выложены мои записи», -- сказал он. У нее мелькнула мысль, что надо положить клочок бумаги в сумку, но сумка стояла под сиденьем, и доставать ее не хотелось.
Поезд пришел рано утром, со всей толпой они вышли на перрон. Андрей еще прошел с ней какую-то часть пути по платформе, а потом в здании вокзала-близнеца до памятника, и только когда надо было уже разойтись, ему – в метро, ей – на площадь Восстания, откуда удобнее было добраться до гостиницы, помахал ей рукой. И улыбнулся так, как улыбаются люди, просто радующиеся наступающему дню. А ей показалось – она встретилась в этой дороге с собой, или со своим отражением, или какой-то тенью своей юности.
Она почти не запомнила, как прошел форум. Ее доклад перенесли на заключительный день, так как одному профессору понадобилось срочно вклиниться, и кого-то надо было передвинуть, и этим кем-то, как всегда, оказалась она. По окончании конференции был устроен фуршет, после которого она потеряла пакет с некоторыми вещами, но, к счастью, не с ключами, документами, деньгами и важными бумагами.
Она вернулась домой, и это возвращение было приятным оттого, что все хлопоты, связанные с поездкой, закончились. Дорога развеяла ее, у нее поднялось настроение, она больше не боялась ни стука колес, ни высоты полета.
А осенью в Москве она познакомилась с человеком, который вдруг показался ей интересным. Он был вполне нормален и реален, и не было в нем никаких странностей, а все ее странности не раздражали его, как ни странно, а даже как-то трогали. Звали его Андрей, и он терпеливо напоминал ей, что она должна сделать, чего не должна потерять, куда она положила ключи, а куда мобильник. Аглая же, удивившись такому совпадению имен, вдруг бросилась отыскивать интернет-адрес того, другого Андрея, попутчика из Петербурга. Это, однако, уже было невозможно: клочок бумаги остался в кармане джинсовой жилетки, безвозвратно потерянной во время прогулки после фуршета в Петербурге, - там, где она в начале лета прочитала доклад, посвященный особенностям и тенденциям развития отдельных субкультур современного российского общества.
|
