|
Валентина Юсова
Счастливая девочка
Дом наш топился печами. Отапливался. Так правильно. Дровяное было отопление.
Талоны на дрова надо было не прозевать, получить как можно раньше. Их выдавали с конца октября и до первых чисел декабря, кажется.
Талоны надо было ловить, спрашивать в домоуправлении, хлопотать:
- …нам очень надо, ведь дети, муж-фронтовик, поймите. Верочка, вы уж скажите нам, когда...
- Ой, ладно вам, скажу-скажу.
Скажет, конечно, но когда? Это уж ее воля, нашей домоуправши.
- Юсов, ты за талонами сходил? Ты хочешь, чтоб как в прошлый раз?..
Прошлый раз и я помню, когда у нас окна и подоконники все во льду были и даже под окнами иней нарос. Поздно нам достались дрова.
Талоны получили, надо было ловить теперь, когда дрова привезут на склад. Дровяной склад был в Николо-Песковском переулке.
И близко, вроде бы, и далеко.
На себе тащить – невозможно далеко, а машину нанять - слишком близко, никто не поедет, и очень дорого. Значит, дрова будем на санках возить. Один только раз, я помню, привезли нам дрова на машине.
С машины эти полутораметровые, толстенные бревна надо перекидать, куда-то до времени сложить - тоже работа.
Почему плоутораметровые? Такая была мера продажи дров.
В двухметровую стойку из тоненьких еловых лесин, набивались полутораметровые бревна. Вот два на полтора - была мера или "сажень".
Конечно, не сажень в буквальном смысле слова, но так это называлось.
Я очень волновалась по поводу дров.
Я каждое утро начинала с вопля:
- Папа, дрова привезли?
- Нет еще, вот дитя какое окаянное! Другие куклу просят, а эта - дрова.
Сравнил! Кукла - это тьфу! А дрова... Это ж целый день счастья.
Мама прибегает, на ходу платок разматывает:
- Юсов, Галина, одевайтесь! Дрова...
А я: -Ааа!..
- Тебя не возьмем. Ты простужена, у тебя почки!
- Жень, давай возьмем, она же оборется тут, всех перебулгачит.
- Юсов! Только под твою ответственность!.. Быстро одевайтесь, я очередь заняла.
И мы едем за дровами. Я еду. Меня везут на санках.
Туда - папа, он быстро бежит, - мама отстала, Галька отстала, санки на повороте кренятся, папа еще и нарочно их круто разворачивает, так что полозки визжат -ииизззих! Я вцепляюсь в веревку, словно повод, привязанную к передку...
Мама кричит: Юсов, осторожно через Арбат! Машины! Юсов!
И через Арбат мы перелетаем - жжжжиих!
И через Собачью площадку - в Николо-Песковский.
Напрямую не проехать, там забор. Въезжаем через железные ворота на склад.
Как же там хорошо, на складе!
Пахнет - как в Новый год. Свежими опилками, снегом, корой, сосновой смолой.
Непилёный лес лежит у забора навалом. Тут же его и пилят по мерке. Ходят десятники, прикладывают к бревнам желтую длинную линейку (выше роста), проверяют, чтоб не больше, не меньше, а то такой скандал будет... Дрова - дело дорогое.
- Ну, пошли, мать. Галина, стой тут, сторожи Вальку, а то потеряется еще. И побегайте, поиграйте, чтоб не замерзнуть.
Галине бегать совсем не хочется. Она взрослая уже, чтобы бегать.
А я – рраз! - и бегом через весь склад - до забора.
Потом - среди этих стоек с дровами хожу-хожу, пока не заблужусь, как в лесу.
Они стоят не тесно, но часто, как деревья. И если голову задрать и в небо смотреть - то и небо какое-то становится другое, лесное, и снег с неба падает отдельными снежинками, медленно – а если рот широко открыть - то, подумать только!, - с неба - и мне прямо в рот. И воздух здесь холодный и чистый, как будто ты в снежной пещере или дышишь через круглый снежок, а он протаивает от твоего тепла и темнеет.
Тут меня хватает Галина и тащит:
- Все уже давно собрались, а ты тут... Давай-давай, шевели галошками...
Возле наших санок ( трое санок - папины, мамины, Галины) десятник ругается с родителями:
- Что вы нам осину одну суете?
- А мне куда ее девать?.. Сами себе сажень ищите, раз так.
Отец с матерью идут выбирать сажень.
А у меня уже попка, между прочим, подмерзает и я давно хочу кое-куда.
Галя-ааа!
- Господи! Этого мне недоставало! Пошли, горе мое.
Она ведет меня за бревна.
Какая же это мучительная процедура, когда на тебе столько всего надёвано.
Раздеться, одеться - а делов-то всего на секундочку.
Возвращаемся к санкам. Бежит отец.
- Так, я договорился. Пошли. Вот у этих двух саженей стойте, никуда от них... Поняли?
Поняли.
К ним никто не подойдет.
Это наше.
Наши дрова, отойдите.
Галина тоже ушла.
Все люди сразу становятся подозрительными.
Мы нашли эти хорошие дрова, а не вы!.. Я часовой! И я поднимаю со снега здоровую обледенелую жердину. Как дам!.. Только суньтесь!
Отец с матерью все оплатили.
Отец перетаскивает бревна.
За один раз все не увезти.
Я еду домой верхом на дровах, но отцу уже тяжеленько и он временами останавливается, а мать, со своими санками, еще умудряется меня придерживать, особенно, когда через дорогу, т.е. через Арбат. Это только первая ходка. Они оставляют меня дома. А сами еще четыре раза - из Староконюшенного в Николо-Песковский и обратно, на склад и домой, на склад и домой.
Потом, пока не остыли, все уложат, составят в сарае. Завтра надо все перпилить-переколоть.
Отец займет у Мильвидских козлы и будут они с мамой целый день - вжиик-вжжииик...
Мать здорово пилит. В эвакуации научилась. И она любит эту работу на пару с отцом. Приходит после этого всегда веселая, молодая... И отец тоже.
Но это завтра.
Ночью отцу нехорошо. Он стонет, ворочается.
- Юсов, Юсов, - тебе воды дать? - Да нет, так, ничего.
Тихо, тихо, потом отец шопотом:
- Женечка, ты не спишь? Пойдем на кухню, покурим...
Какая же я была счастливая, как я теперь понимаю.
КРЕМ-БРЮЛЕ
В конце августа сорок девятого года мне было пять с половиной лет.
Тогда и деньги и цены – всё было другое.
Папа оставил в столе получку. Четыреста с лишним рублей за полмесяца. Считать я еще не умела, что такое «четыреста» - не понимала, но знала, что для нас это очень БОЛЬШИЕ деньги.
А раз большие, то немножко-то можно взять.
Мне так хотелось, чтобы у меня, как у взрослых, в карманчике были деньги и чтобы я могла зайти, например, в угловой "Детский мир", достать ДЕНЬГИ и громко сказать продавщице:
ПОДАЙТЕ МНЕ... вон то.
Продавщица побежит, достанет с полки и принесет мне БЕЗ РАЗГОВОРОВ, то, что я велела.
А что? Четырехцветный резиновый мяч, чтобы играть им в штандр? Перочинный ножик? Ружье с пробочными пульками?
Велосипед!
Вон тот, двухколесный, который стоял у стены, упершись в нее вывернутым никелированным рулем, как рогами, а я гладила его по черной шине, когда приходила "посмотреть"... Его уже год никто не покупал, потому что он был дорогой и никому, кроме меня, не нужен.
Нет, на велосипед не хватит даже двух получек.
Ножик - это хорошо, но ножик есть. Чего деньги зря тратить?
Нет, если я возьму даже немножечко, чтобы потратить на себя, то это будет нехорошо. Это будет, что я украла. А надо взять - и сделать доброе дело. Для всех.
Я вытянула из стопочки две верхние бумажки, свернула их конвертиком, положила в карман и вышла во двор.
Я ходила, нахмурясь, с таинственным видом, пока все не стали ко мне приставать, - чего это я тут развоображалась.
Тогда я сказала:
- А побежимте все за мной за ворота… МОРОЖЕНОЕ ЕСТЬ!
За ворота мне выходить было запрещено. И всем тоже - строго-настрого. Но мы все равно бегали. И в "Детский мир", и в "Восточные сладости", и в магазин "Табак".
Я побежала за ворота и все понеслись за мной, крича "Ура" и размахивая во все стороны руками. И в этой куче были не только наши, но и ребята из дома 14, с которыми у нас была война, и из дома 28.
Мы добежали до угла Арбата, где всегда стояли две тележки. Одна с мороженым, другая - с газировкой.
Все с ходу затормозили, а я не затормозила и проскочила вперед, так что даже ткнулась в тележку с нарисованным белым медведем.
- Что будем брать? - мороженщица вытерла вафельным полотенцем красные мокрые руки.
Я вынула из кармана деньги, развернула, отделила одну из бумажек и протянула тетеньке:
- Крем-брюле на всех... Дайте… Пожалуйста.
И испугалась, что она мне не даст, что бумажка какая-нибудь ненастоящая, что я ошиблась, что это не деньги, что нам не хватит и что нас всех сейчас заберут. Меня-то уж - точно. В милицию.
Мороженщица подняла коротенькую бровку, повертела мою бумажку, сунула ее за оттопыренный на груди фартук и открыла крышку морозилки.
Оттуда повалил дым от сухого льда.
- Ну, подходи по одному...
Ребята стали подходить по очереди, она всем вручила по пачке крем-брюле, а я стояла и следила - и взяла свою пачку последней. И мы пошли обратно во двор…. Некоторые уже стали лизать на ходу твердое, коричневатое, как вареная сгущенка, жирное крем-брюле...
А мороженщица закричала мне вслед:
- А ну, погоди!.. Стой, говорю. Вернись!
Все. Сейчас меня заберут.
- Сдачу кто за тебя будет брать? Следи тут за всеми… - Она дала мне пачечку еще разных бумажек. - Кто детям такие деньги дает, прям не знаю. Одурели прям с этими детями...
Я скомкала и долго запихивала эти деньги, у меня падала мелочь и я ее подбирала. Ооо! Вот оно что! Мне еще СДАЧА полагается! А ведь у меня - еще одна такая бумажка...
И поехало!
Мы сожрали крем-брюле и рванули за пломбиром. Всем дали по пломбиру - и я гордо сказала:
- А сдачу?
Мне дали сдачу.
Слух о богатой, щедрой девочке из дома 30 пролетел по Староконюшенному. К нам приходили дети из совсем уже дальних, чужих дворов. И я кормила ВСЕХ.
Мы не могли больше есть мороженое и перешли на газировку.
Мне, правда, предлагали потратить всю сумму в каком-нибудь другом месте, например, пойти в булочную и накупить пирожных. Но я твердо отказывалась:
- Только на углу, только мороженое и газировка. Больше никуда и ничего.
Я вам скажу, почему: я боялась, что в другом месте, в МАГАЗИНЕ, где КАССА, меня раскусят и либо деньги отберут, либо выгонят.
Я снова и снова платила, требовала сдачу, мне было нехорошо от сладкого и толпа моих поклонников заметно подтаяла с краев.
А денег-то становилось все меньше, так, что даже я это начала понимать. И мы уже пили газировку не с "двойным вишневым", а с одинарным. А потом перешли на чистую.
И тут появился папа.
Когда я тупо в очередной раз сказала "А сдачу?", папа навис надо мной и спросил, что это я тут делаю? И что это все тут делают? И откуда у меня ДЕНЬГИ?
И мороженщица закричала радостно:
- Так вы родитель? Че ж это вы папаша, делаете, куда вы смотрите? Ведь цельный божий день они тут носятся – КРЕМ-БРУЛЕ, видите, кушают! Сто рубликов прокушали! СДАЧУ они требуют! Это же уму непостижимо!..
И папа повел меня домой.
- Вот как с тобой жить, Валентина? Ведь эти деньги-то – на питание… На семью, понимаешь, балда? Отодрать бы тебя, как следует…
Но никто меня драть не стал. Поругали немного – и всё.
*Авторская графика по техническим причинам не соблюдается.
|
