Эдуард Шульман

 

ОКОЛО ЛИТЕРАТУРЫ

 

Что стоишь, качаясь...

 

            Расскажу о Цветаевой.

            Некий хороший человек пригласил её в Англию. Он там читал лекции по русской литературе. Может быть, в Кембридже. Может быть, в Оксфорде. Получал, надо думать, профессорскую зарплату... А та, про кого читал     (Марина Ивановна), не имела, как водится, ни шиша.

            Ну и позвал в гости. Профессор - в смысле - поэта. Показывал достопримечательности, то, сё. Угощал от души. В изысканных дорогих ресторанах. И очень, понимаете, огорчился, что поэт весьма слабо реагирует на усиленное питание: вяло жуёт и согласно классической традиции всё больше никуда не смотрит.

            Вздохнувши опять-таки от души, хозяин-профессор выразил удивление. Или неодобрение. Даже, глядишь, порицание.

            - Вы, - укоряет, - Марина Ивановна, безразличны к радостям жизни: к гастрономическим удовольствиям и кулинарным рецептам. Хоть сено-солому подай, всё будете вилкою тыкать!

            И Марина Ивановна, представьте себе, согласилась. Точно, кивает, правильно. Мы, заверяет, поэты, производим духовные ценности на подножном корму. С филе-бламанже, с шампиньонов да с рябчиков - кто же, простите. не воспарит? Нет, попробуйте-ка на сене с соломой! Чистота эксперимента, уважаемый профессор!.. И в заключение вроде бы засмеялась.

 

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст.

И всё - равно, и всё - едино.

Но если по дороге куст

Встаёт, особенно - рябина...

 

*          *          *

 

            А хороший человек, принимавший Цветаеву, - князь Святополк-Мирский. Сын царского министра внутренних дел, эмигрант,  профессор Лондонского университета, коммунист, евразиец, возвращенец...

О последних его годах повествует Ярослав Васильевич С - поэт и многолетний сиделец:

 

Бельё за окном на верёвке,

заплёванный маленький зал.

Он в этой фабричной столовке

о Рюриковичах рассуждал.

Тут вовсе не к месту детали,

как капельки масла в воде.

Его второпях расстреляли

в угодьях того МВД.

В июне там или в июле, -

я это успел позабыть, -

но лучше уж русскую пулю

на русской земле получить.

 

                Что лучше, что хуже - не комментирую. Наверное, о самоубийстве Цветаевой кто-нибудь распевает частушку, где "местная петля" рифмуется с   "ля-ля-ля"...

Но детали, Ярослав Васильевич, очень даже сгодятся.

 

*          *          *

 

            О князе Дмитрии Петровиче Святополк-Мирском  (1890 - 1939)  вспоминает Чуковский:

 

От высокородных предков унаследовал он гурманство. Разоряется на чревоугодии. Каждый день идёт в роскошный ресторан... не только ест, но и пьёт.

 

                А чуть выше:

 

Мил чрезвычайно. Широкое образование, искренность, литературный талант, самая нелепая борода, нелепая лысина, костюм хоть и английский, но неряшливый, потёртый, обвислый. И особая манера слушать: после всякой фразы произносит сочувственно  "и-и-и"  (горлом поросячий визг)...

 

            Князь Святополк, - быть может, последний в нашей литературе кающийся дворянин. И не о нём ли, с его «особой манерой слушать», писал другой детский классик - Маршак:

 

Мой мальчик! Тебе эту песню дарю,

Рассчитывай силы свои.

И если сказать не умеешь "хрю-хрю",

Визжи, не стесняясь, "и-и!"

 

 

 

Как Алексей Николаевич Толстой вернулся на Родину

 

            Но лучше, по охранительному инстинкту, ограничимся первою буквой и титулом: граф Т. Остались ведь родственники - прямые потомки. Потянут к суду, потребуют сатисфакции: то, блин, не так и это не этак... А граф Т - просто литературный персонаж с некоторым экивоком в сторону прототипа - подлинного графа Алексея Николаевича Толстого.

            Вот точно ли подлинный, - большой вопрос. Мать Алексея Николаевича сошлась с гувернёром  и покинула графскую опочивальню в положении «на сносях». И что там в изгнании уродилось, - граф Т тайно мучился и переживал: а ну как и впрямь гувернёров отпрыск?

            И потому остроумно - разом тонко и шаржировано - изображал местную потомственную родовитость:

 

                ...неожиданно нанёс визит, - говорит современник, - в цилиндре и в огромной медвежьей шубе.

                - Да, наследственная... Остатки, - пробормотал, - прежней роскоши. - А после смеялся и крякал: - Я эту наследственность за гроши купил, по случаю. А какое барское впечатление!

 

            В эмиграции быстро сообразил (в смысле - граф Т): делать тут нечего, - нет рынка, нет покупателя.

Граф же Алексей Николаевич Толстой формулирует круче, ибо в существующем ныне большевистском правительстве видит ту реальную власть, которая одна сейчас защищает русские границы, поддерживает единство русского государства от возможного порабощения и разграбления. Точка, абзац. Как говорится, конец цитаты.

Идея служения - дворянская идея. На вопрос о роде занятий Прусский король отвечал: «Ich diene. - Я служу». Аккурат в этом смысле надобно толковать французского Людовика: государство, блин, - это я. Служа себе, служу Родине.

Нам, прочим, сложнее. Возникает грамматический оксюморон - противительный союз, связующий поневоле. Противопоставление переходит в противостояние. Служить бы рад, прислуживаться тошно. Готов служить, но делу, а не лицам. Предпочитаю служить Отчизне, а не денежному мешку. Соединительная неувязка!

            Не станем углубляться в мотивы Алексея Николаевича Толстого. А граф Т, - свидетельство наблюдателя, - ловкий рвач... Жена его тоже не любила скудной жизни и будто бы жаловалась:

 

                - Что ж, в эмиграции, конечно, не дадут умереть с голоду, а вот ходить оборванной и в разбитых башмаках дадут.

                Думаю, она немало способствовала Толстому в его конечном решении возвратиться в Россию.

 

            Жена Алексея Николаевича - замечательный поэт и замечательный человек Наталья Васильевна Крандиевская (1888 - 1963). Из разночинной семьи с левыми радикальными взглядами. Отец - издатель популярного библиографического указателя типа «Что читать?», хороший знакомый Луначарского и никуда, натурально, не тронулся с большевистским переворотом.

            Был здешним ходатаем не столько даже за дочку и зятя, сколько за одного своего задушевного протеже. Тоже издателя. Который с именем, отчеством и фамилией обретается в словаре «Книговедение». Мы же сократим его (в целях свободной фантазии) до латинской буквы S (в силу польско-литовского происхождения).

            На заре ушедшего века - не то мелюзга-чиновник, не то мелкий армейский чин. И вдруг (фантазирую) выигрывает буквально по лотерее какую-то несусветную сумму. А может быть (ближе к истине), умирает одинокий и скаредный дальний родственник - херсонский помещик, степной магнат. В результате S нежданно-негаданно (чистая правда) - законный наследник.

            И не о нём ли (предположительно) повествует зоркий наш наблюдатель? Дескать, в Париже, в эмиграции повстречал граф Т

 

            старого московского друга Крандиевских, состоятельного человека, и при его помощи не только жил первое время, но даже оделся и обулся с порядочным запасом.

                - Я не дурак, - говорил, смеясь. - Тотчас накупил белья, ботинок. У меня их целых шесть пар - лучшей марки, на великолепных колодках. Заказал три пиджачных костюма, смокинг, два пальто... Шляпы тоже превосходные, на все сезоны... 

 

            Но изложим биографию S отчасти, что ли, юмористически. Новоявленный миллионер употребил свалившееся богатство на, извините, благо народа. По совету Крандиевских, основал просветительское издательство, дабы в меру сил, под неусыпным оком цензуры, открывать глаза местному населению. Дал денег на чуть ли не первую (справьтесь по справочнику) внутрироссийскую большевистскую газету «Новая жизнь», где Владимир Ильич Л - негласный редактор,  - чуть ли опять-таки не впервые, провозгласил человека (поверьте на слово) нарезною железной болванкой с головкою - винтиком.

            Л - большой любитель Тютчева - и декламировал будто бы так:

 

Таись и скрывайся,

Воруй и смывайся!

 

Ну и слинял  из страны нелегально.

S судили и выслали. За границу. 

То ли застрял там лет на пятнадцать, то ли, по амнистии, наведывался на Родину, но после Октябрьского восстания и Гражданской войны, в угаре нзпа, почтенный (и почтительный?) Крандиевский сунулся по начальству. Такой, дескать, заслуженный человек, пострадавший за революцию, прозябает в Париже, - нельзя ли ему домой?

Начальство благодушно рявкнуло: льзя!.. И S отправился на разведку.

Приняли его классно. Обеспечили, как в басне, стол и кров, проводили на почётную пенсию и в свой срок (1935) торжественно похоронили с роскошным некрологом в центральной печати.

А при жизни, едва прибывши в Москву, неугомонный лазутчик хлопотал у властей за Алексея Николаевича Толстого и доносил зарубежному графу Т, чтобы неукоснительно паковал вещички.

Тому - куда податься? Как пошучивал местный классик, «маленькая, но семья». Да у Алексея Николаевича - вовсе не маленькая: он с женой, два сына от Крандиевской + её сын от первого брака + его дочка от первой жены + бонна-эстонка при детях... Ну и въехал в Москву, - посмеивался тот же классик, - «на белом коне Полного собрания своих сочинений».

Правоверный классик-остряк, - вы правильно догадались, - Владимир Владимирович М. И весьма тонко почувствовал, вернее - почуял, что при графе Т лично ему, Маяковскому, ничего не светит. Коль скоро тутошнее начальство обласкало-приветило «красного графа», то законное место М - в Донском крематории... Или в Париже.

Наоборот, будущий классик Б (уж не Булгаков ли Михаил Афанасьевич?) воспрянул духом и воспарил. Обе согласные буквы - бывший Т и будущий  Б - сошлись в лютой неприязни к любителю Тютчева, плешивому вождю Л, который на их глазах развязал стихию, и скопом, в отместку, уповали на усатого продолжателя, что худо-бедно навёл порядок. 

В доверительной обстановке бывший Т поделился с будущим Б интимными подробностями. У классика, блин, должно быть три жены. Первая - та девочка, что полюбила мальчика. Её обожание придаёт силы, заставляет самоутвердиться. Вторая - министр внешних сношений, литературный агент - внедряет классика в косную издательскую массу. Третья - юная красавица, маститая вдова - стережёт архив и заведует домом-музеем.

В согласии с данной классификацией будущий Б сменил первую жену на вторую, а бывший Т - вторую на третью.

Наталья Васильевна Крандиевская, которую, ради собственной безопасности, сведём по привычке до первой буквы, - бедная К плакалась будто бы бонне-эстонке: мол, поплатилась за то, что шибко содействовала графу Т очутиться в России.

Бонна возилась с чужими внуками, жила как в родной семье и душевно радовалась за хозяев, что ловко и вовремя избежали зарубежного нищенства. Развод, natuerlich, не есть хорошо, да сердцу не прикажешь. Herr Graf hat ein weites Herz! 

Человек широкого ума и любвеобильного сердца, граф Алексей Николаевич вроде приноровился к новой действительности, был даже не прочь прихвастнуть где-нибудь за границей:

 

- Я, например, как живу? У меня целое поместье в Царском Селе, у меня три автомобиля... У меня такой набор драгоценных английских трубок, каких у английского короля нет!

 

С молодой третьей женой перебрался в Москву. Вторая - с детьми и бонной - поселилась в Ленинграде. Особняк в Пушкине (Царском Селе) отдали Дому творчества.

Сын-студент посватался к однокурснице - дочери, скажем, латиниста L (опять-таки польско-литовского корня), друга Ахматовой и Гумилёва, поэта и переводчика. Того, как дворянина, после убийства Кирова, высылали из Питера... «Красный граф» оборонил. И позднее, заседая в Комитете по Сталинским премиям, вполне заслуженно поощрил бедного родственника. Михаил Леонидович Лозинский (1886 - 1955) переложил на местном наречии «Божественную комедию» с девятью кругами Дантова ада.

А «кировский поток» - тысячи гонимых и выгнанных - рассосался на ручейки, просочился на Волгу, за Урал, в Сибирь... Так отдельные питерские интеллигенты упаслись от ленинградской блокады.

Алексей Николаевич эвакуировался в Ташкент. Семью - Наталью Васильевну с сыновьями - вывезли самолётом:... Вот только бонне-эстонке не нашлось места. Теперь благородным и благонравным правнукам есть кого навещать на Пискарёвском кладбище.

Не исключено, что наличие в стране «красного графа» каким-то образом умеряло (и умИряло) власть. Как «большой террор» грянул со смертью Горького, так маленький послевоенный литературный погром приключился уже в отсутствии Алексея Николаевича...

Среди многих талантов, житейских и творческих, выпало графу Т и безалаберное актёрское шутовство. Особенно удался Епиходов из чеховского «Вишнёвого сада». Первое появление с простодушною репликой - местным напевным говорком, крякая, хрюкая, хмыкая:

 

- Не могу, блин, одобрить нашего кли’мата. - С ударом на «а» и как-то по-бабьи пригорюнившись: - Наш кли’мат, блин,  не может способствовать...

 

 

 

День смеха

 

            Не скажу точно, когда установили этот весёлый праздник. Будто бы в Древнем Риме. У нас же - в честь Гоголя, который родился аккурат 20 марта - 1 апреля по новому стилю.

            А 1 апреля по-старому  "посетил сей мир"  Демьян Бедный  (1883 - 1945). Да-да, тот самый, что и сейчас поминается посреди хмельного застолья:

 

Как родная меня мать провожала,

Тут и вся моя родня набежала.

 

            С биографией Демьяна знакомят нас Большая Советская и Краткая Литературная энциклопедии. Плюс биографический словарь "Русские писатели". А также замечательный справочник  "Деятели СССР и революционного движения России".

            Он вышел из печати к десятилетию Октября, когда Демьян Бедный  развенчивал некий слух или некую сплетню, которые - слух и сплетня - сопровождали его до могилы.

А именно: что Демьян Бедный - не сын церковного сторожа Алексея Софроновича Придворова, а незаконный царственный отпрыск - дитя поэта К.Р., Константина Константиновича Романова  (1858 - 1915), Президента Академии Наук, инспектора-попечителя военно-учебных заведений. 

Основания:

            1. Уроженец деревни Губовка, Херсонской губернии - бывшего военного поселения, куда К.Р. будто бы наведывался.

            2. Паспортная фамилия  (Придворов)  намекает на происхождение, - не прикрыт ли августейший грех каким-либо придворным лакеем...

            3. Когда будущий поэт обретался в военно-фельдшерской школе, К.Р. покровительствовал ему, - разрешил, в порядке исключения, закончить гимназию и поступить в университет.

4.   Юный Ефим Придворов восхищался монархией и монархом:

 

Звучи, моя лира! 

Я песню слагаю

Апостолу мира -

Царю Николаю!

 

            5. В годы первой мировой войны быстро выслужил Георгиевскую медаль и занимал крупный тыловой пост. Освободил от призыва некоторых партийных товарищей - устроил на оборонные предприятия.

            Принадлежал ли действительно Демьян Бедный к императорской фамилии - нас, по правде. не занимает. Надеемся, что нет, не принадлежал... Сам поэт положил много сил, разоблачая "царственную легенду". Вот как открывается его биография в "Деятелях СССР":

 

                Вряд ли кому-либо из наших писателей выпала доля более страшная, чем детство Д.Б. Теснейшим образом он связан с людьми, носившими все знаки уголовщины и каторги. Ужасающие жестокость и грубость окружали Д.Б.

 

            Иными словами. между К.Р. и Д.Б. - пропасть. Откуда взяться царственному родителю в нашем простом быту?.. И дальше, с большими подробностями, расписывает поэт собственную мамашу. Мол, посудите сами, кто же польстится...

            Опять-таки перелагаю по пунктам, сохраняя стиль подлинника:

            1. Женщина исключительно красивая, крутая, жестокая и распутная. Глубоко презирала мужа, что был значительно старше и жил в городе. Всю свою тяжёлую ненависть вымещала на сыне, которого родила в семнадцать лет. Пинками, побоями, бранью внушила мальчику ужасающий страх, превратившийся постепенно в непреодолимое отвращение.

            2. Был праздник. Жара, духота. По обыкновению избитый и зарёванный, Ефимка плёлся за матерью. Вошли в лавочку  -  -  -

            ...проснувшись в закутке, мальчик стал невольным свидетелем бесстыдной сцены. Прямо на мешках, на глазах потрясённого ребёнка... Ефимка заплакал, а мать всю дорогу лупила его палкой.

            3. Мать поэта звалась Катей, Екатериной Кузьминичной. Вследствие ли постоянных побоев  или другого извращения природы она, кроме Ефима, детей не имела. И слыла большой мастерицей, сейчас бы сказали, "не подзалететь". Деревенские осаждали её. Екатерина Кузьминична тонко поддерживала обман: давала разные снадобья, поила настоем из пороха с луком.

            Девки исправно глотали, а в положенный срок исправно рожали. Тут привлекался Ефимка, - в качестве грамотея строчил лаконичную записку: крещёное имя Мария, при сём рубль серебром. И "тайный плод любви несчастной"  препровождался в приют.

            Парни, прижавши Ефимку в тёмном углу, допытывались: "А ходыла Прыська до твоей маты? Кажи!"... Но мальчик крепко хранил девичьи тайны. А мать по-прежнему предавалась разврату.

            4. Будущий поэт умирает... Мать, простоволосая, пьяная, шьёт сыну  смертную рубашку и орёт во всё горло весёлые кабацкие песни. Кладбищенский сторож, собутыльник и близкий друг матери, склонился над мальчиком: "Дэ жэ тэбэ, Ефимаша, поховаты?.. А-а, пидля бабуси. Там мята дужэ гарно пахнэ!"

            ...очнулся от страшных криков. Темно. Пьяная мать визжит под сапогами отца. Он отмахал 20 вёрст и за косы приволок с гульбища свою благоверную.

5.   Когда  Д.Б.  уезжал в столицу, увидал на вокзале растрёпанную бабу, не совсем трезвую. Грозя кулаком, она дико вопила: "А щоб тоби не доихаты!"...

И вдруг  как снег на голову нагрянула в Петербург.

-  Его вбылы.

- Кого?

- Батька.

И путаясь, рассказала, что на базаре, в отхожем месте, нашли отца. На пальце - серебряный перстень: Алексей Придворов...

Убийцу не обнаружили.

            6. В годы советской власти Екатерина Кузьминична  навещала сына в Кремле, получала деньги, подарки... но покидая гостеприимную семью, непременно по мелочи подворовывала. А после на барахолке расхваливала товар: "Ось шапка Демьяна Бедного за три карбованца!"

            Покойного мужа ругала со злобою. Лишь на смертном одре покаялась, что убила. За то будто бы, что хотел продать дом в деревне... Опоила отравленной водкой. Двое любовников обмотали шею тонкой бечёвкой, удавили и бросили в нужник... Перстень почему-то не сняли.

            Краткие выводы: грязная, пьяная, распутная, подлая... истязательница, воровка, убийца... Ну, попросту крик души: верьте мне, люди! Моя мать - гулящая, а не любовница Константина Романова!

            Бедный был удостоен высоких наград, провозглашён классиком, но похоронен на Новодевичьем, - не в кремлёвской стене. Потому что в 1938 году расстался-таки с красною книжицей - умер беспартийным. Хотя и в Барвихе, в правительственном санатории.

 

В Красной Армии штыки,

Чай, найдутся.

Без тебя большевики

Обойдутся.