 |
Литклуб |
Эдуард Шульман
ЯБЛОНЯ ЛЮБВИ С ЭПИГРАФОМ ИЗ АХМАТОВОЙ
То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует...
Это случилось в метро, и я всё видела собственными глазами. Видела, как он сидит, отодвинувшись к краю, чтобы девушка могла спать на его плече. Я ещё позавидовала и подумала, что когда едешь одна - спать неудобно и даже неприлично, а так - никто и не обратит...
Девушка очень сладко спала и была счастлива. Вот уткнулась в подмышку, и больше ей ничего не надо. А он сидел рядом, состроив из себя кресло, и голова торчала в стекле, в светлых плитках станции -СКАЯ.
Помню, я оглянулась, - куда он уставился? Но открывался только пустой вестибюль. И люстры - вроде гранёных стаканов.
Однако глаза напротив выпустили какие-то стрелы. Не короткие, не одну за другой, а непрерывную длинную стрелу - синюю и тонкую. Она повисла, не прогибаясь. Дальним острым концом ударила в люстру, в таблички с перечислением станций, и они, указатели и светильники, покачнулись.
Тут грохот обрушился на меня. Поехали по белой стене чёрные буквы -СКАЯ. И я очнулась в туннеле вплотную с его лицом.
На лбу выдавалась полуокружность. Почти идеальная.
Будто немного повыше, в волосах, на крутом скосе, найдена точка и поставлен циркуль с радиусом до переносицы.
Окружность выпячивалась, каменела... И я услышала звук, не ясный в шуме колёс, - треск или вздох, - два звука, сливавшиеся в один. Что-то царапалось, тискалось, пищало... И я услышала стон.
Круг на лбу постепенно разглаживался. Лицо становилось прежним - смешным и серьёзным. Девушка спала, уткнувшись в подмышку, - счастливая, как и раньше. Он застонал. Дрогнула длинная голова, губы загнулись... Я увидела, как из-под куртки, сквозь плащевую ткань, вылезло и проползло что-то... тоже чёрное, извилистое, тонкое...
Ой!.. Чуть в голос не закричала! Потому что ужас как, больше всего на свете, боюсь змей...
Меня хватило поднять глаза. Невысоко.
Видела то, ползучее. И рядом - мужская штанина в клетку. С уголком шуршащей газеты.
Нога вздрогнула, шевельнулась.
И снова повисла, легонько раскачиваясь под газетным листом.
"Она" или "оно"... как лучше, не знаю... на ней будто выскочили маленькие утолщения, которые запушились и даже, казалось, пахли.
И я уже ясно различала: "оно" никуда не движется.
Набухает венчик. Потом лопается со звуком писка и радостного царапанья, и словно надевают коричневое колечко, выталкивая гибкий живой сустав...
Вот таким режущим чёрным крючком "оно" зацепило брючину. Чуть ниже кармана, прямо по шву.
А девушка спала... А газета шуршала...
И вдруг "змейка" округлилась, отяжелела, распустилась, разогнулась... И по мере того как её поднимало, двое мужчин поворачивались друг к другу, совпадая гримасой. Сидели. Два мужских профиля. Старались не сдвинуться, не задеть. Как-нибудь не дотронуться.
И в это время упала газета. И пробудилась девушка.
Бог весть, что с нею было. Куда носило, где опускало. Но, кажется, во сне она видела то же, что наяву. Ей снилось собственное счастье. И сон прервался оттого, что прервалась действительность.
- Я спала? - сказала девушка громко. - Что-нибудь случилось?
Я не знала, что сейчас будет. Что надо делать или говорить. Как и куда вмешаться. Только подумала, какой длинный и чёрный перегон между этими станциями. Какой бесконечный...
- Что с тобой? - говорила девушка. - Я долго спала, да?
И мы услышали треск. Наверное, тихий - в дальнем конце вагона. Но в нашем углу - очень даже отчётливый.
Трещал, разрываясь, шов - ближняя брючина.
И девушка увидела то, что я в этот миг по-прежнему величала "змейкой". То, что другой человек сразу назвал истинным именем...
Ступив на газету, девушка встала между мужчинами. И способ действий сказался в том, кому первому начала помогать.
Конечно же, брюкам!
А вагон вокруг гудел от вопросов: что, где, когда?.. Руки девушки выскользнули из-под пальто. Тонкие, слабые. С острыми кулачками, на которых смешно выпячивались побелевшие косточки.
- Доктор... - выдохнул кто-то почти радостно.
Брюки дёрнулись и застыли.
А то, что не было "змейкой", расправилось, будто стреляя отростками. Никак не ухватишь последний сустав...
Девушка сказала неожиданно нараспев:
- Когда есть здоровье - всё нужно. А нету... - И распорола брючину. - Подвиньтесь, пожалуйста... осторожнее.
А спутник сидел подле, уже осмыслив случившееся. Но при всей проницательности и, полагаю, уме не знал того, что знала девушка. Без внутренних обсуждений, сомнений и споров. Как знаем мы, женщины: он - источник всего, он - причина.
Ум, учили когда-то, есть способность идти от частного к общему и от общего к частному. И вот он шёл той дорогой, пока девушка, топчась на газете, делала своё дело.
Незаметно (прямыми длинными пальцами) освободил куртку. Нахмурился, комбинируя и сопоставляя, проникая в недра вагонного дивана, где, как он думал, и зародилось то, что девушка почтительно извлекала. Сидел, привычно играя складками лба, а ум шёл себе по разбитой дороге.
Но тут простая работа девушки была кончена. И "то", или "это", или "оно" взмахнулось и вымахнуло. Суставы с коричневым ободком растопырились, словно пальчики. Шелестели и шевелились. И пахли своим собственным единственным запахом, которым я хочу дышать в этом городе. Больше ничем не хочу дышать.
И тогда мужской голос в далёком конце вагона сказал моё слово:
- Яблоня! - сказал. - Дерево!
Откуда-то из угла шёл человек. Пальто нараспашку, пиджак врастёжку. Шарф на сторону. Галстук через плечо. Края рубашки раздулись до отверстия, заполненного линялой майкой. И вот шёл с зелёным листом на груди. С рыжими небритыми кустиками...
Можно было бы без труда догадаться, по внешнему облику, в каком он состоянии. Но я лишена такой житейской способности. И профессия не помогает. Скорее - наоборот. Мне видятся тут совсем иные симптомы.
- Яблоня... - шептал он, - дерево... - И наклоняясь вперёд, как северянин, ложился на ветер.
Внезапно погас свет. Вагон дёрнулся. Вдавились, завыли колёса. В темноте что-то шипело. Словно из подворотни, тянуло сквозняком. Я слышала шорох, как перед взрывом. Будто весёлый тот огонёк съедает плетёный шнур.
Вспыхнуло, осветилось. И мы нашли себя в разных углах, разбросанными по одиночке. Там, где выросла яблоня, не было никого. Только газета, истоптанная и дырявая, плыла над проходом, медленно оседая, погружая яблоню в свою тень.
И мы увидели, какая она крохотная. Коротенький кустик. И всё время точно подпрыгивает. Потому что растёт. Очень зелёная.
Он и его девушка держались поблизости. Казалось, ему не терпится подойти, пощупать. Что-то проверить, выверить... какие-то расчёты, соображения... а девушка не пускает.
Тот, другой, сказавший моё слово, распоясанный, полувыбритый, в зелёной майке, как с фонарём, пошатывался у стоп-крана. И пел-выкрикивал без мелодии:
У каждой женщины должна быть змея!
Это больше, чем ты! Это больше, чем я!
Звякнул ключ. Лобовая дверь отворилась, и вошёл машинист или помощник в красной фуражке. Из-под чёрного лакированного козырька выпущен чуб, такой же чёрный и лакированный.
- Вы остановили поезд? - спросил машинист немосковским голосом.
- Мы! - сказал тот, в состояние которого мне не проникнуть.
- Чому?
- По причине яблони и змеи!
Машинист или помощник потянул носом, поморщился, усмехнулся.
- Он не пьяный, - сказала я вдр
уг, как говорила когда-то в школе, сбивчиво и волнуясь. - Вы не думайте, он не пьяный. Я знаю. Я врач.
Мы все смотрели на машиниста или помощника. И он повернулся в сторону нашего дерева, хотя никто не указывал. Его повернуло к яблоне, и зоркие глаза встретились с нею раньше, чем тело приняло устойчивое положение.
И мы увидели все, сколько нас было: он, девушка, я, пьяные, трезвые - весь наш вагон, остановленный посреди туннеля в неудержимом, неукротимом беге... увидели, что она есть.
Машинист покачнулся. Фуражка поползла на затылок. Вытянул руки и пошёл к яблоне, двигая пальцами, словно щупал дорогу. А девушка и её спутник (но первая - девушка) медленно шли следом по шелестящей газете. Машинист присел на корточки, и руки, простёртые над яблоней, гладили воздух.
- Яка голысенька... - сказал машинист.
И сидел на корточках в зелёной тени, как
в воде. Яблоня росла, подпрыгивала. Тень накрывала машиниста плотнее и глубже, обращая в комнатное растение.
- То ваша? - спросил машинист.
- Не знаю, - сказал он, запинаясь. - Она сама...
- Наша, - сказала девушка.
Машинист кивнул с важностью.
- То ваша, я знаю. - И пошёл по вагону.
| 