Литклуб

Анна Масс

КОЛДУНЬЯ


    
(Отрывок из рассказа о фольклорной студенческой экспедиции)


… Утром хозяйкина дочка Тамара спросила:
- На Поч-озеро у колдуньи не были еще?
Женя встрепенулся:
- У кого?!
- У тети Паши Кузнецовой. К ней из всех деревень ходят, она многих лечит, заговоры знает, привороты.
- Вот это да! – загорелся Женя. – Сегодня же пойдем! Как до нее добраться? Тамара объяснила: полем до росстани, потом по лесной тропе прямиком километров семь до бережка, а там и километра не будет до деревни Потеряево, где живет Пелагея Максимовна Кузнецова, колдунья. Женьке явно хотелось идти вдвоем с Леной. Может, я бы и сама с ними не пошла – охота была чувствовать себя третьей лишней. Но Лена категорически заявила, что, если идти, то только втроем. Она держалась за меня как за последнюю опору, не дающую ей утонуть в любовном омуте.
Да и потом, интересно увидеть колдунью. Хотя и не верила я в ее реальность. В сказках – да, а теперь-то какие колдуньи?
Отправились после обеда.

… Вот и росстань. Отсюда, как в сказке, расходятся три дороги: правая – к чуть видному за соснами озеру; прямо – к вырубке с торчащими пнями. Их потом выкорчуют и землю вспашут под рожь. Третья – в лес. Туда и свернули, как было сказано. И сразу стало теплее: мы точно окунулись в душистое парное молоко.
Я-то совершенно не ориентируюсь в пространстве и положилась на своих спутников. А их понесло не прямиком, как советовала Тамара, а налево, по узкой тропинке. Тропинка некоторое время петляла, а потом исчезла. Мы забирали то влево, то вправо – тропы не было. Стало ясно, что мы заблудились. Под ногами – заросли черники, вокруг – гнилая, влажная чащоба. Женя споткнулся, ухватился за ствол, и дерево рухнуло. Мы блуждали в поисках тропы, чтобы вывела нас хоть куда-нибудь. Путь пересекали завалы толстых, трухлявых стволов. Поставишь ногу – а она проваливается в древесную труху. Комары кружатся над нами сплошным серым облаком.
- Да что же это такое! – в сердцах сказал Женя, размазывая по лицу кашу из комаров. – Леший нас, что ли, водит?
Прав был старик Емельяныч: в таком лесу - не хочешь, а поверишь в леших.
Был двенадцатый час ночи. Еще довольно светло. Стволы деревьев снизу подернуты лиловым туманом. Красиво. Но нам было не до красот. Очень хотелось есть. Дураки, не догадались взять с собой хоть по куску хлеба. В довершение, мы забрели в болото. Не то, чтобы нас стало засасывать в трясину, но все же не очень-то приятно брести по колено в травянистой густой жиже, руки и лица распухли от комариных укусов, комары визжат в волосах…
… И вдруг мы услышали где-то слева от нас, явственный звон колокольчика. Такие колокольчики вешают на шею коровам, чтобы не потерялись. Значит, где-то вблизи жильё!
Мы бросились на звон. Ветки хватали нас за одежду, хлестали по лицам. Сами не заметили, как вылезли из болота. Бежали, перелезали через стволы, перепрыгивая через ручьи, путаясь в ветвях… Только бы не умолкал колокольчик!
И вот чаща расступилась. Мы вышли на пригорок. Прямые сосны стояли не часто, на их тонких, розовых стволах бликами играли пятна остановившегося на горизонте солнца – последней улыбки уходящей белой ночи. Столбы света как прозрачные колонны, пронзали пространство между деревьями. Пахло хвоей, чистой, сухой землей, земляникой. Метрах в десяти от нас стояла белая лошадь с колокольчиком на красной ленте через шею. Не затасканная крестьянская кляча, а сказочная, тонконогая, с длинной гривой, стройная кобылица. Чутко подняв красивую голову, она смотрела на нас человеческими глазами. А мы, остолбенев, смотрели на нее. Она звонко заржала, и промчалась мимо нас. Мы – за ней. Она вскоре скрылась за деревьями, но колокольчик звенел, и мы бежали за его звоном. И вот уже мы бежали по тропинке, которую так долго искали. Она привела нас к обрыву. Под обрывом плескалось озеро. На противоположном его берегу стояла деревня. И, темным силуэтом, высокая церковь с тремя куполами.
Мы сели у обрыва на белый сухой мох. Нас окружали заросли лилового вереска. От усталости дрожали ноги. Белая лошадь исчезла, как и полагается в сказках. Надо было перебираться на тот берег. Озеро в этом месте сужалось как горловина цифры восемь. Тропинка спускалась прямо к берегу. Может быть, тут брод?
Подняв повыше авоськи с тетрадями и фотоаппаратом, мы поплелись через озеро. Оказалось мелко, вода не доходила до пояса.
Был первый час ночи, когда мы, мокрые, искусанные комарами, явились в спящую деревню. Сейчас сенокос – «пожня». Ложатся рано, а встают в четыре часа утра.
Можно было переночевать в «байне» на берегу, но очень хотелось есть.
Постучались в первый же дом. Долго не открывали. Наконец, открыл бородатый дед в ватнике и кальсонах.
- Здравствуйте, дедушка, извините, мы из московской экспедиции, можно у вас переночевать? – жалобно попросила Лена.
- А ночуйте. Места много, мы со старухой одни живем.
Он проводил нас в большую комнату с двумя деревянными кроватями под пологами.
- Дедушка, а вы нам хлеба не дадите и молока? Мы вам заплатим.
- Каки деньги, берите так. Посмотрите в кладовке. Что найдете, то и берите.
И дед ушел к своей старухе.
В кладовке нашлись крынка молока, латки с простоквашей, круглый домашний хлеб, чугунок с холодной отварной картошкой. Поев, мы едва добрели до кроватей, стащили с себя мокрое и рухнули, Женя на одну, мы с Леной – валетом – на другую.
Проснулась я от шепота. Лены рядом со мной не было, а с Жениной кровати из-под полога доносилось:
- Леночка, у тебя совершенно очаровательные глазки.
Пауза. Возня.
- … Ну, почему, Лена?
- Нет – и всё.
- А помнишь, ты мне на Салм-озере сказала: да!
- Не помню.
- А вот я – всё, всё помню!
Снова пауза. Вздохи. Возня.
- Ну, почему, Лена?..
- Потому что – нет!
- А помнишь, ты мне на Салм-озере сказала: да?
Под эти нудные любовные уговоры я заснула, а когда проснулась, Лена, печальная, но явно устоявшая, снова лежала на моей постели, валетом. Мрачный Женя у окна записывал что-то в свою толстую тетрадь.
В доме никого не было, видно, дед со своей старухой ушли на пожню. Одежда за ночь не высохла, пришлось натягивать влажную. Кеды надевать не стали, решили идти босиком. Оставили на столе три рубля и вышли на улицу. Надо было узнать, как называется деревня, куда мы попали, и где находится таинственное Потеряево.
В деревне оказалось всего пять жилых домов. Во всех пяти двери были замкнуты на батожок. Остальные стояли с забитыми окнами и дверями. Церковь вблизи оказалась тоже с забитыми окнами. Рядом с церковью - невысокий деревянный монумент на фундаменте из навороченных серых камней. По бокам – две березы. Выцветшая, но еще различимая надпись на монументе гласила:

Самоотверженному защитнику Советской власти
Товарищу МИЛИЦИОНЕРУ
Петру Афанасьевичу Ушакову
Зверски расстрелянному белыми бандами
28 декабря 1919 года.
Истерзанное, ограбленное тело было брошено на съедение диким зверям.
Вечное проклятие палачам!
Вечная память красному герою милиционеру!


Вот какие страсти бушевали когда-то в этой тихой, безлюдной деревне. Даже не верилось. Наконец, мы увидели живую душу - парнишку лет пятнадцати. Он гнал корову. Увидев нас, остановился и поздоровался. Рука у него была замотана и висела на платке. Остановилась и корова. Газа у нее были печальные и потусторонние, как у Аэлиты. На наш вопрос парнишка ответил, что мы попали в деревню Будылгино, а Потеряево – прямо по дороге, тут и двух километров не будет.
- А ты колдунью знаешь? – спросил Женя.
- Тетю Пашу-то Кузнецову? Как не знать, ее все знают, - ответил парнишка. – Вот, спасибо ей, руку мне вылечила, дак.
- А что с рукой?
- На вилы напоролся. Думал, ницяго, так пройдет. А рука-то болит, распухла, думал, всё, огневица началась, отрежут руку, дак. А тетя Паша, спасибо ей, заговорила рану. Теперь проходит.
И он погнал дальше свою корову.

Мы поднялись по высоким ступеням крыльца и постучались.
- Входите, открыто!
Не знаю, что представляли себе Женя и Лена под словом «колдунья». Я почему-то была уверенна, что нас встретит костлявая баба Яга с седыми космами, крючковатым носом и руками граблями, с сопровождающими ее колдовскими предметами быта – чашами с волшебным зельем, сушеными лягушками и прочим в том же духе. Ничего подобного! Нас встретила статная, лет шестидесяти, женщина в цветастой кофте навыпуск, а «предметы быта» были самые обычные: большая русская печь, лавки по стенам, в красном углу – киот. Стены, как и в большинстве домов, оклеены плакатами с изображением жизнерадостных трактористов и доярок. Одна из стен увешана связками сушеных трав, и среди них – колокольчик на красной ленте. Мне показалось, что где-то я видела этот колокольчик, но не могла вспомнить, где.
- Что, Аннушка, высматриваешь? – спросила женщина. – Ступу с помелом? У меня ее нету, не смотри, дак.
- Откуда вы узнали, как меня зовут? – вытаращил я глаза.
- А я, подружка божона, вельми много чего вижу, чего другие не видят. Проходите в комнату. Садись, Женюшка, и ты, Лена, садись. Самовар сейчас вскипит, вы, небось, с утра-от не поевши. Лена открыла, было, рот, но Женя ее опередил:
- Пелагея Максимовна, а правду нам сказали, что вы от болезней заговорами лечите?
- Может, каки болезни и заговариваю.
- Кровь, например, можете?
- Быват, и кровь заговариваю, и зубную боль, и много чего.
- И привороты знаете?
- Знаю. Я это всё от бабки своей знаю, а она – от своей.
- А можете нам продиктовать эти заговоры?
- Всуе нельзя, - строго сказала Пелагея.
Она принесла самовар, чашки с блюдцами, вазочку с кусковым сахаром. На столе появились круглый домашний хлеб, крутые яйца, творог, топленое молоко под толстой коричневой пенкой.
- Ешьте на здоровье!
Женя пытался гнуть свое - объяснял, что заговоры нужны нам «для науки», но Пелагея упёрлась:
- Всуе нельзя. Грех.
- А вот вы парню из Будылгина, который на вилы напоролся, каким заговором руку вылечили?
- Это особый заговор.У парня-то гангрена начиналась, огневица.
Никакие наши уговоры не действовали.
- Бочка пустая, надо бы воды натаскать, - намекнула она.
Женька тотчас схватил ведра и отправился на озеро за водой. Через полчаса бочка наполнилась, но Пелагея податливей не стала. Так-то она была разговорчива. Рассказала, что муж у нее в войну погиб, осталась она с пятью детьми, всех вырастила. Сын военный, служит в Восточной Германии, старшая дочка – врач в Петрозаводске, младшая – в Пудоже учительница, двое сыновей в Салм-озерском совхозе, трактористы.
Женя куда-то исчез.
Лена спросила:
- Тетя Паша, а что вы про людей видите такое, чего другие не видят?
- Про тебя, подружка вижу: одну любовь потеряешь, другую встретишь, но не скоро: через десять лет.
Лена захлопала глазами.
- А у тебя, Аннушка, - посмотрела на меня Пелагея, - всё-то баско будет. Мужик тебе попадется порато хороший. Двух сыновей родишь. Жить будешь до девяноста лет.
Не успела я переварить эти приятные предсказания, как дверь открылась и вошел Женя. Лицо его было белее известковой стены, к которой он прислонился. По левой руке от локтевого сгиба до запястья тянулась кровавая полоса. Кровь стекала струйками на шейный клетчатый платок, который Женя подложил под рану. Лена вскрикнула.
- Заговаривайте, тетя Паша, - сказал Женя. - Теперь – не грех.
- Вот это додумался! – не очень удивилась Пелагея. – Вот ты как для науки-то для своей стараешься! Молодец! Быть тебе профессором! Обо что же ты ободрался-то, паря?
- Там гвоздь в заборе, - объяснил Женя.
Пелагея посадила Женю на лавку, села рядом, одной рукой сжала его руку у локтя, другой – у кисти, наклонилась очень близко к ране и зашептала. Я запомнила (а потом записала), потому что Пелагея повторила заговор трижды. Вот эти слова:

«Встану благословясь, пойду перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота. Выйду я в чистое поле, погляжу на восточную сторону. На восточной стороне стоит смоляной дуб. На этом смоляном дубу сидит черный ворон. Вынимает из золотого гребешка шелкову нитку, булатну иголку. Зашивает у раба Божия Евгения щипоту, ломоту, рану. Чтобы не было у раба Божия Евгения ни щипоты, ни ломоты, ни раны, ни крови, ни опухоли. Ни днем по солнцу, ни ночью по месяцу, ни по утренней заре, ни по вечерней заре. Ни в какую пору, ни в какой день, ни в какой час, ни в какую минуту.
Отныне до веку, вовеки по веку.
Кровь, стань, боль уймись!»

Кровь остановилась. Пелагея протерла Женину руку чистым полотенцем, смоченным в чае. На месте пореза осталась едва заметная розовая полоска.

… Луна встала над озером и отразилась в рябоватой воде десятками маленьких лун. Словно кто-то невидимый стоял на берегу и бросал в воду золотые монеты. Они погружались медленно и нехотя, а тот, невидимый, все бросал и бросал в озеро монеты.

Лена вышла замуж за своего нелюбимого московского жениха и жила с ним без любви и радости, пока через десять лет не ушла от него, забрав дочку, к очкастому ученому лингвисту, чем-то похожему на Женьку, и с ним обрела любовь и семейное счастье.
Женя после защиты диплома уехал в Алма-Ату, закончил там аспирантуру, защитил кандидатскую, потом докторскую, стал профессором, автором учебника по русскому фольклору.
Я встретила хорошего парня и родила двух сыновей.