 |
Литклуб |
Елена Рабинович
ГАБИ
Город Ришон Лецион. Сестра и я в гостях у соседки Габи. Ее квартира отличается от всех израильских, где бывала. В них только необходимое. Аккуратно, чисто, мраморные полы, окна без занавесок. Только триссы. Ковер возле дивана и кресел. Журнальный столик. Напротив небольшая стенка и телевизор. Шкафы встроены.
У Габи же масса ненужных, но любимых вещей. Стены украшены картинами, фотографиями. На столиках, шкафах разместились всевозможные клоуны. Большие и маленькие. На телевизоре, сзади, где теплее, сидит живая кошка с раскосыми, зелеными глазами. Ее худое, длинное, короткошерстное тело собрано и охвачено хвостом, как у египетских статуэток. Кошку приходящие правнуки зовут по-русски «Кошка», у Габи – «Холера».
Габи – старая женщина, полная с красивым лицом, сияющими глазами, улыбка и веселый смех красят ее необыкновенно. Рядом ходилка на четырех колесах, а подле дома – инвалидная машина. Два раза в неделю она едет в дом для стариков, хотелось сказать детсад, играть в карты. На столе куча газет на немецком языке. Она его не забыла и владеет лучше, чем русским и ивритом.
Габи угощает конфетами. Коробки сложены штабелем, всегда под рукой.
Габи, расскажите о себе.
А что рассказывать? Во-первых, тяжело, а во-вторых, я забываю русский.
И начинает:
- Мы жили в Данциге, в Германии с папой, мамой и сестрой. Я была маленькая и шустрая, а сестра витала в облаках. Ее учили музыке. Она много читала, но о жизни не знала ничего. Я же пропадала во дворе.
Папа работал ре’зником. Хорошо зарабатывал. Мама вела дом. У папы была страсть – собирать марки. По субботам перебирал свои кляссеры и рассматривал марки через лупу.
Когда в Германии пришел к власти фашизм, папина сестра уговаривала нас уехать в Австрию, но папа не соглашался. Через время немцы двинулись в Польшу. Мы решили бежать в Россию. Надели рюкзаки с необходимым. Папа захватил с собой марки. Как они нам помогли.
Холера, отцепись – обращается к кошке.
Холера ясна – встряла я.
Откуда знаешь по-польски?
Не знаю, но так дома говорили.
Габи захлопала в ладошки.
Габи, а что было в 1939 году?
Мы ночами бежали через Польшу. К границе добирались, обходя города, лесами и перелесками. Даже в польские деревни боялись заходить. Поляки плохо относились к евреям. Иногда меня посылали менять что-нибудь на еду. Думали, что ребенка не тронут.
Уж не знаю как, но папа договорился с немецким офицером о переправе через реку в Советский Союз. Тот оказался собирателем марок. Папины пригодились. К нам прибились еще люди. Когда переправились на плоту через реку, папа увидел, что мамы нет с нами. Ночь, темно. Он звал ее, искал. Понял, что она осталась на том берегу, и с немецким солдатом отправился обратно.
Нашел маму. Она плакала, молилась и прощалась с нами. Немецкий офицер оказался человеком. Он снова переправил их на другой берег к детям. Ничего больше не попросил.
Так мы попали в Советский Союз. Нас со всеми беженцами отправили на Урал. Мне было 12 лет, сестре – 16. Родители превратились в стариков. Делать ничего не умели. Папе нечего было резать, а мама умела только вязать. Латала наши вещи. Нам дали карточки на хлеб. Я стояла в очередях, пробиваясь поближе к прилавку. Менять было уже нечего. Иногда я воровала картошку. Ее не успели убрать. Иногда зарабатывала. Мыла у людей полы, носила воду, колола дрова, наловчилась, да и язык быстро выучила.
Сестра знала только свои немецкие стихи, которые никому не были нужны.
Немцы подходили к Волге и нас увезли в Среднюю Азию. Забыла, как город назывался, под Фрунзе. Скажем город N. Местные нас приютили. Мама и папа таяли. Так и умерли тихо в 1943 году, друг за другом.
Меня отдали в ремесленное училище, а сестру послали на завод. Я научилась штукатурить, красить стены. На рынке мне подавали как нищей подпорченные фрукты, овощи.
В ремеслухе кормили жидким супом и перловкой. Хлеб, горбушки, я съедала по дороге; не могла утерпеть. Руки у сестры пропали для музыки, что-то она делала на заводе. Забыла уже.
Тем временем наступил 1945 год. Документов у нас не было. Мне было около 16 лет. На мое счастье, сохранилась фотография. На ней адрес мастерской и написан был город Данциг.
Нас спросили, хотим ли остаться в Союзе или поедем в Данциг. Немецкий я подзабыла, а сестра нет. Только Данциг стал Гданьск. К концу лета добрались. Думали, а вдруг тетя спаслась в Австрии. А тетя с детьми улетела дымом в небо. Их уничтожили в Австрии, ведь фашисты захватили ее первую.
Дом наш был занят, но мы приспособились ночевать в прихожей. Поляки пустили. Я стала собирать детей сирот. У меня получился детский сад. Ходила по начальникам. Поляки дали нам брошенную комнату на окраине города. Нашелся и помощник. Тоже оказался еврейский парень-сирота. Но у него во Франции выжили тетя и дядя.
Нашел их, переписывался. Прислали немного денег! Влюбился в меня. Я меньше, но кроме сестры никого не осталось. Поженились. Жили втроем в подвале брошенного дома. Зимой умывались и пили чай из снега. Летом носили воду из колонки. Сестра помогала нам в детском саду. Занималась с детьми музыкой, вернее пением. С этим ее руки справлялись.
Полякам мы были не нужны. Они плохо относились к евреям. Гнали отовсюду. Я забеременела. Живот постепенно полез на нос, но занималась с детьми до последнего дня. Добывала всем еду, одежду. Выпрашивала у польских начальников. Родилась дочка. Грудь наполнилась молоком. С чего бы? С голода.
Надумали мы с мужем ехать во Францию. Дядя и тетя звали. Сестру отдали замуж. Она осталась с детским садом, а мы поехали. Где подвозили, где пешком. Побиралась по дороге. Давали хлеб, в деревнях молоко перепадало. Дочку привязала к себе платком для головы, большим, деревенским. Ей тепло, а у меня руки свободны. Подглядела у цыганок. Добрались до Парижа. У мужа был документ, у меня свидетельство о браке и девочкин документ. Я была красивая, даже в тряпье и чужих башмаках.
Дядя и тетя спаслись от немцев на юге Франции. Где-то прятались. Никто не видал. Детей у них не было. Приняли нас хорошо. Вернее мужа и дочку. Я для них – слишком простая и необразованная. Зато зарабатывала. Ходила по квартирам и делала ремонт. Работа моя всем требовалась. Платили едой, одеждой. Время было тяжелое в Париже. Иногда подкидывали денег.
Вдруг услышала по радио, что образовалось государство Израиль. Надумала ехать. Я нигде не была нужна. Родные отговаривали мужа. Потом просили его остаться с девочкой, но я сказала: Нет.
Они собрали нас в дорогу. Немного одежды, немного денег. Билеты купили до Марселя. Сердились на меня, а все же помогли.
Корабль стоял на рейде. До него довезли шлюпками, а попасть на палубу можно только по веревочной лестнице. Опять привязала девочку шалями, на спине закрепила мешок с вещами и полезла. Страшно. Муж карабкался сзади, поймать, если что. Но он был неловким. Надежа только на себя. Втиснулась в толпу. Пристроилась возле трубы, теплее. Ох, и болтало нас. Но добрались до Хайфы живыми. Человек все вынесет.
Габи заливисто засмеялась.
Gut. Анек. Надо сделать перерыв. Я уже не могу вспоминать. Даже сейчас болят руки, стертые в кровь. Будем чай пить.
Холера! Не обижай гостью, а ты не подходи близко! Влепит лапой с открытыми когтями. Смотри на мои ноги. Пройдись по квартире.
Габи, это Вы?
На стене фотография. Красавица. Кинодива. В шляпке, как у Марлен Дитрих. Фик-фок, на один бок (так говорила моя мама). Идеальный профиль, пучок, спадающий на шею.
Нет, моя любимая актриса.
Смеется:
– Конечно, я. Видишь, какая была. Кто бы сказал, что я ма¢ляр (с ударением на «а»).
Мы пьем чай с шоколадом и печивом сестры.
Сегодня ничего больше не расскажу. Приходи еще. Только не в четверг. В четверг я разбираю петрушку. Мою, режу на листики. Для украшения бутербродов. Дочке и сыну помогаю.
Через несколько дней Габи звонит и зовет нас. Я успела купить деревянного Буратино, а конфеты Коркунов из Москвы. Вожу по полчемодана. Сестра же запаслась мацовым печеньем в преддверии Пасхи (Пейсаха).
Кошка-Холера на наблюдательном пункте. Замерла. Статуэтка. Следит за каждым движением. Пытаюсь безуспешно наладить контакт. Чай готов. Чашки необыкновенно хороши. Мейсенский фарфор. Немецкие газеты перекочевали на пол возле дивана. Габи в четырехколесном устройстве перемещается по дому и сияет. Она расцеловала нас, по- детски радовалась Буратино.
Не буду тебе ничего рассказывать. Нет настроения, да и зачем тебе нужна жизнь старухи?
После чая разговорилась.
Ты не видела, на что был похож Израиль? Тогда говорили Палестина. Англичане уехали, ушли арабы, продавая заболоченные, замусоренные земли. Жаботинский с Одессы много купил, еще когда здесь была Палестина английская. А Тель-Авив! Теперь он красивый, а тогда… Да и война только кончилась. Не мировая, а арабо-израильская. Они навалились на нас все: Сирия, Ливан, Египет. Кругом искалеченная земля и груды железа – военная техника.
Мы с мужем нашли комнатку в Яффе. Там жили, главным образом, арабы. Он брался за любую работу, а я опять малярничала, хоть ждала уже сыночка. Лазила по лестницам вверх-вниз. Ничего не боялась. Но долго не проработала. Парижские родственники прислали деньги и мы арендовали маленькое помещение под магазин. Я придумала, помимо необходимых людям вещей, продавать бутерброды и сок. Дело пошло. Навела красоту. Все покрасила. Убрала свежими цветами. Они росли среди бурьяна, где строился Тель-Авив. Дети спали, ели, играли в задней комнатке-складе.
Я и муж готовили бутерброды, мыли посуду. Одноразовой тогда не существовало. Нас полюбили. Не успевали готовить. Старые люди приходили погреться и поговорить. Я придумывала разнообразные бутерброды. Для детей делала зайчиков, птичек. Появились деньги. Купили квартиру. Выучили детей. Незаметно постарели. Пошли внуки. А потом потихоньку начали отходить от дела. Купили квартиру здесь в Ришоне. Но вместе пожили недолго. Муж заболел и умер.
Поездила по свету, вернее по Европе. Надеялась, найду кого-нибудь из родных. Нет. Сестра умерла. Везде покупала клоунов. С ними веселее. Видишь: французские, немецкие, чешские, польские. Картины на память.
А теперь инвалидкой стала. Детям магазин отдала. Расширили его, столики поставили. Цветы на столах. Их покупали. Пустырей уже нет.
В среду мои приезжают, привозят петрушку. В пятницу утром забирают. Я им мою, разбираю. Мелкая работа, скучная, а мне что. Сижу, а руки работают. Готовлю, читаю газеты, а в карты мы, старики, играем с удовольствием. Машину давно вожу, но далеко теперь не езжу. Приходите почаще. Я так люблю гостей, а тебя Риночка (сестра) больше всех. В России знакомых не осталось. Вот сестра твоя появилась.
Видишь, как жизнь поворачивает! А я веселая, хоть и старая. Вот только вспоминать не люблю, какой путь прошла.
Я дома в Москве, поглядываю на витрины, ищу клоунов для Габи.
март 2010
| 