Литклуб

Виктория Шпак


Павло Тычина

Давид Гурамишвили читает Григорию Сковороде
<Витязя в тигровой шкуре>.

Как шутил Гурамишвили со Сковородою:
Ой, какую я дивчину видел за горою!
Хочешь? Познакомлю живо. С песней да игрою -
ты сюдою, я тудою - сойдёмся с тобою.

Тут Сковорода поднялся от слов этих ярых:
Я в душе ищу покоя - что мне девки чары?
Не до тех очей мне, брат мой, голубых и карих! -
В мир закрыл себе я двери - ме давхуре кари.

И сказал Гурамишвили: не смеши, Григорий!
Не в сорочке ж, как берёзе, всё жить белокорой!
Всё отвергнуть? Отказаться от веков, историй?
Невкусны слова такие, как густой цикорий.

Ты в пустыне счастья ищешь - там же еле-еле
жизнь влачится, а до неба вечность, в самом деле.
Будь земным и жизнестойким, как герой в новелле,
и бери пример, Григорий, только с Руставели!

Начал тут Гурамишвили всё Шота словами
Ветхий мир посреди хаты да трясти, что камень.
Эй, Сковорода, опомнись, живи вместе с нами!
Да неужто не любил ты долгими ночами?

В восемнадцатом столетье при такой царице
В человеке стыдно пуха искать, словно в птице.
Поищи-ка ты железа, авось, пригодится.
Дрогнул тут Сковорода: я знаю - так сказал - ме вици.

Говоришь, Давид, железа? И воздел он руки,
и воскликнул: я всё понял и готов на муки,
что народ мой терпит долго, его дети внуки,
но не вижу, чем бы мог я им помочь в разлуке.

Говоришь, у Руставели взять железа яри?
Как я долго был подобен несмышлёной твари:
<Вепхис Ткаосани> слышу - чувств наплыв в разгаре!
И открыл свои я двери - ме гаваге кари!

А Давид Гурамишвили <Витязя> словами
Ветхий мир посреди хаты тряс да тряс, что камень.
Он читает, а из глыбы - груды под ногами -
Всё алмазы да сапфиры - собирайте сами!

Так сверкают - больно взору - ну, уже довольно!
Что ни стих, ни мысль - то радость, сердцу только больно.
Но одна звучит, как ветер во широком поле:
Будь за всех рабов в ответе: вырви из неволи!

Боже правый, что случилось со Сковородою?
<Вызволить рабов я должен из несчастной доли>.
Руставели в Украину понесу с собою:
и ходить теперь я буду с мыслию одною, -

от Изюма до Полтавы, от Десны до Буга
первой крепостной дивчине стану верным другом.
Откуплю её у пана да отдам в науку.
Пусть паны не попадают мне теперь под руку!

И Сковорода промолвил тут такие речи:
Руставели, в новом доме я теперь навечно!
Ой, спасибо, Руставели, от слов твоих яри
дверь открылась - а подобен был последней твари -
в мир открыл я снова двери - ме гаваге кари!

Максим Рыльский


Журавли

Сегодня над Бульонскою моею

Ключом перелетели журавли.
Соседский мальчик их заметил первый
И крикнул так, что все повыбегали
На улицу: мой сын, мудрец четырёхлетний,
И тётка прямо с тряпкою в руках
(Окно она весенним утром мыла),
И женщина, что так и не успела
Ботинок завязать, и музыкант,
Чьё творчество влияние имеет
На Моцарта с Шопеном несомненно,
И я, оставив своего Рабле,
И не доевший завтрак свой Сергей,
И даже Шарик-пёс,неимоверно
Тупой, но всё ж <с возвышенной натурой>,
Как твёрдо заверяет та же тётка,
И даже сверхчеловек известный - Жорж,
Что меж ребятами непобедимый вождь.
И все мы дружно головы задрали
(Но кроме Шарика - тот над кустом
Проблемных георгин остановился
В собачьем философском размышленье),
И в небо пальцем тыкали, и слух,
И зренье напрягли:
Они летели
Углом традиционным, что всегда
В учебниках рисуют; пели стройно
Тем жгучим голосом, который бесконечно
Воспет в толстенных стихотворных кипах,
И было всё, как добрый тон велит:
И небо синее, и тонкий запах,
Листвы горчащей, что перебивает
Бульонские иные ароматы,
И молодое, робкое тепло
По-юношески утреннего солнца,
И, старомодная чуть, наша радость:
Уже не слышно горнов журавлиных,
Уже самих не видно журавлей
(Последний раз та женщина, что самой
Внимательной была, воскликнула: <вон: справа,
За той антенной:>) - А мы всё ещё стоим,
Всё в опустевшее взираем небо:
Не знаю, что там думают мои
Соседи, домочадцы, - ну, а я
Так размышляю: если б захотелось
Мне образ времени сего подать
В несложной аллегории, - я взял бы
Тот пролетевший журавлиный ключ,
И мощь его, и целеустремлённость,
И жажду горизонтов, и его
Стальную волю и порядок мудрый
В его строю, где всё к тому ж ещё
Направлено, чтоб легче рассекался
Тяжёлый воздух, где в самой вершине
Летит вожак, и мудрый, и отважный,
И все равняют лёт свой по нему,
И знает всяк и цель свою, и путь свой.
1935

Мыкола Бажан

Над гробом Важа Пшавелы

Так было раз - и дважды так не будет.
И ночь тифлисская. И только череп твой.
Глазницы, что во мне лишь ужас будят -
Земля лежала в них, и темень, и покой.

Зениц пустых пещера величава.
Как своды гнутые над сном подземных вод,
Где в молчаливых вихрях зрел аккорд,
В земле, как сталагмит, взрастала мудрость пшава
Ключом холодным - взлёт хевсурской славы, -
Над скорбей кладезем могучий грот,
Пещера костная нема и величава.

Смотрел я сквозь неё и видел в тучах дали,
Скрещённые просторы, как мечи,
Дубы развесистые над Чаргали,
И, как узор молниеносный на кинжале,
Вкраплённые в графит ключи.

То тени снов, что бились в лабиринте,
В мозгу усталом рыцаря-певца.
И ночь ползла, как барс, по склонам на Мтацминде,
Чтоб посмотреть на кость спокойного лица,
И ветер мужества нам остужал сердца.
И страшно было нам его коснуться взгляда.
Он с нами был, суровый пшавский муж,
Что растоптал, как рынь, обломки мелких душ
И мужество, как свет, в себе носил зарядом.
Важа, Акакий, Александр, Илья:
Внизу огнями светится земля,
Созвездье слова встало над Тифлисом,
Пополнившись светилом новым тут;
И, как мечом, высоким кипарисом
Земля и камень отдают салют.
1936

------------------------
* На горе Мтацминда над Тбилиси ( Тифлисом) похоронены писатели - Акакий Церетели, Александр Грибоедов, Илья Чавчавадзе, Важа Пшавела.
Арон Копштейн

Дорога через Карданахи

Ох, нет сил, когда ж уже Анага?
Ты, дорога, от жары растёшь.
В ногу, в ногу, милый амханаго,
Друг, товарищ, что одно и то ж.

Даже воздух сам в изнеможенье
Падает на тяжесть жёлтых нив, -
Мы вдвоём вершим своё движенье -
Маленький, но дружный коллектив.

И деревья, словно пехотинцы:
Тополь, кипарис и осокор.
Пригласят нас в гости кахетинцы,
Чудо-племя виноградных гор.

А грузины пьют вино не просто -
Всё чин-чинарём, как в старину.
Деды первыми поднимут тосты
Поклоненьем солнцу и вину.

Пьём за то, чтоб не постигло горе
И ещё - за наше торжество,
За того, кто из селенья Гори,
За орлиный взмах и клич его.

Может быть и здесь он был когда-то,
Видел русла кахетинских рек,
А теперь семью народов-братьев
Он ведёт, стальной тот человек.

Выпьем мы за снежные вершины,
За величье сталинских идей,
За людей любимой Украины
И за Грузии твоей людей.

Вот хозяйка видит взмах неслышный,
И кувшин наполнится вином.
За друзей, знакомых тост не лишний
За широким праздничным столом.

Тени все устали и заснули
На косой поваленной стене.
И электроблики утонули
В золотистом и густом вине.

Далеко друзья нас провожают,
Шумно возвращаются назад.
Люди спят. И птицы засыпают.
А на лозах спеет виноград.