Литклуб

 

ВИКТОРИЯ ШПАК * * * И всё-таки в Киеве, в Киеве только Святая и вечная теплится Русь. Я русская, я украинка и полька – Я в Киев вернусь… Как я белокаменной бредила свято! Да только меня пригвоздила всерьёз Не старого великолепие Арбата, – скупой верболоз. Я, может, уеду: условия, вздохи… Уеду такой вашингтонскую мэм Помочь поступить в театральный Антохе, Но в Киев - совсем. Случайность, конечно. Могла и во Львове родиться, и в Вене. Да, в той же Москве… Но, видно, совсем не случайно я в слове усвоила киевский свет. Столпой ли, лучом ли, теперь, я ликую, Степенно столичным лучусь лихачом. В квадрате столичную, кто бы такую освоил меня? Разве что Лихачев. Из тихих молений, нелепых транзитов, Из Штатов ли, на облаках, на руках, – неважно, откуда, когда,привезите вы в Киев мой прах. Без улиц …и не можем легко, как Марина, говорить о серьёзности драмы, только скрипнув неслышно зубами, засверкает на солнце причина, чтобы утро отката свернулась, чтобы вечер на вёсла прибился, и деревья, смущаясь у пирса, гордо город лепили без улиц… А без улиц не sapiens город, и генплан у него непристойный. Сверху в общем виднеются штольни, горизонт будто вовсе распорот… Если архи, то, вроде, тектонит, захлебнувшись в неслыханном ритме, как в поэзии Бальминой Риты и пластическом беззаконье. Отвечай, не молчи, это слепо? Не слыхать, не видать, не пощупать… Для тебя это, знаю я, шутки, будто сало покушать без хлеба. Для меня – словно фактор без факта, Непредвиденный вызов на сцену. Потому я рисую измену в виде выдуманного теракта. В этом грохоте ночи не спелись, дни похожи на почки. Набухли. Безнадёга . Взрывается кухня. В подсознании ёрзает ересь. * * * ты мой кумир, мой макромир, мой микромир, мой сувенир я буду та и просто – та, а простота – не суета и будет свет на много лет, на этот свет – один ответ и я тебя всегда любя, всегда скорбя, что без тебя, хочу узнать и разгадать, чтоб, как факир, был божий мир и видел свет премного лет: на этот свет – один ответ… Подмосковье Виталию Егорову Ещё буквально день – и еду в Третьяковку. В ”Культуре” говорили, там Дали, А то я чувствую себя неловко в просторном доме от всего вдали. Я здесь с Черкизовым свыкаюсь так не просто. Хотя жемчужин воздух ЛПЗ* но я болею раз, наверно, во сто сильней, чем в Киеве: всё акклиматизе. Кошу траву и баскетболом тешусь (и то, и то – условно, ясный пень), и дожидаюсь, чтоб натыкать спешно в башку и классику, и дребедень. Москва всегда была во всём, м… пораньше – Вернее слова и не подберешь – вон, топает с таким модерным ранцем малыш в наушниках под уличный галдёж. И мат уже не густ по электричкам. Неужто года этак через два и наш запас вербальный (неприличный) сменят ушеугодные слова? А мы его и вправду наглотались. От безысходности али назло? У нас вторичный русский – всем на зависть: вот лишь бы не назвали вас козлом… Ну, вот, опять неймётся, отдыхала б… Ядрён и чуден воздух под Москвой! Нет воздуха целебней для нахалов, но если те нахалы с головой. ____________________________ * ЛПЗ – лесопарковая зона, ближнее Подмосковье. Золотая гроза Звездная трасса совсем повернула направо, только над лесом чуть-чуть искривилась на миг, и моему удивлению нет ни начала, ни нрава, будто всегда избегал его мой непослушный язык. Даром, что трасса, а только колдобин и рытвин, словно на роже пропойцы, что с оспою долго дружил. Даром, что звёздная, так развалилась корытом, будто её навсегда здесь оставил какой сторожил. Пляшут и корчатся, в ветках запутавшись, звёзды, пенится, будто в бокалах вино, золотистая высь, и, предосенними бликами весь зарешёченный, поздний купол небесный тревожно изогнут, как рысь. Если бы только увидеть, куда это он исчезает, перелететь через острый, зубчатый лесной лабиринт, да, видно, рама окна моего так пуглива, как заяц, – спешно его зачеркнула и над горизонтом парит… Слышатся треск – где-то там разжигают поленья двое охотников: дед живописный и барс. Кто-то из них, не рассмотришь, стоит на коленях и раздувает огонь, чтобы он не погас. Три восклицательных знака в экстазе взлетают, брюхо рек распороли и канули в тёмной воде. Ухнуло. Это последняя летом гроза золотая – в доме, за городом, в душах и в мыслях – везде! Туристская песня Данко, мой Данко, Степи у моря и спозаранку светлые зори… Смирные штормы, властные штили, грустью озёрной скалы шутили. Данко, мой Данко, над маяками вспыхнуло ярко сердце, как пламя. Звёзды затихли в оцепененье, врезалось вихрем тихое пенье. Данко, мой Данко, сердце-гитара у полустанка лунного шара. И над волною в пасти утёса за пеленою - длинные косы. Данко, мой Данко, степи над морем, и спозаранку ясные зори. Зыбкое вдохновение Уплывают ночью строки резко из-под к небу поднятых бровей, в сторону отпугивают леску памятью чешуйчатой своей. Что-то происходит шито-крыто под ночным покровом в глубине… Видно, золото из глаз добыто, Чтобы легче сделалось во сне. Так рассчитано. И мозг остынет. Но душе ещё невмоготу. Ей не совладать с собой отныне, Не пронзить дыханьем пустоту. Это смотрит кроткими глазами на неё с утра сквозь штору свет, чтобы миг запечатлелся, замер на миллионы отрешённых лет. Чтобы мифом или полусказкой Оторваться от равнин и гор И смешать бессовестно все краски, мирно спавшие до этих пор. Каплями повисшее мгновенье, ощущенье липкой пустоты, слава Богу, как по мановенью палочки волшебной сбросишь ты. Утро. Влага. Солнечные струи. Может, и не помниться строка. Подсознанье не помянет всуе, то, что в памяти на все века.