Литклуб

  ТИМОФЕЙ ВОЛЬСКИЙ


КАК Я ПРОПУСТИЛ

Это была не пробка, а какое-то тотальное стояние ЗАО. Нашего, родного, Западного Административного. И самое обидное, что на этой улице пробок-то никогда не бывало – простая объездная дорога, средней широты. А последние минут двадцать еще хоть немного ползли, но едва я выбросил окурок, как все стали ужиматься до пяти километров в час. И еще слева этот вылез. Черный здоровенный минивэн. Как-то слишком торопливо закружились крупные хлопья снега, и все стало казаться крупнее самого себя, особенно если черное. А этот прилип ко мне и замигал поворотником. Хочет вперед пролезть. Да черт с тобой! Давай! Только как я пущу? До красно-грязного маленького «Рено» впереди не больше метра и двигаться он не хочет. Ну, мигай себе, мигай. Да хоть обмигайся!... Ага, «Рено» поехал. Ладно, пропускаю. Господи! Да что ж ты так впритирку-то идешь! Твою мать! Ты мне сейчас зеркало снесешь! Чуть сдаю вправо. Встал. Пропускаю. И, конечно, сзади начинают материть – гудки разной силы и тембра. Ничего, потерпите. Не видите? Пропускаю же! Минивэн пробирается в сантиметрах от моего левого крыла – ну только зацепи! Я тебе устрою ГИБДД! Нет, вроде «Рено» достаточно отодвинулся, и эта черная гора тихо вписалась передо мной, перекрыв почти весь обзор. Хм... а ведь филигранно проехал, до крыла и впрямь было не больше пяти сантиметров. И это при таком снегопаде! О, хорошо хоть аварийкой мигнул, спасибо сказал... не за что...

И продолжает мигать. Три, четыре, пять, шесть... Если б поток двинулся, а он стоял – тогда ясно, сломался. Но встали все. Минута. Две. Пять... Десять... Вмертвую. Никто не шелохнется. Смотрю – один водила вылез, на цыпочки привстает, силится разглядеть, что впереди. Другой выглянул из Камаза – он выше, ему виднее. Да какое там виднее! За пять метров ни черта не разглядеть. Снег уже стеной валит. Смотрю, все начинают вылезать, таращатся, отмахиваются от белых мух. Ладно, поставил на «паркинг», открываю дверь. Черт меня дернул кроссовки надеть – с утра все было спокойно. Старый, подмерзший полуснег-полулед, голубовато-белесое небо. И вот, на тебе... Меси теперь кашу, промокай до колен...

В общем, стоим все, как статуи острова Пасхи, смотрим в неведомую даль. И тот, из минивэна, тоже вылез. Постоял, посмотрел, развернулся и, путаясь в снегу, пошел в мою сторону. Мне, в общем, не до него, но тип занятный. Машинка-то коммерческая, для средних перевозок, в таких простые водилы сидят, в затертых куртках неясной расцветки, а тут – приличное черное пальто, довольно длинное, за рулем неудобное, и ботинки вроде достойные, но в снегу не разберешь. Подходит, протягивает руку, я машинально пожимаю:

• Добрый день, – говорит.
• Добрый...
• Как думаете, что там?
• Вам виднее, вы ближе...
• Да не сильно виднее, – улыбается.
• Не знаю, либо снегоуборщики дорогу заняли, либо стукнулся кто-то по-серьезному.
• М-да... Спасибо, что дали пройти – мне потом из правой поворачивать.
• Да ладно, чего там...
Лицо почти интеллегентное, в глазах какой-то глубокий огонек. В правом, точнее, глазу. Шапка только смешная – черная, крупной вязки, с длинными «ушами» до груди...
• У вас фирма? – спрашиваю. Понятно, что теперь история надолго – можно и языком просто так почесать, – По виду вы больше на хозяина, чем на...
• Я и есть хозяин. Контора небольшая, а день дурацкий получился – у меня три водилы. Двое с гриппом слегли, а третий жену в роддом повез. А клиенты по столу стучат... Вот и пришлось...
• Ясно... А что у вас, торгуете?
• Скорее услуги...
• Что-то вроде сервиса?
• Можно сказать и так...
• А что именно? Если не секрет, – у меня появилось такое ленивое любопытство, которое может родиться только в душной, безнадежной ситации.
• Ну-у-у... Да нет, не секрет. Выполняем всякие нестандартные пожелания... нетипичные заказы...
• Это что ж, – немного напрягся я и слегка понизил голос, хотя и не за чем было, – э-э-э... интимные дела что ли?
• Хм, ну не без этого, – опять слегка улыбнулся он, – но вовсе не только. Много чего еще.

Тут мне уже стало по-настоящему интересно, несмотря на загустившийся снег, из-за которого даже лицо собеседника стало непросто различать. И сумерки еще подкрались...
• Ну вот пример, – он щелкнул зажигалкой и тонкая сигарилла обзавелась красной точкой... мелькнул сладковатый дым..., – На днях был клиент, на начальника жаловался – прижимает мол, развиваться не дает, да еще на жену глаз положил... Вот и обратился к нам...
• А... вы... что ж..., – мне стало как-то даже нехорошо, – вы этого начальника что...? Того...? Ну, в смысле...
• Ну, что вы, зачем же. В том и суть нашего... м-м-м, предприятия – мы все делаем очень изящно, продуманно, никаких грубостей или конфликтов с законом. Не буду, конечно, рассказывать о методах – ноу-хау, так сказать – но если в общих чертах... ну... скажем так: многоходовые, почти шахматные комбинации. В конце – все, что пожелает клиент... И осечек пока не было, – уже откровенно прорекламировался он.
Он еще не закончил говорить, а во мне заворочалась, запыхтела всеми своими неразрешимыми затянутыми узлами и спайками, моя старая, многолетняя боль и мука – жена, ее тяжелые взгляды, стоит мне придти на час позже. Без пары удушающих, бессмысленных скандалов в неделю не обходится... И Людка, на другом конце Москвы, и ее жалобное: «Когда ты снова?», одиночное тикание бессоницы, дыхание жены и ее спина в ночнушке... И бесконечно закольцованные разговоры за бутылкой у Лёшки: «Да разведись ты наконец! Так ведь сердце порвать недолго...», «Не знаю, Лёха, не сейчас – проект надо мной висит, загублю всё, если начну...», «Ну, как знаешь, смотри сам...»...

• А вы, я смотрю... тоже что-то такое имеете? – он сделал шаг назад и как-то сверху до низу меня оглядел, – Смотрите, я заказы принимаю в любое время суток, – помолчал немного, как-то пусто, глубоко, с неясным мецанием сквозь пургу смотрит на меня. От сигариллы тянется тонкий ароматный и смутно пугающий дымок, – С женой что-то не так, верно? Хм... у нас сотни методик имеется... • А-а-а... А, простите, а как вы, это, про жену-то? Хотя, вы же спец... Вам ведь и рассказывать не надо... Тут вот... как бы это правильнее..., – уже хотел я заговорить по сути, как почему-то тупо кольнуло у левого виска и я спросил совсем другое, – Простите, а какие у вас расценки? Как дорого? В какой форме?
• Оплата тоже не совсем стандартная, – он слегка потер узкие ладони, – в ней главное, что клиент платит не сразу. Сильно не сразу. О сроках не скажу, они у всех разные. Главное, что сперва заключается некий договор, а дальше уже дело техники. Нашей, эксклюзивной техники.
• Она там что ли? – я кивнул на его фургон.
• И там тоже. Но больше здесь, – он приложил палец к правому виску.

Я молчал, выжидая непонятно чего. Тихо урчали моторы, глухо переговаривались водилы, лиловым одеялом нависали сумерки, а я всё прислушивался к той тугой пугающей возне в районе сердца и посматривал в бликующие глаза собеседника. Он молча стряхивал пепел с укоротившейся сигариллы и вежливо покашливал...

Ну вот же, вот он невероятный, ничем не предвещанный подарок перед Новым Годом! Вот тот иллюзионист, что распутает этот Гордиев узел, и отнюдь не методом Македонского, и всем будет хорошо... ослепительно хорошо... наверное...

Тут сердце коротко прыгнуло, и я опять взглянул на него, но уже прямо, – так, словно включил фары дальнего света. Он щелчком отбросил в снег окурок и, с легким холодком, так же прямо посмотрел на меня:

• Так что? – с неуловимой неприятностью у него шевельнулась бровь, – есть какие-то соображения, пожелания?
• Да вы знаете..., – я опять помолчал, услышав оживление в окружающих моторах, – Знаете, спасибо. Я наверное как-то сам. Сам заварил, сам и съем... Смотрите, задвигались наконец! Ладно, я к себе. • Как хотите, – спокойно сказал он, – у меня клиентура большая. Мы ведь только филиал – основная контора не здесь... Пожалуй... Вот вам, возьмите. Звоните как надумаете...

Я взял визитку, и он медленно развернулся в хлюпнувшем снеге. Быстро дошел до машины и скрылся. Хлопка двери я не различил.

Я сел к себе, в искусственное тепло, и рассмотрел карточку – красиво, в красно-черных тонах отпечатанная, с простым именем. Что-то вроде Сергей Петрович, или Андрей Сергеевич. Не запомнил. Хотел выкинуть в окно. Подумал. Осторожно порвал на мелкие кусочки и только тогда приоткрыл окно. Темные бумажки быстро заплелись с косым, медленно редеющим снегом и исчезли. Передо мной вспыхнули сочными рубинами стоп-сигналы минивэна, опять притухли, и он пополз вперед. В этом коротком красном отблеске я успел разглядеть номер: три одинаковые цифры. Странно, номер-то «блатной», такие вешают только на машинки «премиум» класса, а не на торговые фургончики...

Через сотню метров, выбираясь, наконец, из пробки и переставшего снегопада, я всё разглядел: да, правда, тут хорошо стукнулись. Аж три машины. Одна даже на боку. Черной блестящей лужей, потеснив снежную шугу, растекся бензин. Хорошо хоть не загорелся.


08.01.14.



ЗА ОКНОМ

Я просыпаюсь и медленно разлепляю веки. Меж них просачивается светло-серый воздух ноября и прямоугольник моего окна. И голые деревья за ним.

Спускаю ноги с кровати, нашариваю тапочки. И останавливаюсь. Я понимаю замерзающим сердцем, что это последний день тут. Тут, где я прирос к стенам, как какой-нибудь плющ итальянского дома, или как корни этих моих деревьев, медленно росших со мной, видевших меня и шести-, и десяти-, и пятнадцатилетним. Помнящих каждый мой жест и крик. Качающихся с каждой мой болью и любовью.

Сегодня вывезут последние коробки с книгами. Мебель, за исключением кровати, уже вся там. Два дня, матерясь и плюясь, мужики в синих комбинезонах заталкивали ее в грузовик, и увозили туда. Туда, где мне теперь осталось только одно – болеть и умирать. Туда, где все чужое. И шестнадцатый этаж, и белые мертвые стены, и огромный лесопарк до горизонта, и еще пахнущий шпаклевкой-краской магазин за углом.

До всего этого нету дела той богато одетой представительнице строительной компании, которой настолько понравился мой район, и настолько не понравились наши дома, что бульдозеры и экскаваторы уже толпились по периметру, ожидая только команды.

Да, ходили. Да, выясняли. Нам показывали красивые макеты будущего квартала, водили по ним лазерной указкой, и смотрели на нашу скомканную делегацию стальными глазами.
Дует ноябрьский неуверенный ветер, грохочут мебелью у грузовиков последние проигравшие, а я, уже одетый, стою у подъезда, и не сразу осознаю, что рука лежит на стволе ясеня, и холод коры проникает в самую тихую, самую молчаливую часть меня, чтобы уберечь меня от смерти хотя бы первый год.

«Да чего ты!», по-странному утешал меня старый друг, «Тебе ведь нормальную квартиру дали. И площадь более или менее, и район зеленый, и с магазинами-поликлинниками все в порядке – не то что тут у тебя, километр за хлебом бежать...»

Через полчаса подъедет машина, заберет последние коробки и кровать, я сяду в кабину, потесню работяг, мы тронемся, и последний раз проплывет перед глазами окоченевший от предсмертной тоски мой двор, качели-карусели, которым никто не объяснил, почему происходит так, а не иначе.

Да, там я все попытаюсь расставить похожим образом, да постараюсь не открывать штор, и, выходя на улицу, не буду смотреть по сторонам. Хорошо бы было побольше работы. Допоздна, чтоб заполночь. Чтобы только приходить и падать в кровать, вставать с рассветом – хотя я не выношу ранних подъемов – и опять бежать в студию, не оборачиваясь по сторонам.

...Мягко захлопнулись двери новенького лифта и мужики, шурша комбинезонами, пересчитывая мои чаевые, поехали вниз. Их легкий ажурный мат растворялся в лифтовой шахте... Я сижу на коробке с журналами «Вопросы философии», курю и все пытаюсь встать, дойти до кухни – заварить чаю. Не получается. Да и зачем? Уже поздно. Или нет... Нет. Просто ноябрь. Но голову тянет на сторону каким-то свинцовым внутренним ветром и звон чужих стен сдавливает ее все сильнее. Одежду не вешаю – она летит на пол. Боль везде, и внутри и снаружи. Ее не заглушит ни чай, ни кокаин, ни гильотина. Веки, как люки подводной лодки, падают на глаза, защищая их от свежей штукатурки. Она рассыпается в крошево сна, становясь по-калейдоскопному цветным... Рукам возвращается дальнозоркое осязание, чьи-то прыгающие голоса говорят что-то ободряющее, и начинается сюжет... Любовь и утро, дождь и полет, свит пуль и жаркое молчание июльского леса, там, на просеке, с корзиной грибов и броуновским движением муравейника...

...Сюжет закольцовывается, начинает повторяться, и строгие прыгающие голоса говорят, что надо всплывать – надо, надо... Тяжело и мокро разлепляются веки. Под них просачивается ровный серый свет, и я вижу прямоугольник моего окна. И голые ноябрьские деревья за ним. И мой двор. Я просыпаюсь.


02.11.14.