Январский вечер, но – почти весна. Не 90-х, нет! 80-х . И молодость ещё почти видна, она как звёзды: светит, да не взять их. Но молодость ещё почти слышна, почти что ощутима, точно запах, который во флакон надёжный заперт и рвётся в щёлку. Но почти – весна. Вершись, игра, пиши моя контора! Ещё провала не видать почти, где пагубные ящики Пандоры распилят надо мною скрипачи. Но жуток перечень грядущих дел и бед. Гляжу: копеечка. А это белый свет. 1990 БЕЗДЕЛУШЕЧНЫЙ МАСТЕР Безделушечный мастер работает тонко и трезво. Совершенство в безделке даётся трудом и трудом. И бренчит в его ранце не маршальский титул маэстро, а предметы попроще: палитра, блокнот, метроном. Безделушечный мастер совсем не безделками занят. Он творенье своё для проверки выносит на свет. Проверяет на глаз: не сверкнёт ли восторга слезами. Проверяет на слух: зазвенит, или, может быть, нет? Он собой недоволен и правит в работе изъяны: то акцент переставит, то охры добавит в сурьму, то бравурное forte заменит на робкое piano... Вот бессмысленный труд! Он и нужен ему одному. Но гармонию выверив замысла гибким лекалом, из властителей мира лишь ей подчинен и не чужд, он свободен смеяться и видеть великое малым, и общественный скепсис для личных использовать нужд. И когда он в отделке безделки достигнет предела, завершив не разменный на зло и добро сувенир – пусть останется чёрное чёрным и белое белым. Что он, в сущности, миру, и что ему, в сущности, мир! Он работу закончил. Дальнейшее, в общем, известно. Отодвинут блокнот и уложен в футляр метроном. И, промыв скипидаром палитру, вздыхает маэстро и торопится к двери – пока не закрыт гастроном. 1985   МУЗЫКА Дело, кажется, швах, лопнет кожица в швах барабана, Do удавит валторну, органом взревёт клавикорд, и басовым ключом отомкнёт багинеты охрана, и маэстро рванёт из оркестра и скроется, чёрт! И сиятельный Бах развернёт оскорблённые брови, и смахнёт незаметно на лацкан скупую бемоль, и кровавый взорвётся аккорд у сопрано в утробе... Рухнет замертво мир, поражён глухотой, как бельмом. И умрут контрапункты, навязшая в клавишах жвачка... Изумрудом и охрой мазнёт нас огня помело... Мы летим под уклон, нас летально нуклон перепачкал, и летает не клёвый пришелец, а чёрт в НЛО. Вот он реет над нами, флюидами праха пропитан, мастер магии мрачной и злой виртуоз похорон. Выстриг фрачные фалды, хвостом опрокинул пюпитри, летя, улюлюкает в переносной какофон! Мы уплатим налог на молитвы и сладкие звуки: дискжокей, гогоча, заколотит нам в лоб децибел. вивисекция лебедя – благо для гитик науки: как сулил постулат – он не сдох, пока не досипел К пароксизму прогресса поспели смертельные споры. С ними споры безумны: они уже тут, на губах. В темноте вместо нас расцветают рябые узоры – сглазил чёрный маэстро, и дело действительно швах. 1985 ОБМЕН Со столбов обрываю листки телефонного кода. Ты готов на обмен? Предложения жажду и жду. Мне желателен рай безраздельною райской свободой за кромешную тьму, совмещённую с пеклом в аду. Пусть отныне кружат надо мной мои синие птицы, пусть топырит смешно простодушные перья фазан. Не взглянуть бы назад и от жалости не обратиться в камень или бревно, не рвануться бы только назад! Ты готов на обмен? только честно! Отдам без обмана за любовь каламбуры, в которых считался мастак, за снижение цен – Ювеналовы стрелы (с колчаном!) и бесплатно – от юмора: чёрную метку и флаг. Разве розы мои рождены из паров керосина! Разве выживу – злясь, выражением общим безлик!.. Жало злыя змеи возвращаю теперь Серафиму за непламенный взгляд и за свой, хоть и косный язык. РОДИНА Родина моя, Месопотамия, Атлантида, Северный приют! О мои Кентукки, о Москва моя, о – тригонометрия Бермуд!.. О моя увядшая ботаника, бледноледовитый сопромат... Тонут мои личные титаники от моих же ледяных громад. Воздух ли вдохнуть ещё ворованный, или сразу – кануть как балласт, стеллеровой дойною коровою покопытно вымерев как класс? Эмбрионом жизнь прожить ли начерно в бытовом чаду, с нетленкой врозь, ближний космос, спутниками траченый, попарсечно вымерив насквозь? Или – воротясь с Альдеберана блудным, инфернально молодым – вывернуть из пыльного кармана, вытряхнуть в отечественный дым – к радости планетки-хулиганки – ядерные штучки бытия?... О Россия, пригород Таганки, маленькая родина моя! *** Окот сознанья, о котором предупреждали прохиндеи, произойдёт в конце недели он по расчёту моему. Употребляйте пасту с фтором. Приобретайте орхидеи. Не верьте этой ахинее, а также мне и никому. Но я заметить должен сразу, что образ бритвой рта разрезан, что электрическим фарезом больной навеки сна лишён. Лампады луч – заноза глазу – торчит предстательным железом. Он виноват, но бесполезен тому, кто плачет нагишом. БОЛЕЗНЬ ЛЮДОЕДА Он жевал да глотал, утирая уста. Смолотил крикунов и тихонь. Только вдруг – осознал? подавился? устал?.. – перестал. Отрыгнулся в ладонь. Но иллюзиями неоправданными не утешиться, дело не в том! Людоед обожрался согражданами, вот и мается он животом. Мы свободны теперь. Мы величественны. Не подать нас уже на фуршет. И пора вспоминать героическое, романтическое, прошлых лет... Мы ж добры! И ничуть не озлобленные. Не отгрыз он души нашей, гад! "Зуб за зуб" – не для нас, мы – особенные!.. Он же – стар, инвалид, седоват... Он, мужчинами полон и женщинами – лопнет же!.. И гуманно летит к брюху оному с клизмой торжественной добрый доктор. Такой Айболит. У больного потрескался кафель лица... (Спрятал доктор коньяк чаевой.) В острых отблесках скальпеля капельница. Сон. Диета... Пройдёт, ничего. 1988 21 СЕНТЯБРЯ 1993 Число, войдёшь ли ты в историю, иль просто попадёшь в неё? Тебе какие цифры вторили, внушали как бы бытиё? Не то же самое ли августа – 2 года с месяцем назад? Или – "очко"?.. И, может, правда всё, что карты сдуру говорят?.. Мы по дороге непроторенной бредём в иные времена... Число, войдёшь ли ты в историю, иль мимо пролетит она? 21 сентября 1993 *** Иллюзии! Куда попрятались? Где всё, что в юности хотелось?.. Ах, эта чёртова порядочность, интеллигентность, мягкотелость... Гремя картонными доспехами по затрапезным Зурбаганам, Мы за туманами всё ехали. Приехали. Теперь – куда нам?