ГОСПОДЬ-БОГ, И ПУШКИН В КАПКАНЕ СВОЕЙ СУДЬБЫ

Когда мы говорим о таких мощных творческих фигурах, как Гомер, Данте, Шекспир, Гёте или Пушкин (я сейчас затронул лишь литературу), мы, на мой взгляд, не можем говорить (рассматривая их судьбу в её органической целостности) только лишь о них самих. Мы должны вести речь о д в у х с у б ъ е к т а х: о самом г е н и и и о создавшем и ведущем его по жизни Г о с п о д е - Б о г е. Это так, и тут уж ничего нельзя сделать. Это всегда т а н д е м ! Бог создал (т.е. – неведомым для нас образом совместил скрытые генетические факторы и, значит, заставил их взаимодействовать совершенно нетривиально) этакого (в известном смысле, экспериментального – для Себя) уникального, неординарного г е н и а л ь н о г о ч е л о в е к а, и тогда Он (Б о г) не может его бросить просто так на волю случая: Он его пестует и ведёт. И уже всё, что с л у ч а е т с я с этим гением в его земной жизни, всегда есть некое с о ч е т а н и е и в з а и м о д е й с т в и е д в у х в о л ь – самого человека и Бога, его Водителя. Это, так сказать, мой исходный теоретический тезис. К атеистам я, в данном случае, вообще не обращаюсь, ибо понимаю, что они никоим образом не смогут мне объяснить, чем же определяется ч е л о в е ч е с к а я с у д ь б а, если на стороне о б ъ е к т и в н о с т и нет в о о б щ е н и к а к о г о диалогизирующего с нашей человеческой субъективностью М ы с л я щ е г о и о с м ы с л е н н о д е й с т в у ю щ е г о Н а ч а л а. У них (у атеистов) всё в любом случае сведётся к чистейшей механической случайности. В лучшем случае, они представят нам человеческую судьбу как некий с а м о с л о ж и в ш и й с я и т о г практической жизни, рассматриваемый нами п о с т ф а к т у м и и з д а л е к а – с точки зрения предположительных интересов прожившего этот путь человека, – но не как такой его путь, который р е а л ь н о и п о м и н у т н о сопровождается участием ещё и некоего заинтересованного Н а б л ю д а т е л я и В о д и т е л я. Я же полагаю (никоим образом, заметьте, не придерживаясь, при этом, вообще никаких исторически традиционных «в е р» или «р е л и г и о з н ы х к о н ф е с с и й»), что вот такое диалогическое для человека М ы с л я щ е е Н а ч а л о в окружающей нас со всех сторон (внешней по отношению к нам) О б ъ е к т и в н о с т и, безусловно, должно присутствовать.
Впрочем, это тема вообще самостоятельная и – в сущности говоря – необъятная.
Ограничимся пока тем, что я в это верю.

Итак…
Вот теперь мы можем приступать к анализу судьбы Пушкина.
Разумеется, я буду опираться сейчас не на какие-то всеобъемлющие и обстоятельные исследования, а всего лишь на ряд пушкинских текстов и собственную логику, которая может быть и оспорена, и запросто объявлена недостаточной или некорректной. Создаётся достаточно стойкое впечатление, что Пушкин в молодости вообще не был религиозным человеком и ко всей церковной традиции относился сугубо иронично или с недоумением и очевидным сомнением. Отсюда и происходят такие его тексты, как та же «Гавриилиада», «Сказка о попе и работнике его Балде» (между которыми пролегло целых девять лет), некоторые другие. Характерно в этом отношении и известное стихотворение 1828 года «Дар напрасный, дар случайный…».

Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум…

Здесь, впрочем, присутствует, как мне кажется, не столько а т е и з м, сколько очевидная р а з ъ е д и н ё н н о с т ь поэта с его потенциальным Водителем. Ведь для того, чтобы работал т а н д е м, необходимо, чтобы оба его участника чувствовали друг друга. А тут человек явно н е ч у в с т в у е т присутствия своего Высокого Напарника. И совсем ведь не случайно, прочитав эту публикацию, ринулся печатно возражать поэту известный церковный иерарх («Не напрасно, не случайно – жизнь от Бога нам дана…» и т. д.). Впрочем, это пушкинское стихотворение могло вылиться на бумагу и просто вследствие минутной хандры в свой День рождения, когда оно и было написано.
И, разумеется, вне всякого сомнения, безусловным фактом и явным признаком важного и принципиального перелома в таком миросозерцании поэта является его фантастической мощи стихотворение «Пророк».

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, –
И шестикрылый серафим
На перепутьи мне явился.
Перстами, лёгкими как сон,
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, –
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп, в пустыне я лежал.
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк! И – виждь, и внемли,
Исполнись волею Моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей!..».

Мы видим, что здесь дана как раз модель такого тандема между гением и Богом. Во всяком случае, в этом с ю ж е т е она налицо. И очевидно, что Пушкина привлекает теперь именно она.
Но вот заковыка: это стихотворение написано ещё в 1826 году (за два года до стихотворения «Дар напрасный…»). Это что значит? А то, что у Пушкина в душе к этим годам уже сложилось представление о необходимости такого тандема, но он долгое время никак не может его реально ощутить (или – ему кажется, что Бог не признаёт его или не хочет им руководить, как С в о и м п р о р о к о м). И Пушкин в течение какого-то длительного времени томится и страдает от этого.
Но что же существенного произошло в жизни Пушкина в эти годы? Разумеется – восстание «декабристов», его разгром и расправа над его друзьями. А то обстоятельство, что он сам не пострадал, что ему, находившемуся в ссылке, Бог послал (как он считает) знак не являться в Петербург и тем спас от общей беды, вроде бы должно обещать ему теперь какую-то совершенно особую долю и судьбу – именно под Божьим руководством. Это так выглядит и т а к о б е щ а е т с я (и Пушкин надеется на это). И он, вероятно, полагает, что этот Божий Промысел, который будет им теперь руководить, на стороне не царя и его жестокости, а как раз на стороне его заточённых друзей (от которых он себя внутренне ни в коем случае не отрывает). Об этом говорят его стихи 1827 года, посланные тайно в Сибирь:

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье!
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,
Надежда – в мрачном подземелье –
Разбудит бодрость и веселье,
Придёт желанная пора:

Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас!

Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.

Это похоже даже на з а к л и н а н и е, призванное изменить саму жизнь, само происходящее. А что же произошло с Пушкиным на самом деле, реально (и что, при этом, принципиально отличалось от его вполне, в общем, романтической мечты)?
А вот что…
Вместо Господа-Бога вступить с ним в некий тандем и через него руководить поэтом взялся ц а р ь Н и к о л а й П е р в ы й !..
Это получилась такая судьбоносная п о д м е н а !
Я хочу особо подчеркнуть, что Господь-Бог, сотворивший людей, обладающих (наделённых Им Самим) с в о б о д о й в о л и, вынужден затем не просто навязывать им С в о ю В е р х о в н у ю В о л ю, а вести некий достаточно свободный д и а л о г с людьми, влияя на них, но и предоставляя им известную самостоятельность (иначе – зачем же было их создавать?).

И вот царь Николай решает руководить Пушкиным (невольно вытесняя из этой роли – С у д ь б о н о с н о г о В о д и т е л я – Самого Бога). А Пушкин, уже давно и тщетно искавший Божественного руководства (и так впечатляюще изобразивший своего «ш е с т и к р ы л о г о с е р а ф и м а»), но так и не почувствовавший какого-либо ощутимого воздействия с Т о й С т о р о н ы, оказывается вынужден подчиниться теперь руководству царскому. И он подчиняется. Возможно, ему и показалось поначалу, что за этим царским приглядом скрыто (или затаено) именно вот то, необходимое ему, Небесное Веление…
То, что Пушкин не притворялся и не лицемерил, а совершенно искренне надеялся сначала на благотворность своего сотрудничества с царём, очевидно из его достаточно известного стихотворения «Друзьям» (1828):

Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю;
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.

О нет, хоть юность в нём кипит,
Но не жесток в нём дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.

Текла в изгнаньи жизнь моя;
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простёр – и с вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?

Я – льстец?! Нет, братья: льстец лукав;
Он горе на царя накличет.
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.

Он скажет: презирай народ,
Глуши природы голос нежный!
Он скажет: просвещенья плод –
Разврат и некий дух мятежный!

Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу…

Вряд ли мы можем отрицать то, что это (вот эта отчаянная надежда Пушкина на свою правоту), конечно же, заблуждение, но заблуждение совершенно искреннее. Царь сумел показать себя в глазах Пушкина с лучшей стороны. И Пушкин поверил в этот идеализированный образ властителя. Может быть (если судить по этому стихотворению), он и надеялся через своё влияние на царя как-то облегчить, смягчить участь сосланных на каторгу друзей-декабристов. Но – каково же могло быть реально влияние Пушкина на Николая Первого? Это, конечно, влияние п о э т а, влияние через свои т е к с т ы. И Пушкин пишет ряд стихотворений, в которых, зная о стремлении царя походить на Петра Великого, рассказывает ему о великодушии и милосердии Петра (намереваясь, очевидно, подвигнуть и самого Николая к такого рода поведению). Вот, к примеру, стихотворение «Пир Петра Первого»:

Над Невою резво вьются
Флаги пёстрые судов;
Звучно с лодок раздаются
Песни дружные гребцов;
В царском доме пир весёлый;
Речь гостей хмельна, шумна;
И Нева пальбой тяжёлой
Далеко потрясена.

Что пирует царь великий
В Питербурге-городке?
Отчего пальба и клики
И эскадра на реке?
Озарён ли честью новой
Русский штык иль русский флаг?
Побеждён ли швед суровый?
Мира ль просит грозный враг?..

Иль в отъятый край у шведа
Прибыл Брантов утлый бот,
И пошёл навстречу деда
Всей семьёй наш юный флот,
И воинственные внуки
Стали в строй пред стариком,
И раздался в честь Науки
Песен хор и пушек гром?..

Годовщину ли Полтавы
Торжествует государь,
День, как жизнь своей державы
Спас от Карла русский царь?
Родила ль Екатерина?
Именинница ль она,
Чудотворца-исполина
Чернобровая жена?

Нет! Он – с подданным мирится;
Виноватому вину
Отпуская, веселится;
Кружку пенит с ним одну,
И в чело его целует,
Светел сердцем и лицом;
И прощенье торжествует,
Как победу над врагом.

Оттого-то шум и клики
В Питербурге-городке,
И пальба, и гром музыки,
И эскадра на реке;
Оттого-то в час весёлый
Чаша царская полна,
И Нева пальбой тяжёлой
Далеко потрясена.

Впрочем, достаточно скоро Пушкин начал понимать, что возлагаемые им на царя надежды беспочвенны. Никакого чудесного превращения т и р а н а в м и л о с т и в ц а не происходило и не намечалось. А вот это «царское руководство» оказывалось на деле простой и очевидной попыткой подчинить поэта идеологическим задачам власти. Пушкин понял, что он – вместо давно и тщетно ожидаемого им Божьего руководства – оказался в капкане, превратился в какой-то степени в царского невольника. Осознание этого факта должно бы было потребовать от него какого-то достаточно радикального решения, но, по-видимому, всё же, Пушкин не сразу до конца осознал эту ситуацию, как полностью для себя безвыходную. Он довольно долго мечется, задыхается в своём капкане, пытается как-то приспособиться к нему. У него появляется вдруг особое рвение к переводам (всякие «Песни западных славян», какая-то историческая проблематика). Какое-то время он пытался находить с царём и идейное взаимопонимание и так или иначе частично идти ему навстречу. Об этом (о таких попытках Пушкина идти на согласие с царём) говорят некоторые идейные (или – просто политические) стихи этого периода – вроде широко известного стихотворения «Клеветникам России» или чуть ранее написанного в том же 1831 году стихотворения «Перед гробницею святой…». Это всё посвящено польскому восстанию 1830 года, жестоко подавленному внуком Александра Васильевича Суворова:

Перед гробницею святой
Стою с поникшею главой…
Всё спит кругом: одни лампады
Во мраке храма золотят
Столпов гранитные громады
И их знамён нависший ряд.

Под ними спит сей властелин,
Сей идол северных дружин,
Маститый страж страны державной,
Смиритель всех её врагов.
Сей остальной из стаи славной
Екатерининских орлов.

В твоём гробу восторг живёт!
Он русский глас нам издаёт;
Он нам твердит о той године,
Когда народной веры глас
Воззвал к святой твоей седине:
«Иди, спасай!». Ты встал – и спас!..

Внемли ж и днесь наш верный глас,
Встань и спасай царя и нас,
О старец грозный! На мгновенье
Явись у двери гробовой,
Явись, вдохни восторг и рвенье
Полкам, оставленным тобой!

Явись и дланию своей
Нам укажи в толпе вождей,
Кто твой наследник, твой избранный!
Но храм – в молчанье погружён,
И тих твоей могилы бранной
Невозмутимый, вечный сон…

Не знаю, как вам, но мне явственно слышится в этом тексте некая в ы м у ч е н н а я с д е л а н н о с т ь (кстати, так же как и в стихотворении «Клеветникам России», которое некоторые люди почему-то – по какой-то, видимо, особой эмоциональной доверчивости – воспринимают как в полной мере искреннее), с д е л а н н о с т ь, свидетельствующая, на мой взгляд, о сугубо р а с с у д о ч н о м в ы б о р е и темы, и самого сюжетного хода. Пушкин здесь полностью слит именно с ц а р ё м и с тем с м ы с л о м, который нужен царю.
Конечно, это всё равно работа литературного мастера, но за ней совершенно не слышно исповедального выплеска из сердца поэта.

Зато такой выплеск явственен в одном из последних пушкинских стихотворений 1836 года, сознательно з а м а с к и р о в а н н о м им под якобы перевод с итальянского (из Пиндемонти):

Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова,
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги,
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура…
Всё это, видите ль, – с л о в а, с л о в а, с л о в а !..
Иные, лучшие мне дороги права;
Иная, лучшая потребна мне свобода:
Зависеть от властей, зависеть от народа –
Не всё ли нам равно?.. Бог с ними! Никому
Отчёта не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

Дивясь божественным природы красотам
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья…
Вот счастье! Вот – п р а в а !..

Мне представляется, что такое положение поэта (положение, фактически, как бы ц а р с к о г о з а л о ж н и к а), из которого он не видел никакой возможности вырваться, должно было привести его к единственно возможному решению: н а д о у м е р е т ь !
Не зря как раз в это время он и пишет своё и с п о в е д а л ь н е й ш е е с т и х о т в о р е н и е без названия (обычно называемое всеми «Памятник»): это, разумеется, прямое приготовление к смерти и – в какой-то мере – даже предсмертное завещание.
Я памятник себе воздвиг: нерукотворный!
К нему не зарастёт народная тропа.
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа…

Нет, весь я не умру: душа в заветной лире
Мой прах переживёт и тленья убежит.
И – славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.

Слух обо мне пройдёт по всей Руси Великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык:
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей – калмык!..

И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.

Веленью Божию, о Муза, будь послушна:
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли – равнодушно,
И не оспоривай глупца!

Конечно же, это прямое прощание с жизнью.
Да, он понял, что нужно у х о д и т ь и з ж и з н и, потому что иначе – он просто потеряет себя, просто уронит в грязь ту свою роль п о э т и ч е с к о г о г е н и я, которая ему вручена и поручена Г о с п о д о м - Б о г о м.
Но – как тогда можно было уйти из жизни?
Просто п о к о н ч и т ь с с о б о й было нельзя (это не принято в православии, это считалось погублением своей души). Вариант был только один: погибнуть на дуэли. И Пушкин избирает этот вариант. Более или менее подходящая ситуация для вызова кого-то на дуэль у него имелась: странные отношения Жоржа Дантеса с Натальей Николаевной. Тут можно было разыграть яркую сцену ревности. Этой задачей (я полагаю) и была обусловлена та к р а й н е п р о в о к а т и в н а я ф о р м а поведения Пушкина, которая зафиксирована в его знаменитом письме Геккерну и которая заставила Дантеса, в конце концов, пойти на дуэль с ним (фактически со своим родственником).

И вот тут мы можем наконец поговорить и о роли Г о с п о д а - Б о г а во всей этой истории с дуэлью и смертью Пушкина...
Ясно, что Господь-Бог создал Пушкина и наделил его всеми теми возможностями, которые в нём проявились. Но Он, при этом, наделил его (как, в общем-то, и всех прочих людей) л и ч н о й с в о б о д о й в о л и. Это же с о в е р ш е н н о н е о б х о д и м о е у с л о в и е для творчества. И хотя Он мог в дальнейшем как-то его в е с т и и что-то ему п о д с к а з ы в а т ь, но это не могло быть каким-то очевидным «намордником» и «поводком», которые бы как-то ограничивали или притесняли вот эту личную свободную волю. Это всё делалось («велось» и «подсказывалось») очень скрыто и подспудно.
А дальше, когда в судьбу Пушкина вторгся и начал его контролировать царь, Господу-Богу стало ещё сложнее, ибо Его т а н д е м с Пушкиным оказался вот этим вторжением царя нарушен. Я могу себе представить, что неуспех глобальных военных планов Николая, его ранняя смерть и даже то, что он оказался вынужден накануне её осознать необходимость радикальных реформ в России, которые он и завещал провести своему сыну и наследнику – Александру Второму, – что всё это было (могло быть), в каком-то отношении, С у д о м Б о ж ь и м за все его ошибки и грехи (в том числе и за гибель Пушкина). Это возможно. Но всё это было лишь п о с л е д у ю щ и м о т в е т о м Бога на тот или иной его грех и не могло отыграть ситуацию н а з а д. Пушкин погиб по логике ситуации, созданной для него ц а р ё м, и по с о б с т в е н н о м у с в о е м у р е ш е н и ю. Впрочем, кое-что тут, всё же, зависело и от Господа-Бога, Который (это очевидно) сделал по крайней мере д в е в е щ и: не дал Пушкину кого-либо убить (ибо это не могло не загнать в тупик его путь гения и человеколюбца) и не дал ему самому сразу и нераскаянно умереть, а хоть и ненадолго, но продлил его жизнь. Вообще спасти Пушкина в сложившейся по воле самих людей сложной ситуации Ему (Богу) – в данном случае – н е у д а л о с ь.
На то, что Пушкин в конце жизни вполне отдавал себе отчёт в том, что именно создало его духовный капкан (что это было именно в м е ш а т е л ь с т в о ц а р я, но не просто вмешательство царя, а его внедрение в тот самый, желаемый и давно ожидаемый Пушкиным, его т а н д е м с Г о с п о д о м - Б о г о м), вот на это его знание косвенно указывает стихотворение с однозначным заглавием «М и р с к а я в л а с т ь», в котором поэт однозначно противопоставляет Небесную власть и власть «мирскую» (т.е. – царскую) и прямо упрекает эту «мирскую власть» за её попытку подняться выше Власти Небесной и даже заместить собой Её:

Когда великое свершалось торжество
И в муках на кресте кончалось Божество,
Тогда по сторонам животворяща древа
Мария-грешница и Пресвятая Дева –
Стояли две жены,

В неизмеримую печаль погружены.
Но у подножия теперь креста честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим – поставлено на место жён святых
В ружье и кивере два грозных часовых.
К чему, скажите мне, хранительная стража?
Или распятие – казённая поклажа,
И вы боитеся воров или мышей?
Иль – мните важности придать Ц а р ю ц а р е й ?
Иль покровительством спасаете могучим
Владыку, тернием венчанного колючим,
Х р и с т а, предавшего послушно плоть свою
Бичам мучителей, гвоздям и копию?..
Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
Пускать не велено сюда простой народ?..

17. 5. 2018
31. 5. 2018
1-7. 6. 2018