Кино
Эдуард Шульман
ИСПАНСКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
Импровизация на компьютере
Виртуальное home-video по рассказу Стендаля
Рассказ Стендаля называется «Сундук и привидение». Но есть и подзаголовок - испанское приключение. Отношение между ними - как между именем и отчеством. Последнее указывает на происхождение: Иванович - сын Ивана. А это - испанское.
Не в том смысле, что произошло в Испании. Заменим «испанское» на «романтическое». Или скажем - в испанском духе. Толкуя широко, «По ком звонит колокол» - тоже испанское приключение.
Стендаль, как и Хемингуэй, разрешает романтическую ситуацию реалистическим способом.
Испанское - нечто мрачное, задавленно страстное... блеск кинжала в ночи... Но приглядимся: на руке, которая сжимает кинжал, - мозоли.
Стендаль избегает быта. Он показывает тип человека, условно обозначив его как «испанца». Однако такой «испанец» живёт в каждом из нас. Это склад души, склад характера.
Вот почему не следует пунктуально воспроизводить внешние приметы Испании. Каким-то образом Стендаль обошёлся без них.
Последуем его примеру.
* * *
В одно прекрасное майское утро 182... года дон Блас Бустос-и-Москера в сопровождении двенадцати конных сбиров подъезжал к деревне Альколоте, находящейся в одном лье от Гранады. При его приближении крестьяне поспешно прятались и закрывали двери. Испуганные женщины смотрели из окна на свирепого начальника Гранадской полиции. Небо покарало его за жестокость, сделав лицо отражением души. Это был очень смуглый человек шести футов роста и ужасающей худобы; он был всего лишь начальником полиции, но сам Гранадский епископ и губернатор трепетали перед ним.
* * *
Нетрудно заметить, что Стендаль нарушает некие правила: в начальной фразе - три цифры и три имени собственных. Читатель должен запомнить: количество всадников, название деревни, расстояние, отделяющее её от другого населённого пункта, плюс год, когда происходят события.
Стендаль нечитабелен.
Бабель работал по принципу: в одной фразе - одна мысль. Но разве Бабеля читать легче?
С точки зрения виртуальных правил, отрывок следует сократить, оставив то, что можно показывать. Дописать шёпот и разговоры тех, кто прячется по домам и подсматривает из окон. От них и узнаем имя и должность героя, и страх перед ним епископа с губернатором.
Ничего этого мы делать не станем.
Единственное, с чем можно согласиться, - несколько иначе расставить абзацы. Тем более сомнительно, что переводчик точно перенёс их из французского текста в русский.
Опустив рассуждения об истории абзаца, культуре абзаца, национальном своеобразии абзаца, - скажем о ритме.
В литературе, говорит Маршак, ритм определяется дыханием. Нужно дышать вместе с автором. По стилю Льва Николаевича Толстого легко судить об его физическом здоровье. Слабому, извините, не хватит дыхания на полустраничные фразы.
Виртуальное искусство должно быть такое, чтобы потребитель вообще не дышал. Счастье, дорогие сетяне, заключается в том, что все изобретения появляются вовремя. Если бы человек недавнего прошлого окунулся в текущую виртуальность, то просто бы умер от полноты жизни.
Я говорю так красиво, потому что не знаю, колеблется ли display от глубинного виртуального вздоха.
* * *
Дон Блас медленно ехал по деревенской улице, поглядывая рысьими глазами... Когда поравнялся с церковью, зазвонили к мессе. Он скорее слетел, чем сошёл, с лошади, преклонив колени перед алтарём.
Четверо сбиров окружали его.
* * *
Месса
Рассказывают, что некий сравнительно молодой режиссёр снимал картину на зарубежном материале. Епископа играл Александр Николаевич Вертинский, в 1943 году вернувшийся из эмиграции. И режиссёр взялся ему пояснять, как епископ ходит, как говорит, как носит свои одеяния...
- Простите, - сказал Вертинский, - вы когда-нибудь видели католического иерарха?
- Нет, - сказал режиссёр.
Подобно ему, я не видел епископа. Не пил с ним кофе, как Вертинский.
Для воссоздания атмосферы посетим улицу Малую Лубянку, католический Храм, построенный некогда Жилярди.
Аккурат там, на этом дворе, и проистекают наши детские футбольные радости. "Отдай!" - орут мне, но я бью левой, и латаный кособокий мяч выбивает церковное стекло.
Мы испускаем дух - воздух далёкого года. Застываем в прыжке и наклоне, с раскинутыми руками, размахнувшись ногой. Слышу тягучий хрустальный звон. Брызнувшие осколки падают и кружатся, будто снежинки. И никак не могут упасть.
И тут появляется некто в чёрном одеянии. Высокий и тощий. Скрывающий, подобно Вертинскому, малороссийскую робость за внешней надменностью. Узкой, почти женской ладонью похлопывает по мячу. Улыбается. Манит нас длинным негнущимся пальцем... И этот наивный дружеский жест действует, как порыв ветра.
Нас сметает и выметает. Мы бежим со двора. Вспять. По Малой Лубянке.
Мимо серого небоскрёба. Мимо чёрных автомобилей. Мимо каменных часовых с примкнутыми штыками. Мимо сверкающей вывески, скромной и строгой:
МИНИСТЕСТВО ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
Чёрный человек с повадкой Вертинского покачивает головой. Вздыхает. Оставляет мяч на крылечке. И не спеша возвращается в Храм, охраняемый государством.
А мы (в нашем home video) ограничимся виртуальной мессой. Ибо (попробуем сформулировать) правда нашей импровизации растёт на условном антураже. Всё равно что играть трагедию в декорациях водевиля. Или живой цветок - в горшке на окошке.
В виртуальной мессе обязательно бывает орган, тёмные своды, свечи, старик-священник, проповедь по-латыни...
Пусть будет.
Старик-священник понадобится нам как боковое лицо. Вот здесь и покажется - выйдет, шучу, боком...
Присутствуют и прочие персонажи, ещё не названные по имени:
Благородный отец,
Красавица-дочь с алмазным нательным крестиком,
очень похожий на сестру Безрассудный брат,
смышлёная, находчивая Служанка,
Жених.
* * *
...Когда немного спустя сбиры взглянули на своего начальника, в глазах его уже не было благочестия. Мрачный взор был устремлён на молодого человека, который молился рядом с ним.
Это и есть Жених.
Каким образом, - размышлял дон Блас (и мы услышали виртуальный закадровый голос), - каким образом человек, который, судя по наружности, принадлежит к высшим слоям общества, неизвестен мне?.. Он не появлялся в Гранаде с того времени, как я служу здесь... Он скрывается!
Дон Блас наклонился к одному из сбиров и отдал приказание. Беззвучное, невнятное бормотание совпало с ударом колокола.
* * *
Как арестовывали в 182... (таком-то) году?
Посредством служебного удостоверения синего цвета? Треугольного жетона на отвороте? Добродушно и весело барабанили по плечу?
А мы с вами, дорогие сетяне, шмыгали носом да отворачивались...
Только молодая девушка (находчивая Служанка) бежала по городу как вестник несчастья. Ветер разрумянил ей щёки, а глаза сияли бодростью и здоровьем.
Девушку звали Санча. Мы увидим её впоследствии.
* * *
Табличка: свободных мест нет. Но в общей зале постоялого двора - один посетитель - дон Блас.
Лакей сервирует стол. В это время вводят Жениха, крайне удивлённого, пишет Стендаль.
Часовой становится у дверей.
- Ваше имя?
- Дон Фернандо де Ла-Куэва.
Всегда мрачный, дон Блас стал ещё мрачнее. Присмотревшись, заметил, что у дона Фернандо красивое лицо, светлые волосы и что, вопреки затруднительному положению, в котором он очутился, черты лица сохраняют большое спокойствие.
Дон Блас задумчиво поглядел на дона Фернандо.
- Какую должность занимали вы во время нашествия Наполеона?
- Учился в Севилье... Мне 19 лет.
- На какие средства живёте?
Молодого человека, видимо, возмутила грубость такого вопроса, однако он сдержал себя.
И ответил:
- Мой отец служил в армии и оставил небольшое имение около этой деревни... Я обрабатываю землю сам с помощью трёх слуг.
- Которые, без сомнения, очень вам преданы. Настоящий очаг бунтовщиков! - прибавил дон Блас с горькой усмешкой. - В тюрьму, в одиночку!
* * *
И дона Фернандо увели.
Он шёл по улице между двумя сбирами, как в движущихся воротах, с растерянностью на весёлом лице.
И привычно раскланялся с Безрассудным братом.
Шести месяцев тюрьмы, - решил дон Блас про себя, - хватит на то, чтобы согнать с лица яркие краски, свежесть и дерзкую самонадеянность.
И эти виртуальные закадровые размышления прозвучали над улицей.
* * *
Дон Блас завтракал. В той же общей зале и за тем же столом, где допрашивал дона Фернандо.
Вдруг часовой у входа поднял карабин. Он преградил дорогу старику (Благородный Отец), который пытался проникнуть в зал следом за слугой, подававшим блюдо.
Дон Блас наблюдал, не поднимая голову.
Комическая сцена. Гордость, желающая остаться гордостью даже в унижении, - непроворная в просьбе, по-старчески суетливая. Спина, которая не гнётся, - гнётся. Руки хватают слугу за одежду. Тот вырывается, стараясь нырнуть под карабин. Руки вцепились, не отпускают...
И музыка, музыка! Такая цирковая, посвистывающая, чуточку деформированная и в самых смешных местах как бы скрежещущая. Очень забавная музыка для непритязательного куплета:
В Европе холодно, в Италии темно.
Власть отвратительна, как руки брадобрея.
Ах, как бы распахнуть, да поскорее...
И тут дон Блас увидел Инессу - Красавицу-дочку с алмазным крестиком на груди. Девушка улыбалась, как улыбаются дети, которые ничем больше не могут себя защитить.
Ах, как бы распахнуть, да поскорее,
На Адриатику широкое окно.
Дон Блас подошёл к двери.
- Какая дерзость врываться ко мне во время завтрака!.. Но всё же войдите. - Махнул часовому. - Объясните, что вам угодно. - И не отрываясь, смотрел на девушку.
Её чело и глаза излучали ту невинность и небесную благость, которыми дышат изображения прекрасных Мадонн итальянской школы.
Это значит, что в голове дона Бласа, когда он увидел девушку, звонко ударил виртуальный колокольчик. И продолжал бить потом - с равномерной жестокостью, как капают капли. А живая девушка, меняя наряды и выражения, то приближаясь, то отдаляясь, перемещалась в рамы известных картин (итальянской школы) и смотрела оттуда на дона Бласа.
А если сказать грубее, он просто раздевал нашу Красавицу, и она являлась перед ним, как всякая женщина, - обольстительная и ангелоподобная, - с неизменным алмазным крестиком на груди.
Дон Блас не слушал старика и забыл о завтраке. Сквозь удары виртуального колокольчика доносились бессвязные слова, этими ударами разделяемые:
- ...дон Фернандо... Инесса... жених... выпустить на свободу... в воскресенье - свадьба...
И едва услышал о свадьбе, живопись прекратилась. Колокольчик умолк.
Глаза начальника полиции загорелись таким зловещим огнём, что ужас охватил не только Инессу, но и её отца. Он нашёл в себе силы выдержать этот взгляд. Дочь опустила ресницы.
- Мы постоянно жили в страхе Божием, - сказал старик. - Мой род восходит к древности, но я беден, и дон Фернандо - хорошая партия для моей дочери. Я не занимал никакой должности ни во время нашествия французов, ни до, ни после того.
Дон Блас не прерывал мрачного молчания.
- Я принадлежу к самой старинной знати Гранады и до революции отрезал бы уши дерзкому монаху, который посмел бы не ответить, когда я обращаюсь к нему.
Глаза старика наполнились слезами. Робкая Инесса вынула из-за корсажа маленькие чётки, и её красивые руки судорожно сжали крест.
Страшные глаза дона Бласа, не отрываясь, смотрели на эти руки. Затем он перевёл взгляд на стройный, хотя и несколько полный, стан молодой девушки.
И как бы обвёл её по контуру.
Черты лица могли бы быть более правильными, - подумал он (и мы услышали закадровый голос), - но никогда, клянусь, не видел я такой небесной грации.
- Ваше имя - дон Хайме Арреги? - спросил дон Блас старика.
- Да, так меня зовут, - ответил тот, выпрямляясь (с нашей разрядкой).
- Вам 70 лет?
- Только 69.
- Да, это вы, - сказал дон Блас, заметно смягчаясь. - Я давно ищу вас. Король, наш повелитель, соизволил назначить вам ежегодную пенсию в 4000 реалов. У меня в Гранаде хранится этот королевский подарок за два года. Я вам вручу его завтра в полдень. И кстати, докажу, что мой отец был богатым крестьянином из Старой Кастилии - таким же исконным христианином, как и вы... и что я никогда не был монахом. Таким образом, оскорбление, которое вы хотели мне нанести, не попало в цель.
* * *
По деревенской улице, на закате, когда пастух пригоняет стадо, бредут трое: старый дон Арреги, Инесса и девушка Санча - служанка и молочная сестра. А четвёртый - ослик, небогато навьюченный.
Подходят к дому, хозяин которого - старик-священник - отпирает им...
Скромное убранство комнат. Инесса с любопытством оглядывается и невольно, по молодости, улыбается. Вешает Распятие у себя над кроватью. Старик-отец ничего не видит. Санча с беспечностью носит вещи. Священник указывает, куда ставить.
И ослик кормится на конюшне.
...А Безрассудный, очень похожий на сестру, Брат мчится во весь опор в неизвестном направлении.
* * *
Стендаль пишет, как рассказывают в трамвае, - бесхитростно. Если монастырь понадобится на 28 странице, там и появится. Впечатление такое, словно ни автор, ни герои не знают, что будет завтра.
Толстой говорил о Чехове, что тот мажет вроде без цели и смысла и вдруг в конце - один последний штрих, последняя черта, - и всё на месте. Ни я, ни Тургенев, ни Достоевский, признаётся Толстой, так не умели.
Стендаль тоже так не умел.
Виртуальное искусство родилось после Чехова и переняло у него метод «постепенных сообщений и внезапного узнавания». Мы расставляем на своём пути намёки, невнятные и не идущие к делу, и стягиваем их так, чтобы вы, дорогие сетяне, воскликнули:
«Ага, вот они зачем монастырь показывали!»
* * *
Дон Блас жил во Дворце инквизиции, половину которого занимал женский монастырь Святой Клары.
Внутренняя стена разделяла здание надвое, но внешне оно было единым. И в правой стороне, в церкви, молились монахини, пели женские голоса, будто отпевали, а в левой - дон Блас принимал старого дона Арреги.
Они обедали.
Дон Блас - в парадной форме, с орденской лентой через плечо... Дону Хайме казался он вежливым старым солдатом, который старается придать себе добродушный вид и потому улыбается по всякому поводу.
И без повода.
Так они ели. Один - напряжённо загнанный, всё время выпрямляющийся, другой - добродушно угощающий. И женские голоса пели тихую чистую песню.
- Я бы хотел, дон Хайме, - сказал дон Блас, вставая из-за стола, - чтобы вы знали обо мне всё.
Дон Хайме тоже поднялся.
Они вошли в тёмный и длинный коридор, где сразу стало слышно, как звякают медали на груди дона Бласа.
- Во время войны с Наполеоном, - говорил дон Блас в темноте, - я был предводителем партизан... командовал партизанским отрядом... гвериильясами... В тот день, когда мои люди не могли убить хотя бы одного француза, я не спал до утра... такой дал обет. Вот с той поры и высох... кожа да кости.
Они вошли в маленькую комнату и остановились возле бюро. Дон Блас открыл его и, перебирая бумаги, продолжал:
- При Фердинанде VII меня сослали... обвинили в том, что в юности был капуцином, а после отрёкся от монашеского звания... Вот акт крещения, свидетельство об освобождении. Из них вы ясно увидите, что я никогда не был монахом.
Дон Блас отошёл, оставив бумаги раскрытыми, и придвинул стул к дону Хайме. Тот сел и взялся читать, опасаясь какой-нибудь скверной проделки.
- Когда-то мои остроты повторяла вся испанская армия, - сказал дон Блас. - Если мы брали пленных, прежде чем их повесить, я беседовал с ними. Это было смешно.
Подошёл к бюро, сложил документы и поставил на место. Опустил крышку. Однако не сел. И дон Хайме поднялся со стула.
- Мне 43 года, - сказал дон Блас. - У меня хорошая должность в пятьдесят тысяч реалов. Кроме того, имею тысячу унций от Неаполитанского банка. Я прошу руки вашей дочери доньи Инессы Арреги.
Дон Хайме побледнел, пишет Стендаль. Наступило короткое молчание.
- Не скрою от вас, что дон Фернандо де Ла-Куэва замешан в нехорошем деле. Его разыскивает министр полиции, ему угрожает гарроте - виселица для благородных... или по крайней мере ссылка на галеры. Я провёл там десять лет и могу вас уверить - это совсем не весело. - И наклонился к самому уху старика: - Через две или три недели я получу, вероятно, от министра приказ перевезти дона Фернандо из местной тюрьмы в Гранаду. Приказ будет выполнен поздно ночью. Если дон Фернандо умудрится бежать, я закрою на это глаза из уважения к дружбе, которой вы удостаиваете его. Пусть уедет на год или два на Майорку, его никто не тронет.
Старик ничего не ответил.
* * *
В исповедальне плачет священник. Многолетняя тренировка научила его плакать беззвучно. Сидит перед решёткой, прямой и бесстрастный, и слёзы катятся по лицу. Говорит ровным голосом:
- У меня есть сбережения... около 5000 реалов. Я с радостью отдам их, дочь моя, если вы считаете, что не можете выйти замуж за дона Бласа Бустоса.
- Мы доберёмся до Гибралтара, - шепчет Инесса, - а после переправимся в Англию.
Священник кивнул чуть заметно.
* * *
Две недели спустя сбиры Гранады в парадных мундирах окружили мрачную церковь Святого Доминика. Даже в яркий полдень в ней трудно что-либо разглядеть.
Входили приглашённые, предъявляя билеты. Любопытные толпились в значительном отдалении.
В боковой капелле, где горели сотни свечей, свет которых огненным лучом прорезал сумрак, можно издали различить человека, преклонившего колени на ступеньках алтаря. Он намного выше всех. Голова благочестиво опущена, руки сложены на груди.
Вскоре поднялся, и все увидели, что мундир увешан орденами.
Он вёл под руку молодую девушку, лёгкая и юная походка которой составляла резкий контраст с её печальным видом. В глазах молодой супруги сверкали слёзы. Выражение лица, сохранявшего ангельскую доброту, несмотря на испытанное горе, поразило толпившийся у церкви народ.
Люди расступаются.
Новобрачные идут по ковровой дорожке, расстеленной до самой кареты. И с каждым шагом ярче становится небо, ослепительней солнце, пестрее сановные мундиры... и нестерпимо сверкает алмазный крестик на груди у невесты.
Цвета на экране (display'е) обретают едкие, злые тона - пряные и даже бесстыдные. Они жгут нам глаза. Мы плачем от внутреннего сочувствия, а кажется - от виртуальной реальности.
Молча (каждый в своём огне) прошли они по ковровой дорожке. И дон Блас подсадил жену.
Люди долго смотрели, как удаляется карета.
* * *
Лошади не были увиты лентами. Только на одной подвязан бубенчик, звон которого проникал в экипаж.
Дон Блас сидел прямо, положив руки на колени, и слушал, как поёт колокольчик. С виртуальной жестокостью. Чуть надтреснуто. Так падают капли и расшибаются от удара.
Инесса смотрела в окно.
Ехали мимо тюрьмы - длинного красного забора, который никак не кончался. Глянешь в окно - забор. Глянешь опять - забор. Инесса закрывает глаза и снова видит забор.
* * *
интермедия в транспорте
Вдоль этого бесконечного забора, дорогие сетяне, плёлся когда-то наш виртуальный трамвай. И кондукторша объявляла в прицепке:
- Мебельная фабрика! Следующая - тюрьма! - И дёргала за верёвку.
Ехали гладкие деревянные скамейки, составленные из планочек, как тетрадка в линейку. Качались на ремешке чёрные хваталки. Солнце перемещалось, стреляя из каждого окна. Тень тюремного забора накрывала трамвай, но мальчик смеялся, а девочка читала толстую книжку.
- О, забор уже! - вскакивала старушка. - Сейчас сходите? В тюрьме сходите?
- Да пропущу тебя, бабка! - отвечал высокий мужчина. - Отсидеть, что ли, торопишься?
И весь вагон с благодушием грохотал.
- Тюрьма! - кричала кондукторша. - Кто тюрьму спрашивал?.. Остановка - тюрьма!
* * *
Карета остановилась у Дворца инквизиции, и дон Блас помог жене выйти.
Чёрные стены старого дома стали фоном для белого платья.
В монастыре Святой Клары шла служба. Тихие женские голоса пели чистую песню.
Инесса стояла и слушала. Алмазный крестик поблёскивал на груди. Внезапно дон Блас обнял жену и поцеловал.
* * *
...и стало темно.
В темноте, наполненной любовными шорохами, дон Блас в беспамятстве бормотал:
- Я ревную тебя к Санче... Когда ухожу, она смешит тебя. А я... из-за Санчи с её весёлым лицом... я кажусь более старым, чем на самом деле... Возьми ключ от шкатулки, дай ей денег, сколько захочешь... но сделай так, чтобы она уехала, исчезла... чтобы я не видел её!
* * *
Инесса молилась в церкви монастыря. На постоянном месте, возле решётки монахинь.
Будто замаливала ночные грехи.
* * *
...Когда дон Блас вернулся домой, - сразу увидел Санчу. Она стряпала и напевала.
Первое его движение исполнено ярости. Он подошёл к Санче, которая, подняв глаза, твёрдо смотрела тем особенным, свойственным испанкам взглядом, в котором смешаны страх, мужество и ненависть.
И напевала.
Через несколько мгновений на лице дона Бласа появилась улыбка.
- Дорогая Санча, - промолвил он, - надеюсь, донья Инесса уже обрадовала вас: я дарю вам десять тысяч реалов.
- Я принимаю подарки только от моей госпожи, - ответила Санча, не опуская глаз.
Из церкви пришла Иннеса.
Дон Блас молча взял её под руку и проводил в комнаты.
- Сколько сейчас заключённых в тюрьме Торре-Вьехо? - спросила Инесса.
- 32 в одиночках и, кажется, 260 в верхних этажах.
- Дайте им свободу, и я расстанусь со своим единственным другом.
- То, что вы приказываете, не в моей власти, - ответил дон Блас.
И за весь вечер не проронил ни слова. Инесса тоже молчала. Они сидели в сумерках, не зажигая огня, и только Санча напевала свою весёлую песенку.
* * *
Ночные тюремные диалоги и песня
В темноте:
Гвадалквивир струится
в тени садов апельсинных.
Твои две реки, Гранада,
бегут от снегов в долины.
Ах, любовь,
ты исчезла навеки!
Выстрел.
- Это стража. С тех пор как он женился, они нас торжественно вешают, а не вгоняют пулю в затылок.
- И разрешают свидание перед казнью.
- Всё-таки женщина облагораживает.
- А по мне - уж лучше б стреляли.
В кудрях у Гвадалквивира
пламенеют цветы граната.
Одна - кровью, другая - слезами
льются реки твои, Гранада.
Ах, любовь,
ты прошла, словно ветер!
Выстрел... выстрел...
- Народ освободит нас. Люди не могут жить без свободы.
- Живут и плодятся.
- Страна задыхается!
- Воздуху хватит. Режим рухнет не тогда, когда ограничит народные вольности, а когда не обеспечит порядок.
Пальба.
Взрыв оглушительной силы. Камеры осветились, точно при блеске молнии.
Пожар!
Заключённые повскакали с нар, вырвались в коридор, который опоясывает стены, как широкая внутренняя терраса. Здание будто полое... И в этом столбе пустоты откуда-то снизу ударило пламя, как шампанское из бутылки.
Топочут тюремщики, отпирая двери.
Бегут заключённые. Вниз по лестнице. По тюремному двору... В них стреляют. Попадают, не попадают...
Под цоканье копыт и конское ржанье влетает взмыленный пожарный обоз. Навстречу - толпа, которая не даёт воротам сомкнуться, плечами распирая створки.
Перелезают через высокий забор, прыгают, убегают...
И среди многих лиц выделим мы одно. И долго будем следить за ним, словно ожидая необыкновенных поступков.
Беглеца зовут Санга. Он скрывается в маленьком домике на окраине.
Пылает тюрьма Торре-Вьехо.
Проложены по Севилье
для парусников дороги.
По рекам твоим, Гранада,
плавают только вздохи.
Ах, любовь,
ты исчезла навеки!
* * *
Покрытый пылью путешественник соскочил с лошади у дверей убогого постоялого двора в деревушке Суйя, расположенной в горах, в одном лье к югу от Гранады, тогда как Альколоте находится к северу от неё. Это предместье образует как бы волшебный оазис среди сожжённых солнцем равнин Андалузии. В Испании нет более живописного уголка.
Хозяин постоялого двора был бедный и расторопный малый.
Путешественник предъявил паспорт.
- Выдан на Майорке, - прочёл хозяин. - Виза проставлена в Барселоне... Всё в порядке, сеньор. Я вам мигну, если Гранадская полиция осведомится о вас. - И передал ключи новому постояльцу. - Когда вы привыкли обедать у вас в Каталонии?
- Я хочу осмотреть вашу прекрасную местность, - сказал путешественник. - И не уверен, что буду к обеду вовремя... Но заплачу вперёд. - И кинул деньги на стойку.
- Спасибо, сеньор!
* * *
По солнечной Гранаде шла весёлая девушка Санча. И случайно, на повороте одной из улиц, столкнулась с молодым человеком. Широкополая шляпа спасала его от солнца.
- Милая! - воскликнул он, не глядя на Санчу. - Меня зовут Пабло Родиль. Я живу на постоялом дворе под вывеской «Ангел» в Суйе... Можешь придти ко мне завтра?
- Приду, - ответила Санча, тоже не глядя на него. - Но я больше не служу у неё. Вот уже полтора года, как мне отказали от места. Без всякой причины, без объяснения... Я думаю, она любит дон Бласа.
* * *
Разговор продолжался на постоялом дворе, где жил путешественник. В его комнате, окошко которой - в аккурат над вывеской «Ангел».
- ...любит дон Бласа! - воскликнул дон Фернандо и вытер слёзы. - Ко всем несчастьям ещё и это!
- Когда она отпускала меня, - рассказывала Санча, - я бросилась к её ногам... умоляла назвать причину... Холодный ответ: «Так хочет муж». И больше ни слова... Вы ведь знаете: и раньше была набожной, а теперь вся её жизнь - сплошная молитва.
Дон Фернандо стоял у окна. Внизу, в котловине, сбились в кучу домишки, и Дворец инквизиции надзирал за ними, точно пастух.
Там жила Инесса.
И дон Блас.
Глаза не могли оторваться от почерневших стен Дворца, который, пишет Стендаль, подобно великану, возвышался над городом.
Слабая, низкая душа! - повторял дон Фернандо в бешенстве (и виртуальный голос отдавался за кадром). - Она способна полюбить, если вообразит, что так велит чувство долга.
- Накануне моего отъезда донья Инесса говорила со мной...
- Весела ли она? - прервал дон Фернандо.
- Не весела, но всегда в спокойном расположении духа. Совсем не та, какой вы знали её. Нет больше резвости и дурачества, как выражался наш священник.
- Подлая! - возопил дон Фернандо, взволнованно расхаживая по комнате. - Вот как она соблюдает клятвы, вот как любит меня! Даже никакой печали! А я...
- Как я уже объясняла вашей милости, - снова начала Санча, - накануне моего ухода донья Инесса говорила со мной так же ласково, так же дружески, как в былые дни. А на следующий день - холодные слова: так хочет муж. Вот всё, что она сказала, вручая подписанную бумагу, по которой мне назначалась пенсия в 800 реалов.
- Ах, дайте эту бумагу! - сказал дон Фернандо.
Санча весело засмеялась.
- По-вашему, я ношу её при себе, как платье...
* * *
Окончание разговора - на каком-нибудь испанском карнавале, на каком-нибудь народном гулянии с музыкой и фейерверком по случаю рождения очередного инфанта.
Толпа веселится, поёт и пляшет. Надев маски, танцуют Санча и дон Фернандо.
- Говорила она обо мне?
- Никогда. Даже старый дон Хайме упрекнул её, что совсем забыла милого соседа.
- Я просто дурак, вот и всё! О, как ненавижу её... Счастье, что всё-таки заглянул в Гранаду. Но ещё большее счастье, что встретил тебя... Как ты живёшь?
- Держу лавочку в полулье от Гранады. - И Санча прижалась к нему. - У меня прекрасные английские товары, которые приносят контрабандисты... одних тканей - на десять тысяч реалов... полный сундук... Я счастлива.
Взрываются ракеты. Хохот и женский визг. Мужчины поднимают своих дам в воздух, чтобы уберечь от огня. Как писал очевидец, испанцы страстно любят фейерверк, особенно если ракеты падают совсем рядом и насквозь прожигают платье. Раскручивается шутиха, распуская огненный хвост.
- А что если я приду к ней? - спросил дон Фернандо.
- Она убежит от вас... выпрыгнет из окна... Будьте осторожны, - прибавила Санча, приблизившись. - Как бы вы ни переодевались, сыщики шныряют вокруг и арестуют вас.
Музыка. Сполохи. Очень весело.
Заплетаясь ногами, лихо отплясывает маленький человечек. Спьяну потерял партнёршу и словно ловит, обнимая пространство. А напевает такую непритязательную частушку:
Вывеска... кровью налитые буквы
Гласят - зеленная... Знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мёртвые головы продают.
Притоптывает, отчебучивает. На мгновение скинул маску, и узкие трезвые глаза полоснули нас, как ножом... Не упускайте его из виду, дорогие сетяне! Наше home-video не обойдётся без этого человечка.
С шипением и шумом сыплется золотой дождь. И прожигает кому-то платье.
- Завтра же вернусь на Майорку, - сказал дон Фернандо. - Вот... возьми на память мои часы. Больше мы не увидимся.
* * *
Утро. Далеко в море, на рейде, стоит парусник.
(В Гранаде нет моря, дорогие сетяне. Да кто узнает об этом, кроме нас с вами...)
Далёкий парусник под английским флагом.
Капитан, полный мужчина в расшитом мундире с якорями, помещается в луже, на животе, раскинув руки и ноги. Его охраняет молодой человек со старинным смешным ружьём. Когда капитан поднимает голову, часовой стреляет. Брызжет огонь, валит чёрный дым, отдача сильно ударяет в плечо... Но забавная эта древняя штука, - если попасть, - убивает.
...и капитан О'Доннел, спасаясь от смерти, с размаху плюхается в грязную лужу.
Мы с вами, дорогие сетяне, будем смеяться.
* * *
Маленький домик на окраине, куда скрылся (после тюремного пожара) беглец Санга.
Это - лавочка Санчи. Дверь заперта. Окно занавешено. Хозяйка торопливо складывает английские ткани в сундук чёрного дуба. С улицы доносятся выстрелы из древнего ружья.
- Капитан привёз контрабанду, - говорит Санча дону Фернандо, - а разбойники схватили его. Атаман разбойников - злейший враг капитана... разграбят меня дочиста.
- Что, прикрываешь лавочку? - смеётся Фернандо.
На улице снова стреляет часовой.
- Я только что из Гранады, - торопится Санча. - Донья Инесса позволила спрятать самые ходовые товары в её спальне. Дон Блас не увидит этого сундука с контрабандой. А коли заметит, она что-нибудь придумает.
Санча быстро укладывала тюль и шали.
Дон Фернандо смотрел на неё. Вдруг кинулся к сундуку, опростал его и уселся, как в ванне, загребая руками.
- Вы с ума сошли! - испугалась Санча.
А лёгкая материя, пущенная к потолку, плавала там разноцветными облаками.
- Вот тебе пятьдесят унций, - сказал дон Фернандо, - и убей меня Бог, если выйду из этого сундука раньше, чем во Дворце инквизиции. Я хочу её видеть! - И захлопнул крышку.
* * *
Стало темно, словно мы с вами, дорогие сетяне, залезли в сундук дона Фернандо... Только постукивают копыта, да скрипят колёса, да наплывают из мрака блики и полосы.
* * *
Донья Инесса молилась в церкви монастыря. На постоянном месте. Возле решётки. В глубокой тени... Лишь алмазный крестик изредка вспыхивал, как светлячок.
* * *
...Мой учитель, которого недавно повстречал я на улице и который не узнал меня, как не узнаёт никого, - безумный тот старикан наставлял нас в творческом плане, как передавать время с помощью колбасы. Когда глава солидного учреждения вошёл в свой офис, персональный шофёр разломил сырокопчёное кольцо; когда вышел, - уже съел полкруга.
Стендаль пишет о донье Инессе: За два года черты её лица приобрели оттенок холодного достоинства... И мы с вами, дорогие сетяне, споём, что ли, такую непритязательную частушку:
Умирают мои старики,
Мои боги, мои педагоги,
Пролагатели торной дороги,
Где шаги мои были легки.
* * *
Чёрный сундук, как чёрный гроб, раскачивался на повозке.
Носильщик Санга погонял мула. Шёл рядом, обгрызал кукурузный початок и говорил своё испанское «цоб-цобе».
Когда повозка проехала, открылась одинокая лужа с мёртвым капитаном О'Доннелем.
* * *
Далеко в море ждал его парусник.
* * *
Сундук везли по пустынной улице, идущей вдоль кладбища. Она (улица) расположена выше кладбище на 10-15 футов (метра 3-4) и отделяется невысокой каменной стеной.
Кладбище - глубоко внизу. И просматривается, как море.
Тянутся похоронные процессии. Сидя на корточках, мальчик-маляр красит ограду, и она нестерпимо блестит, как вымытая после дождя. А мальчик улыбается во весь рот. И может быть, от усердия высовывает острый, как шпага, испанский язык.
Прямо под стеной роют могилы. Три глубокие ямы уже готовы.
* * *
Санга доел кукурузу, перекрестился и выбросил обгрызенный початок. Угодил прямо в будущую могилу.
* * *
Сундук удаляется, будто втягиваясь в узкую улицу. Подпрыгивает и гремит по булыжнику.
* * *
Стояла удушливая жара. В спальне было темно. Жалюзи были опущены, так же как и длинные занавески из тончайшего индийского муслина, собранного внизу в складки. Глубокая тишина нарушалась только лёгким журчанием. Вода била на несколько футов вверх из маленького фонтана в углу и стекала в раковину по чёрному мрамору.
Очертания сундука угадывались в темноте спальни.
* * *
По лестнице, со свечой в руке, поднимается донья Инесса. Входит. Ставит свечу около изголовья. Огонёк ложится на знакомое нам Распятие, проникает в сундук через замочную скважину и тоненьким лучиком пересекает его.
Дон Фернандо лежит на боку. Остриём кинжала отодвинул язычок замка. Красные зайчики взлетают над лезвием.
Донья Инесса раздевается.
Дон Фернандо слышит шорох одежды. Отпускает замок, ложится на спину и закрывает глаза.
Журчит вода. Донья Инесса спит.
Лёгкий беспорядок летней одежды составлял очаровательный контраст с полным достоинства, почти строгим выражением лица.
Дон Фернандо вылез из сундука. Подошёл к двери, повертел торчащим ключом, заперто ли... Ключ положил в карман.
Инесса вздохнула во сне. Алмазный крестик сдвинулся на груди.
...его осенила мысль встать на колени перед Распятием, которое когда-то висело в её комнате.
И он встал. Потому что Распятие висело и тут. На прежнем месте, над кроватью.
...подняв отяжелевшие со сна веки, Инесса вообразила, что Фернандо умер в изгнании и она видит перед Распятием его призрак. Слёзы навернулись у неё на глазах.
Призрачный, растекающийся в утреннем свете, стоял дон Фернандо.
Как мёртвая застыла в кровати донья Инесса. Выпрямилась и сложила на груди руки.
- Несчастный... - произнесла тихо, дрожащим голосом.
Дон Фернандо стоял на коленях. Полуобернувшись, чтобы видеть её. Указывал на Распятие... Поза нелепая, особенно жест руки.
- Это то самое Распятие, - шептал он, - то самое Распятие, на котором ты поклялась мне... - И шевельнулся в смятении.
Инесса вскрикнула. Она постигла истину. И кинулась к двери, которую нашла запертой.
- Какая дерзость! Прочь, дон Фернандо! Вон отсюда! - И отбежала в самый дальний угол, к фонтану. - Не подходите ко мне! Не подходите! - заклинала срывающимся голосом. - Уйдите отсюда!
В её глазах сияло пламя чистейшего целомудрия. Алмазный крестик горел и переливался.
- Нет, я не уйду, - сказал дон Фернандо. - Не уйду, пока ты не выслушаешь меня. В течение двух лет я не мог тебя забыть. Всегда, днём и ночью, твой образ стоит перед моими глазами... Не ты ли поклялась вот на этом Распятии, что всегда будешь моей?
- Уходите! - ещё раз воскликнула она в гневе. - Или я позову людей, и они убьют нас обоих! - И бросилась к колокольчику.
Дон Фернандо опередил её. Сжал в объятиях. Он дрожал. Инесса заметила это. И силы, которые черпала она в своём гневе, покинули её.
* * *
Наше виртуальное home-video - не слишком демократический жанр. Я доверяюсь компьютеру, которому скажешь больше, чем самому близкому человеку. И скажешь иначе. В интернете мы откровеннее, чем со случайным дорожным попутчиком.
Я склоняюсь над клавиатурой, выстукивая личные тайны. Мои байки становятся байтами, донося вам, дорогие сетяне, наш свистящий потусторонний лепет.
* * *
Донья Инесса и дон Фернандо - молодые люди из далёкого века - любили друг друга. Они лежали на широкой кровати - такие, как родила их когда-то мама, - и были счастливы.
И донья Инесса шептала, как шепчут женщины:
- Верь хоть одному: я тебя боготворю и всегда любила тебя одного... Нет минуты, когда я не думаю о тебе... Это смертный грех. Я делала всё, чтобы забыть! Напрасно!.. Ты желаешь гибели моей бессмертной души, мой Фернандо! В святом Распятии, которое висит тут, рядом с кроватью, я не вижу лица Спасителя, а помню лишь клятву, что дала тебе в нашем доме... Мы прокляты с тобой навеки, Фернандо! Так будем же счастливы те несколько дней, что нам ещё осталось жить.
* * *
Коррида и длинная песня
В темноте:
И в полночь на край долины
увёл я жену чужую,
а думал - она невинна...
В тот день выступал знаменитый Антонио Орьентес.
Цирк был полон. В ногах зрителей стояли плетёные корзинки с вином, а из кармашка мужчин и корсажей женщин выпущены были, как птицы, белые большие платки, чтобы приветствовать своего любимца.
Я сонных грудей коснулся,
последний проулок минув,
и жарко они раскрылись
кистями ночных жасминов.
Корриду начинает куадрилья. Разыгрывается весёлая интермедия.
Четверо молодых людей дразнят быка. Строят рожи, кидают песок и безо всяких причин, как клоуны, разбегаются, кувыркаясь, в разные стороны. Им разрешается шутовски вопить, будто бы испугавшись, а быку - реветь.
Я сдёрнул шёлковый галстук,
она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
она - четыре корсажа.
Появляется пикадор. На лошади. С длинной палкой.
Куадрилья отвлекает быка, а дело пикадора - воткнуть свою палку.
Воткнули... Из быка, в трёх красных точках на хребте, ударила кровь, заливая тело бурыми полосами.
И великий Орьентес выходит.
Испуганно бёдра бились,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнём горели.
Он не узкобёдрый мальчик, а вполне зрелый мужчина. В нём есть что-то медвежье, добродушное. И ноги переставляются чуть вразвалку. И на песке остаются широкие плоские следы.
Начинаются действия, предшествующие убийству, и странно наблюдать, с какой грацией движутся по арене, будто танцуя друг с другом, два совершенно неграциозных существа - бык и великий Орьентес.
И лучшей в мире дорогой
до первой утренней птицы
меня этой ночью мчала
атласная кобылица.
Орьентес становится на колено, - пропустить мчащегося быка.
Но внезапно бык останавливается и поддевает рогами красную тряпку. Она, как маска, повисает на морде, и сквозь узкие щели, продранные рогами, смотрят большие коровьи внимательные глаза.
Орьентес привычно улыбается.
- Торо, торо... - шевелятся губы.
Расчётным движением бык выбивает мулету и вонзает рог в сердце.
Я дал ей ларец на память
и больше не стал встречаться...
Она ведь была замужней,
а мне лгала, что невинна.
Как учёная лошадь, бык становится на дыбы и кланяется.
- О-ле! - кричит публика и машет платками.
Гремит музыка. Мужчины пьют вино и угощают женщин. Орьентеса быстро уносят. Бык кланяется, прижимая копыта к груди, похожий на дьявола.
* * *
ИНТЕРМЕДИЯ, ИЛИ ЦИРК СЕРГЕЯ БОНДАРИНА
Ибо Сергей Александрович рассказывал нам эту историю. И позднее - поместил в книжке. А мы делаем как бы маленький телесюжет с закадровым голосом и зрительным рядом.
...время смывает краски с экрана. Они текут полосами, сверху вниз, как дождь по стеклу. И нам открывается чёрно-белый цирк далёкого года.
По арене движутся какие-то тени. Шевелящаяся нерасчленённая масса. Мы глядим на экран до боли в глазах, до слёз в объективе: что? что там такое?
Мужчины, женщины. Старые, молодые.
Но больше всего - военных. Кого узнаёшь по одежде, кого по осанке. Френчи, кители, гимнастёрки. Пиджаки, фраки, рабочие блузы. Вечерние платья. Меха. Голые плечи. Маленькая ножка. Солдатский сапог.
Ходят, стоят, лежат. Слоняются по арене, кое-где присыпанной вчерашним песком. И почти не разговаривают друг с другом.
И тут раздаётся топот копыт. И конское ржание. Головы поворачиваются.
Из цирковых широких ворот выносятся всадники, как для участия в представлении. Кубанки, бурки, кожанки. Огромная кобура на бедре. И у главного - самая резвая лошадь.
Он ставит её на дыбы, втискивая лицо в объектив, как в дырку бродячего фотографа.
- Граждане, - кричит, - подозреваемая буржуазия! И которые задержаны по случаю мирового пожара! Объявляю вам Страшный суд! Судить будет не Бог Саваоф, а Мать-Революция! И которые пойдут налево с весёлым лицом в новую жизнь, а которые останутся здесь с чёрной дырой, как ядовитый труп. - Он взмахнул шашкой. - Так и передайте на том свете от моего личного имени - от красного командира Артёма Весёлого, что буду рубать гадов до полного истребления.
Режущий блеск взметнулся над головами, и камера будто отпрыгнула, пригнув шею. Конь взвихрился и повис, образуя со всадником статую Петра Великого.
Если б мне знать, - говорю я за кадром, - что спрашивал следователь у Артёма Весёлого в 1937 году. И что отвечал Весёлый. И где умер - в лагере, в тюрьме, на расстреле... О чём думал он перед смертью? Вспоминал ли тот севастопольский цирк. Или дописал в уме последнюю страницу своего незаконченного романа «Россия, кровью умытая»...
Толпа на арене молчала.
Конь сложил на груди копыта, оскалил жёлтые зубы и громко заржал.
А за кадром запели. Как пел некогда сам Артём Весёлый. И как, подражая ему, чтобы продлить связь времён, пел для нас Сергей Александрович Бондарин:
На заре каркнёт ворона,
Коммунист, взводи курок!
В час последний похорона
Расстреляют под шумок.
Ой, доля,
Неволя,
Глухая
Тюрьма.
Долина,
Осина,
Могила
Темна.
Титры
Бондарин - писатель. Артём Весёлый - писатель.
О песне «Что-то солнышко не светит» смотри «Есенин С.А. Материалы к биографии»:
Что-то солнышко не светит,
Над головушкой - туман.
То ли пуля в сердце метит,
То ли близок трибунал.
* * *
Инесса и дон Фернандо лежат в постели.
Дон Блас поднимается по лестнице. Останавливается у дверей спальни. Стучит... Донья Инесса улыбается. Дон Блас стучит громче, и она слышит его голос:
- Вы готовы, Инесса? Лошади ждут.
- Дон Блас... - говорит расслабленно, будто со сна. Улыбается, играет с Фернандо. - Такая жара, меня совсем разморило...
- Может, отменим прогулку? - спрашивает дон Блас за дверью.
Слабый голос Инессы:
- Нет, но мне что-то неможется... - Играет с Фернандо. - Я так утомилась... Спасибо, что разбудили. Не то стало бы совсем плохо.
Дон Фернандо даёт ей ключ. Инесса идёт к двери.
Дон Блас слышит, как ключ трётся в замке, не слушаясь слабой, сонной руки.
- Бедняжка! Жара отняла все силы... Вы крутите в обратную сторону.
Дверь отворилась.
- Простите, - сказал дон Блас, - я разбудил так внезапно...
Он поднял её на руки и отнёс на кровать, осыпая самыми нежными ласками. Вдруг заметил сундук.
- Что это? - спросил дон Блас, нахмурив брови.
В нём проснулся начальник полиции, пишет Стендаль.
- Санча боится разбойников, - объяснила Инесса. - Здесь её лучшие товары. Она попросила...
- Дайте ключ! - сказал он сурово.
- Я не хотела брать ключа, - ответила Инесса. - Кто-нибудь из слуг мог найти его... Мой отказ, по-видимому, очень обрадовал Санчу.
- Великолепно, - сказал дон Блас. - У меня в пистолетном ящике найдутся инструменты, чтобы взломать любой замок.
Он наклонился к изголовью кровати, открыл ящик, полный оружия, и с целой связкой английских отмычек подошёл к сундуку.
Инесса приподняла жалюзи и оперлась на подоконник. Чтобы сразу выброситься, едва дон Блас, пишет Стендаль, увидит Фернандо.
* * *
Они жили на третьем этаже, очень высоком, как и положено во дворцах, и донья Инесса взглянула вниз, на узкую улицу, где ждала карета, что везла их когда-то из церкви.
Лошади били копытами по мостовой, и тоненький ломкий звук доносился наверх, словно из-под воды.
* * *
Дон Блас просунул отмычку в замочную скважину.
Лютая ненависть вернула дону Фернандо всё самообладание. Он приставил кончик кинжала к язычку замка, и дон Блас тщетно сгибал одну за другой свои отмычки.
Стендаль избегает эффектов, предоставляя нам с вами, дорогие сетяне, вообразить самостоятельно, в какой позе лежит дон Фернандо, как стянуты его скулы и сужены глаза, как не дрогнет рука со вздутыми молодыми мышцами...
В узком отверстии ломался и вспыхивал свет - кинжал упирался в отмычки. Гнулась одна, другая, третья... И всё спокойнее, медлительнее и аккуратнее работал дон Блас.
- Странно, - сказал он, поднимаясь. - Мой инструмент всегда действовал без отказа... Дорогая Инесса, придётся отложить прогулку. Я не буду счастлив даже рядом с вами при одной мысли об этом сундуке. Может быть, он наполнен преступными бумагами. А за время нашей прогулки мой недруг епископ устроит здесь обыск, выманив у короля приказ. Как знать... Пойду в канцелярию и вернусь сейчас же с рабочими. Наверное, они окажутся искуснее меня.
Дон Блас вышел.
* * *
Донья Инесса отошла от окна и закрыла дверь. Дон Фернандо вылез из сундука.
- Надо бежать, - сказал он.
Она улыбнулась:
- Куда?.. В Гибралтар, а потом в Англию?
- Хотя бы... Или в горы, к разбойникам, контрабандистам... куда угодно!
- Ты не знаешь дон Бласа, - сказала Инесса. - Он в несколько минут может снестись со своими агентами в полулье от Гранады. А весь этот огромный дом подвергается каждый день тщательному осмотру.
В дверь постучали. Фернандо, с кинжалом в руке, встал у входа.
К счастью, пишет Стендаль, это была Санча.
- Вы чуть меня не убили! - закричала она, смеясь. - А я принесла добрую новость! Весь город взбудоражен, и у дона Бласа по горло дел. Дон Педро Рамос, оскорблённый на корриде, заколол своего обидчика... Я только что встретила дона Бласа с его сбирами.
- Что будем делать? - спросил Фернандо.
- Я пойду разыщу Сангу, а вы перетащите сундук в другое место.
- Зачем? - удивилась Инесса.
- Затем, что дон Блас спросит, кто перетащил и почему. А вы скажете: была Санча, перенесла сундук и открыла его... И пока будете говорить, будете живы. - Санча засмеялась. - До свидания. Тащите сундук да пошустрей. - И убежала.
* * *
Инесса и дон Фернандо взялись за сундук. Присели на корточки, приподняли - и перестали видеть друг друга.
- Ку-ку! - позвал дон Фернандо, выглядывая из-за сундука.
- Ку-ку... - выглянула Инесса.
Они засмеялись.
- Если дон Блас вернётся раньше Санчи, мы погибли, - сказал дон Фернандо.
- Дон Блас узнает о нашем свидании и убьёт меня, - сказала Инесса. - А что ожидает в той жизни?.. Вечные муки.
- Ку-ку, - сказал дон Фернандо из-за сундука.
- Ку-ку... - сказала Инесса.
Они отпустили сундук, и он грохнулся на пол. Инесса бросилась к дону Фернандо.
- Я счастливейшая из женщин!.. Если придумаешь какой-нибудь способ увидеть меня, дай знать через Санчу. Помни, у тебя есть раба, которую зовут Инесса.
* * *
Лунной ночью сбиры на лошадях ехали по тихой улице.
Сейчас доживают свой век люди, которые видели когда-то чистую луну, без фонарей и электрических окон. Они пытаются передать нам, какой черноты падали тени, как на камнях мостовой лежала лунная дорожка, будто в океане, а в водоёмах плавало одно-единственное жёлтое яйцо.
Луна над Гранадой... Она окружена сиянием, фиолетовым радужным ореолом, словно бы там, в небе, кто-то пролил бензин.
...Цокают, цокают копыта.
Навстречу сбирам, с другого конца улицы, идёт Санга. Сундук на спине согнул его вдвое и сделал похожим на животное. Руки, продетые в лямки, болтаются у земли, не в такт шагам. Он очень устал.
В сундуке лежит дон Фернандо. Вниз головой... Цокают, приближаясь, копыта.
Боль, которую испытывал дон Фернандо, стала невыносимой. Он зажмурился и увидел красную полосу огня, где шевелились какие-то чёрные существа - мохнатые и с рогами.
То были черти из преисподней. Один работал за кузнеца, другой - за подручного. И раздувал мехи, будто гармонику. Третьему приколачивали подкову. Брали горячую, с наковальни, и приставляли к ноге, к изящному, почти девичьему копытцу...
И пели-гнусавили такую непритязательную частушку:
Идя ко мне, неси мечту,
Иль дьявольскую красоту,
Иль Бога, коли сам ты - Божий.
А маленькую доброту...
Чёртик закатывался, извивался... Кузнечной кувалдою, под гармонику, вгоняли аршинные красные гвозди. Копыто цокало и звенело.
...А маленькую доброту,
Как шляпу, оставляй в прихожей.
* * *
Санга утёр пот и поставил сундук на ограду. Сбиры удалялись, рассеиваясь в темноте. Стихал цокот копыт.
Дон Фернандо почувствовал, что сундук перестали нести, и потерял терпение.
На улице царила глубокая тишина.
Несколько дукатов, - подумал дон Фернандо (и мы услышали виртуальный голос за кадром), - несколько дукатов, и Санга будет молчать. Изнемогая от боли, тихо сказал:
- Переверни сундук. Я больше не могу терпеть.
Санга вздрогнул и оглянулся. Увидел ночное кладбище.
Лунный свет играл на металлических оградах, на мраморе и граните. Брошенный накануне кукурузный початок сверкал, будто кость.
«Не могу терпеть», - услышал Санга, казалось, из преисподней. Перекрестился, забормотал:
- Это сундук дона Бласа... сбиры отпустили меня... вы слышите: это сундук начальника полиции...
- Не могу терпеть...
- Привидение, - пролепетал Санга, - привидение... - И кинулся со всех ног.
* * *
Сундук остался на ограде.
Боль дона Фернандо усилилась. Он застонал и решил освободиться, чего бы это ни стоило.
На тихой улице, взнесённой над кладбищем, как набережная над морем, никого нет. Только сундук на ограде раскачивается из стороны в сторону, будто живой. И стонет:
- Не могу терпеть...
Внизу - город мёртвых. Каменные надгробья, точно дома. Какие-то островерхие замки. Восточные дворцы. Приземистые строения, вроде амбара... Сияют надписи, как реклама. Лучатся ограды, будто иллюминация.
И музыка, музыка! Тот самый непритязательный мотивчик из преисподней... И дома-памятники пускаются в пляс. Им нельзя устоять на месте, потому что качается на ограде чёрный сундук и весь мир - ходуном под дьявольскую гармонику:
Идя ко мне, неси мечту,
Иль дьявольскую красоту,
Иль Бога, коли сам ты - Божий.
А маленькую доброту,
Как шляпу, оставляй в прихожей.
Здесь, на горошине земли,
Будь или ангел или демон.
А человек - уж не затем он...
От резкого движения, раскачавшись, сундук свалился за ограду кладбища.
Летел, крутясь и переворачиваясь, стукаясь об какие-то выступы, проваливаясь... И где-то внизу - невидимый - затрещал, разламываясь.
...А человек - уж не затем он,
Чтобы забыть его могли?
* * *
А люди собрались в кабачке, пили вино, плясали и веселились.
Там была Кармен, какой видел её Мериме, - в очень короткой юбке, белых дырявых чулках и туфельках алого сафьяна. Она откинула мантилью, чтобы открыть плечи и большой букет акации, заткнутый за вырез сорочки. В зубах у неё тоже был цветок, и она пританцовывала, напевая собственную арию, поводя бёдрами, как молодая кобылица.
Любовь свободно мир чарует.
Законов всех она сильней.
Меня не любишь, но люблю я,
Так берегись любви моей!
Санчо Панса, за столиком у дверей, перекрестился. В противоположном углу печально осклабился Дон Кихот. А Дон Жуан сидел в проходе, на пути Кармен, и подкрутил усы, как часовой механизм.
Тут ударила полночь, и вбежал обезумевший Санга. Бледный как смерть, пишет Стендаль.
Он привалился к стойке, едва держась на ногах, и узкоглазый внимательный Коротышка, - без которого, дорогие сетяне, не в силах мы обойтись в нашем виртуальном home-зрелище, - внимательный Коротышка пододвинул стаканчик.
* * *
Оглушённый падением, дон Фернандо очнулся только через несколько секунд. И увидел над собой мерцающие звёзды. Замок сундука сломался, и дон Фернандо очутился на свежеразрытой могильной земле.
Лежал на мягкой и зыбкой куче, а внизу, в яме, светился кукурузный початок, обглоданный, точно кость.
Дон Фернандо пошевелился и застонал. Тело заныло. Он был в крови. Ему удалось, однако же, встать. А немного спустя - двинуться.
Как животное, на корточках и карачках, ползёт дон Фернандо. Подтягивает ноги к рукам, прыгает по-лягушачьи. Падает, прыгает, падает, извивается червяком. И холодные могильные плиты провожают его, словно передавая друг другу.
Возле гранитной глыбы лежит дон Фернандо. Спина вздрагивает... И туманится, как от слёз, золотая надпись на памятнике.
- Господи Боже мой! - шепчет Фернандо, вздрагивая от усилий. - Господи Единый и Милосердный! Ты могуч и всесилен! Дай так, чтобы я поднялся. Подними мою правую ногу. Подними, Господи, правую мою ногу! Ты только, пожалуйста, чуточку приподними и согни в колене. Ну что тебе стоит? Ты ведь всё можешь... Подними, Господи, мою правую ногу!
И на могильной плите - от слова до слова - проясняется эпитафия:
кроткие живут в безопасности
но зато они рабы
* * *
Донья Инесса молилась в церкви монастыря. На неё падала тень от решётки.
* * *
Дон Фернандо умывался, склонясь над корытом, и Санча сливала ему из высокого кувшина.
- Надо признаться, - сказала она, смеясь, - вы впутали нас в прескверную историю.
Фернандо отфыркивался и разбрызгивал воду.
- Нужно сейчас же унести сундук с кладбища. - И распрямился, весь в ссадинах и подтёках.
Санча принесла полотенце. Дон Фернандо вытерся, и полотенце сделалось бело-красным, как флаг.
- Мы распростимся с жизнью, донья Инесса и я, - сказала Санча, - если сыщики найдут на кладбище этот проклятый сундук.
В дверь постучали. Дон Фернандо укрылся под занавеской. И вошёл Санга - пьяный... Но ещё больше, кажется, притворялся.
- Я, сестрица, вот... хочу сказать... доброе утро... - Икал и шатался. - Здравствуй, сестрица!
Санча схватила его за плечи и усадила.
- Я знаю всё, что ты скажешь. Ты бросил мой сундук, и он свалился за ограду кладбища со всеми товарами, какие там были.
- Да! - сказал Санга. - Какой убыток... Но я возмещу!
- Оставишь наследство?
- За-заработаю. - И показал жестом, что украдёт.
- Сегодня же вечером дон Блас вызовет тебя на допрос.
- Я пропал! - И Санга икнул.
- Ты будешь спасён, если скажешь, что из Дворца инквизиции отнёс сундук прямо ко мне.
Санга обвёл глазами комнату и не нашёл сундука. Только задержался взглядом в углу, где лежало бело-красное, как флаг, полотенце.
- Сундук нужно принести, - сказала Санча.
- Там привидения.
- От привидений ещё никто не умирал. А у дон Бласа ты будешь не первый.
- Боюсь, сестрица... лучше бежать. - И смотрел в угол на полотенце.
Санча ничего не ответила. Тогда из укрытия появился Фернандо.
- Вот тебе десять дукатов! Но если не исполнишь в точности, что велит Санча, то умрёшь от этого кинжала. - И приставил кончик к груди Санги.
- А кто вы такой, сеньор? - спросил он, внимательно разглядывая дона Фернандо, особенно синяки и ушибы.
- Несчастный, которого преследуют.
А может быть, что-то в голосе показалось Санге знакомым... И он икнул так, что наткнулся на остриё.
* * *
Сбиры окружили часть улицы возле кладбищенской ограды, откуда упал сундук.
Он лежал под стеной, прямо в могильной яме с кукурузным початком, а невдалеке валялась отскочившая крышка. Дон Блас махнул сбирам, чтоб поднимали, а сам остался у разрытой земли со следами дона Фернандо.
Следы были ясные, хотя местами осыпались. Но очень глубокие. Потому что дон Фернандо припадал на правую ногу. И как бы воспроизводя движения беглеца, дон Блас шёл вдоль следов, прихрамывая.
Достали сундук. Дон Блас заглянул в него, очень смешно и неловко согнувшись, и увидел кровь. Вынул кинжал. Осторожно поскрёб по стенке, желая, вероятно, удостовериться, свежая ли...
Кивнул, чтоб сундук уносили. Взял у могильщика лопату, подошёл к следам дона Фернандо и выбрал самый отчётливый. Подсунул лопату и осторожно - качками - отделил полезную землю от бесполезной.
След дона Фернандо лежал на плоской лопате, точно пирог. Дон Блас передал лопату сержанту, и тот принял её как драгоценность.
Они покидали кладбище цепочкой. Впереди тащили сундук и отдельно крышку. Затем сержант с лопатой на перевес. И замыкающий - дон Блас.
* * *
Когда их не стало, мирные испанцы, глазами которых следили мы за событиями, - смирные испанские обыватели подошли вплотную к ограде и, перевесившись, посмотрели вниз.
Некий молодой человек - Безрассудный брат доньи Инессы, уже помянутый в наших байтах и сайтах, - Безрассудный брат, усмехнувшись, сказал:
- На кладбище роют... А мертвяки-то чего натворили?
- Тише, - сказал старик. - Помолчите.
А Безрассудный брат засмеялся:
- Умел бы молчать - был бы философом.
И тут рядом с ним вынырнул Коротышка, прежде никем не замеченный. Тот самый, без коего нельзя обойтись в нашем home-зрелище. Что отплясывал-напевал на карнавале. И закусывал в кабачке в компании Кармен, Дон Жуана и Дон Кихота... а Санге, дорогие сетяне, как помните, пододвинул стаканчик.
Коротышка посмотрел на Безрассудного брата и сказал:
- Если не ошибаюсь, молодой дон Арреги? Ваша сестра - супруга начальника полиции...
Безрассудный брат молчал, и толпа отступила.
- Вы с сестрою - не близнецы? - спросил Коротышка. - Надеюсь, донья Инесса здорова?
Толпа начала расходиться, и кое-кто озирался.
- А ваше какое дело? - сказал Безрассудный брат.
- У меня дел нет, - сказал Коротышка. - Дела у прокурора. - И похлопал молодого человека по плечу. - Ну, вам-то бояться нечего... С вашими родственниками.. - И пошёл своею дорогой, забавно подпрыгивая, как будущий Чарли Чаплин.
А Безрассудный брат долго стоял у кладбищенского обрыва, действительно очень похожий на свою сестру.
* * *
В домашнем фонтане журчала вода.
Донья Инесса сидела у окна. Платье с низким вырезом открывало грудь и крестик, осыпанный алмазами, который носила она, не снимая.
Рядом, сверкая глазами, возвышался дон Блас. Перед ним на полу - запачканный кровью сундук. Спальня ярко освещена. И в пламени свечей, словно подожжённая ими, - Санча.
Горим! - думала она (и виртуальный голос шёл из-за кадра).
- Всё ясно, - сказал дон Блас.
Неужели, - виртуально думала Санча, - неужели Санга выдал нас? Понял ли он, как отвечать...
- Тут столько зажжённых свечей, - сказала донья Инесса, - что жарко, как в печке. - И подошла к окну.
Горим! - подумала Санча, как крикнула из-за кадра. - Дон Блас узнал сундук... Теперь ему известно, что в доме был чужой человек...
Донья Инесса медленно растворила окошко, впуская ветер. И он стал играть с огоньками свечей, заставляя их кланяться.
Санча поняла, что собирается сделать донья Инесса, и тут же, пишет Стендаль, изобразила сильнейший истерический припадок.
Она убьёт себя! - прошептала Санча за кадром, глядя, как донья Инесса улыбается у окна. И закричала не своим голосом:
- Ах, эти люди хотят убить меня! Ведь я спасла дона Педро Рамоса! - И крепко схватила Инессу за руку.
Дон Блас не обернулся. Как в истерике, Санча бессвязно вопила:
- Смотрите, вот кровь на руках!.. Они хотят убить меня!
- Продолжайте, - сказал дон Блас. - Итак, вы спасли Педро Рамоса. Он пришёл к вам после корриды, где заколол своего обидчика, так?
- Да, - подтвердила Санча. - Дон Рамос сказал мне: «Настоятель монастыря - мой дядя. Если попаду в монастырь, - спасён!»... А я вся дрожала. Он увидел сундук, из которого вынимали английские ткани. Вдруг кинулся, выбросил тюль, влез в сундук и закричал: «Закройте меня на замок и несите немедленно в монастырь... в монастырь!» И бросил горсть дукатов. Вот они. Это плата за грех. Они внушают мне ужас!
- Довольно болтать! - перебил дон Блас. - Мы схватили Рамоса.
- Спросите, спросите его! - крикнула Санча. - Я боялась, он убьёт меня, если ослушаюсь! В левой руке всё время держал кинжал, с которого стекала кровь того... убитого на корриде... Я испугалась, признаюсь в этом, и позвала Сангу. Он понёс сундук в монастырь... Я...
- Ни слова больше, или я убью тебя! - вскричал дон Блас, который, видимо, догадался, пишет Стендаль, что Санча морочит его. - Мы захватили дона Рамоса мёртвым, но мёртвые тоже умеют говорить. - Он подошёл к жене и бывшей служанке, разнял их руки и приказал Санче: - Иди.
И она ушла. Дон Блас прикрыл окно и, не оборачиваясь, спросил:
- Надеюсь, вы освежились?
Тут ввели Сангу. Ни слова не говоря, дон Блас положил руки на его плечи.
Санга, пишет Стендаль, выпучил глаза. Он только пошевеливал плечами, пытаясь освободиться. И речь приноравливалась к телу, которое дёргалось:
- ...принёс сюда... потом к Санче... она говорит - неси... понёс... а он тяжёлый... на кладбище... поставил на ограду... как закричит: не могу терпеть, не могу терпеть!
Санга вырвался от дона Бласа, бегал по комнате как безумный и вопил, задувая свечи:
- Не могу терпеть! Не могу терпеть!
Дон Блас спокойно сказал:
- Завтра я позову твоего духовника, и ты повторишь то же самое.
- Не могу терпеть... - И Санга задул последнюю свечку.
* * *
В темноте лилась и лилась вода из фонтана.
* * *
Светает...
Чёрным ходом Санча вышла из Дворца инквизиции. Шла по заднему большому двору, где были хозяйственные постройки - амбары, каретный сарай...
В беспорядке стояли телеги. Запряжённые мулы и лошади подрёмывали на ногах. Мирно посапывал жеребёнок, прикорнувши на маминой спине. Под телегами храпели испанцы - местные мужики, которые привезли земные плоды, чтобы кормить монахинь.
Лилась из-за кадра, из-за экрана-display'я, непритязательная частушка:
Когда стихает город сонный
И на дела выходит вор,
В одной рубашке и кальсонах
Его ввели в тюремный двор.
Звездообразно высовывались конечности и затылки, а тела закрыты телегами. Кто-то кряхтел. Поблёскивали жёлтые пятки, а руки раскинулись широко, обнимая землю.
Но молодые на расстреле
Не опускают в землю глаз.
Недаром люди песни пели
И детям говорят про нас.
Почивал завтрашний хлеб в белых мучных мешках. И вино в кожаном бурдюке. Дрыхли будущие куры на вертеле (а пока - на шестках в деревянной клетке). Блеяла со сна жареная баранина. В садках-кадках плавала рыба. И лимонный сок не был отжат для соуса.
И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым,
Лицом вперёд, обнявши землю,
Которой мы не отдадим.
Осторожно, чтобы никого не разбудить, пробиралась Санча. Остановилась в воротах. Оглянулась и выглянула.
По улице шли сбиры. Она отступила под арку и на всякий случай достала алмазный крестик, что видели мы на донье Инессе. Зажала в кулаке, замерла... Во дворе заржал жеребёнок, и сбиры посмотрели в ворота. Но Санчу не заметили. Когда они скрылись, она побежала.
* * *
Благовест...
Донья Инесса спускается по лестнице. За ней, тремя ступеньками выше, - три сбира.
На улице поджидает четвёртый - внимательный Коротышка, без которого, дорогие сетяне, не в силах мы обойтись. Трудно сказать, какого он чина (в штатском), но кажется, его повысили.
Донья Инесса вошла в монастырскую церковь. Преклонила колени на обычном своём месте, возле решётки. Молится...
А Коротышка издали наблюдает.
Минуту спустя стражи, которых дон Блас приставил к жене, увидели, как решётка раскрылась и донья Инесса вошла вовнутрь.
Это увидел наш Коротышка. Побежал к решётке, совершенно бесшумно и удивительно широко разбрасывая короткие ноги. Но опоздал. Потоптался недолго, легонечко дёрнул...
Вышла старуха-монахиня. Вопросительно подняла очень красивые молодые глаза. Коротышка улыбнулся, будто бы извиняясь, развёл руками и столь же бесшумно выскользнул.
* * *
Тронный зал и последняя песня
Антоньо Торрес Эредья,
Камборьо сын горделивый,
в Гранаду смотреть корриду
шагает с веткою ивы.
В столице, в главном Дворце государства, вручались ордена и высшие знаки отличия.
Зал украшен богато и многоцветно. Несколько рядов кресел поставлено посередине. В креслах - цвет государства: жёлтый, красный, фиолетовый... Много апоплексических лысин. Ещё больше - мундиров.
Зелёной луны смуглее,
шагает, высок и тонок,
блестят над глазами кольца
его кудрей воронёных.
На возвышении, как на подиуме, стоит поверенный короля и с торжественным видом (так объявляют номера в цирке) выкликает награждаемых.
Они торопливо идут. Поднимаются на возвышение.
Королевский шпрехшталмейстер зачитывает указ. Берёт из коробочки орден, прикалывает или навешивает.
Долго и сердечно жмут руки. Зал хлопает.
Лимонов на полдороге
нарезал он близ канала
и долго бросал их в воду,
пока золотой не стала.
В креслах, бок о бок, сидят дон Блас и Епископ. Мирно о чём-то беседуют, ожидая своего часа. Любезно улыбаются.
И где-то на полдороге,
в тени тополиных листьев,
его повели жандармы,
скрутив за спиною кисти.
- Вы правы, - картаво сказал Епископ, очень похожий на Александра Николаевича Вертинского (1889 - 1957). - Без сомнения, достойная донья Инесса Бустос-и-Москера не имела бы права посвятить себя Богу, будь она вашей законной супругой. Но донья Инесса утверждает, что при заключении брака не были соблюдены некоторые правила.
- Какие именно, ваше преосвященство?
- Надеюсь... - Епископ немного помолчал, - надеюсь, вы не сомневаетесь, что моя канцелярия работает не хуже вашей...
- Не сомневаюсь, - кивнул дон Блас. - Но что же из этого?
- А ничего. Просто моя канцелярия найдёт необходимое число нарушений и несообразностей в брачном контракте. Их будет вполне достаточно, чтобы расторгнуть ваш союз с доньей Инессой.
- Но мы обвенчаны... - сказал дон Блас почти в голос.
Епископ Вертинский легко коснулся его руки.
- Совершенно верно. Священник, который совершил обряд, уже наказан за чисто церковные упущения.
Дон Блас молчал. Виртуальный Вертинский гладил его по руке.
- Дорогой Бустос! Мне кажется, вы как добрый христианин и католик не станете противиться желанию вашей супруги остаться в монастыре. - И улыбнулся, едва размыкая губы. - В конце концов, не так уж часто случается, чтобы женщина предпочла Бога земному мужчине.
Дон Блас опустил голову.
- Вы ещё молоды, - сказал Епископ. - И так много женщин на свете...
Антоньо! И это - ты?
Да будь ты цыган на деле,
здесь пять бы ручьёв багряных,
стекая с ножа, запели.
И ты ещё сын Камборьо?
Подкинут ты в колыбели!
Один на один со смертью,
бывало, в горах сходились.
Да вывелись те цыгане!
И пылью ножи покрылись...
Церемония продолжается. Епископ пошёл за орденом.
Последним получил награду дон Блас. И неловко поклонился, как человек высокого роста.
Антоньо Торрес Эредья,
Камборьо сын горделивый,
среди пяти треуголок
шагает без ветки ивы.
* * *
Внимательный человек в штатском - наш Коротышка - вбегает во двор монастыря. Как тогда на рассвете, стоят повозки с плодами и живностью. Но людей нет. Тихо. Только где-то невдалеке одиноко бьёт барабан.
Коротышка отпирает заднюю дверь. На секунду привстал, вынул нож из-за пазухи, подышал на лезвие, любовно протёр, скорчил сам себе рожицу и - шмыг в темноту.
* * *
Пустой двор, как перед нашествием неприятеля. Одиноко бьёт барабан.
* * *
Площадь у Дворца инквизиции полна народа. Глаза раскрыты в любопытстве и ожидании.
И только монастырь стоит как слепой - окна зашторены.
Но если кто-нибудь смотрит оттуда, - а он, дорогие сетяне, в аккурат смотрит, - видит чёрную площадь, деревянный помост и узкую белую дорожку, ровную, как пробор.
Она белая, потому что ограждена канатами, как ограждаются боксёрские ринги.
* * *
Прижатая к белым канатам, стоит Санча.
- Ведут! Ведут! - крики в толпе.
Первым идёт дон Фернандо. За ним - Безрассудный брат доньи Инессы. В тюрьме отпустил бороду, но всё равно очень похож на сестру. Третий - Санга. Плачет, виснет на духовнике. И тот утешает его:
- Будь мужчиной. Людской суд - не Божий.
И всё время, будто из-под земли, остро-тревожно бьёт барабан.
Дон Фернандо заметил Санчу. Она подняла руку, разжала кулак, и крестик доньи Инессы блеснул на солнце. Два солнечных «зайчика» настигли дона Фернандо, коснулись лица, и он улыбнулся.
Санча кинула крестик. Поймал.
- Не положено, - сказал охраняющий сбир.
- Ладно, блин, - сказал дон Фернандо, - тебе же достанется.
На помосте их ждал палач - молодой и могучий парень в красной рубахе навыпуск, выбранный, по традиции, из «рыночных силачей». И трогательно, как всякий новичок, волновался перед ответственной работой.
Приговорённые взошли на эшафот и были расставлены по местам. Глашатай, как цирковой шпрехшталмейстер или королевский поверенный, прокричал указ:
- За государственную измену... участие в заговоре... присуждаются к лишению жизни... бывший дворянин Фернандо де Ла-Куэва - беглый каторжник... бывший дворянин Мигель Арреги - враг народа и отщепенец... бывший бродяга Санга - без роду и племени, подкупленный чужеземцами... И другие!
Бил невидимый барабан.
Рыночный силач сгрёб всех троих в охапку и положил себе на плечо. Толпа ахнула от восхищения и восторга. А он гордо нёс их по эшафоту, почти не сгибаясь от тяжести. Деревянный настил поскрипывал и шатался.
Палач остановился у трёх колод.
Там были такие колоды, похожие на корыто. Только помельче. Дно неглубокое.
Бережно, как детей или паралитиков, палач снял приговорённых с плеча. Поставил. Примерился на глазок, кому какая колода. И разложил.
Ему не хватило сноровки угадать в точности и пришлось двигать Сангу и дона Фернандо, чтобы голова свесилась, а шея попала в долблёный для неё желобок.
Поправившись и утерев пот, палач застенчиво улыбнулся. И пристегнул ошейник, чтоб осуждённый не мог поднять голову. И толпа видела наставленные затылки: два чёрных и светлый - дона Арреги.
А они видели широкие деревянные бадьи, куда по прямой скатится голова. Чёрное днище - как труба, что уходит под землю.
Под вой барабана, как по команде, вздрагивая всем телом, дон Фернандо поднимал голову. Она шла вверх толчками... врезался ошейник... падали волосы, закрывая глаза...
- Подниму! - кричал сам себе дон Фернандо. - А я говорю - подниму!.. Ну, голова, поднимайся!
И донья Инесса разглядела его лицо, задранное над телом, как у животного. Алмазный крестик болтался под ошейником, купаясь на солнце.
* * *
Она стояла в монастыре. У окна, за шторой. Это её глазами смотрели мы... нет, дорогие сетяне, смотрим сейчас на площадь. И силою чувств, как трансфокатором, приближаем лицо дона Фернандо в сетке из спутанных волос. Всё ближе и ближе. На расстояние поцелуя.
Губы шевелятся. Слышим закадровый, точно в бреду, виртуальный голос доньи Инессы:
Я счастлива... унесу с собой образ Фернандо... Какое счастье выпало мне после двух лет разлуки!.. Фернандо!.. Благословляю тот день, ту минуту, когда ты решил вернуться с Майорки...
* * *
Палач взмахнул топором. Донья Инесса, пишет Стендаль, упала без чувств. Неистово бил барабан.
* * *
На эшафоте лежали три серых мешка, на верхушке завязанные верёвочкой. Двойным бантиком. Отростки мешковины выпячивались - круглые, как маленькая головка.
* * *
Донья Инесса лежала под окном, заколотая кинжалом.
В наборной рукоятке, как из кривого мозаичного зеркала, подмигивал Коротышка. И напевал последний непритязательный куплет:
В красной рубахе, с лицом как вымя,
Голову срезал палач и мне.
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
Нескончаемо гремел барабан.
* * *
За помостом, скрытый от всех, стою я - виртуальный автор. Мне десять лет. Я виртуально счастлив. Самозабвенно машу палочками. И смахиваю пот, наклонясь к локтю.
И бью, бью, бью, не переставая...
* * *
Изображение словно споткнулось и обесцветилось, уступив чёрно-белому городскому пейзажу. А бодро-тревожная дробь сменилась тихою музыкой.
ТЕКСТ ПЕСЕН, - говорю я за кадром, - ГАРСИЯ ЛОРКИ В ПЕРЕВОДЕ Александра ГЕЛЕСКУЛА. НЕПРИТЯЗАТЕЛЬНЫЕ КУПЛЕТЫ - НИКОЛАЯ ГУМИЛЁВА, ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА, ВЛАДИСЛАВА ХОДАСЕВИЧА, ИОСИФА УТКИНА, БОРИСА СЛУЦКОГО.
Резкий аккорд... И под гитарные переборы высыпали на балкон наши герои.
Ещё обиду тянет с блюдца
Не выспавшееся дитя,
А мне уж не на кого дуться...
GOOD LUCK, СОВРЕМЕННИКИ! - говорю я за кадром. - ЖЕЛАЮ УДАЧИ В НОВОМ ТЫСЯЧЕЛЕТИИ!
...А мне уж не на кого дуться,
И я один на всех путях.
Герои машут с балкона, будто прощаясь, и весёлая музыка прекращает наше домашнее home-video.
До новых встреч, дорогие сетяне!..
Завершая импровизацию, гаснет display. На тёмном экране мерцает и вспыхивает финальная заповедь:
ТЕПЕРЬ ПИТАНИЕ КОМПЬЮТЕРА МОЖНО ОТКЛЮЧИТЬ.
|
