ЭСКАЛАТОР ВОСПОМИНАНИЙ (2007) Время перемещается поступательно и почему-то рябит поперёк. Выдыхает мгновенья спрессованные знаменательных и незнаменательных дат. Ах, как — по этому эскалатору, движущемуся вниз и вперёд — я с удваивающейся скоростью пробежал бы вверх и назад!.. Текущие нулевые года, т.е. от нуль первого по грядущий десятый, почти что не в счёт. Они, правда, чем-то, и даже многим, похожи на те, что давно прошли. Как будто бы некто в бесцветном, а может быть, просто чёрт, Из особенной эзотерической вредности перепутал девятки, тройки, нули. Во всяком случае, я б оттолкнулся пятою ошпо́ренной от современности и — айда в смутные девяностые, где грозные теперь олигархи ходили под стол, где путчи коммунистические сотрясали столичные города, а свободному телевидению только ещё грозили державным перстом. Приостановился бы в памятные 80-е и поглядел бы ещё, может быть, разок, как в апрельском озоновом воздухе 6-я статья Конституции неуклонно катится под уклон. С дебатирующими депутатами, как серсо, покатал бы Пятое колесо. Отоварил бы свеженькой водочкой ежемесячный блекловатых тонов талон. Задержался бы, застоялся бы ещё на 10-летие-полтора позади. Кроссворды в душной курилке, ЛТП (личный творческий план), стенгазета по вечерам. Производственные чаепития, мемориальные пряники, строго с портретов — вожди. Все ещё живы и деятельны. Дети лопочут и ползают — пи-пи да ням-ням. А чуть выше — сангвиником-козликом я по лесам, кинозалам и даже озёрам (не бодаясь!) скакал. Ах, гулянки, экстаз молодой, поиск методом тыка, вот-вот догоню, (о)познаю, короче — найду. И неожиданный после увенчанный закономерный и, как оказалось, довольно успешный финал. То есть новая жизнь началась и, возникнув, в момент превратила предыдущую в ерунду... Ещё на ступеньку-другую, и вот: год одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой. Май. Орлов над вокзалом и молнии над мостом я вижу, как будто вчера... Июнь. Полыхание запаха: липа. Не злой, но всё-таки, кажется, зной. Август-сентябрь. Жара. И отчётливо слышно лязганье танков из-за бугра. Но выше, выше! Туда, где доска в интегральных красуется кружевах, где среди лекции по диффурам приёмник, чуть ли не детекторный — Гагарин! — вскричал. Несанкционированный выплеск восторга, манежные струи очищающих вахт... Всё теперь — наше! Москва — космопорт, спутников гордый причал. И ещё: по склонам грядущего МКАДа укладка квадратной травы. Целина, где восходы; свинарник и розовый тальник на нём. И картофельные пыльные будни, без годов и без дат, увы... Это время, с которым сегодня я как бы на Вы, а когда-то скакал и резвился весёлым и глупым конём... И на угли глядел у костра, однозначно и монотонно угасающие к утру. И думал: вот это запомню теперь навсегда, и запомнил — вот! А наверное, это я (да и все мы) в такую играли игру, как бы двигали фишки: работа, урок, поход... Я смотрел как на площади Красной — ещё допионерские карамельки жуя — из далёкого ряда, у ГУМа, а в душе ликовал и пел — небольшой — но я знал, что Великий — человек в шинели (это я Его вижу! Я!) попирая могилу предшественника, выколачивал смрадный из трубки пепел. И уж вовсе времён в глубине я гляжу, как, найдя под откосом тайник, мы, дети, кидались боевыми гранатами и почему-то не взорвались. А однажды с юга на север (или с севера, может, на юг) — откуда он к нам проник? — проплыл дирижабль краснозвёздный зелёный, как огурец или длиннозёрный гигантский рис. Внизу за глухим забором, но сверху мы видели всё, жил бывший поверженный враг: пленные хмурые немцы копошились, и доблестно их сторожил наш геройский конвой. Мы знали: покажь им красную тряпку, на советский хоть отдалённо похожую стяг — ух как бы они — Доннерветтер! — зашлись бы, закашлялись в ругани злой!.. А бабуля на керосинке, не глядя — да и зачем! — варила рисовый суп. Толокняную кашу под цвет одеяла, мешала в кастрюльке и грела среди одеял. Дедушка с мамой трудились за свой небольшой ещё дореформенный рупь. И постоянно отсутствовал пропавший без вести папа, которого я никогда не видал... Что ж, эскалатор приехал, вот оно, начало времён. По дороге в Москву безликий мужчина в кепке надо мной, на подушке узкой лежащим, глянул в окно: «Подъезжаем к Казани», — сказал, и с этою фразой я почему-то всегда живу... Но ещё из времён было самое давнее, скажем, времени — дно. Стульчик высокий, кажется, серый, но может, и голубой. В кухне просторной сияет и блещет медный начищенный кран. Около двери соломенная копна — она называется просо, стожок небольшой... С дедушкой на траве... Печенья-коржи на соде... Далее тишина, бессловесно гаснет экран.