Анна и Фердинанд

Она все делала красиво. Даже когда она камнем падала на темный, влажный асфальт, процесс низвержения выглядел божественно. Истинная богиня познается в падении. Статист может изобразить небожителя, но попросите его опуститься на землю – и вы увидите, что природу нельзя обмануть. Нельзя изобразить эти летящие волосы, этот гневный блеск глаз, эти развевающиеся одежды, небрежно драпирующие прекрасное тело. Нельзя подделать этот крик, это восклицание, которое во всей подлинности выражает чувства, обуревающие бога, когда рок вынуждает его покинуть Олимп и окунуться в земную грязь. Я запомнил ее такой, хотя такой она была не всегда. Проблеск, откровение – не более, но именно первое впечатление врезается нам в память и потом мучает нас бессонными ночами. Ибо богу не по дороге со смертными, их орбиты могут пересечься лишь на краткий миг.
Ее звали Анна, но она просила называть себя Антуанеттой.
Бог часто является нам на машине, и тот день не стал исключением. Машина сверкала лаковыми крыльями, как майский жук. Машина неслась вперед в круговерти блестящих спиц и хромированных деталей, шины издавали не благостный шелест, а истошный визг, и цепь извивалась, подобно лоснящейся змее. Машина явно была не в духе и собиралась сбросить седока, ничуть не смущаясь его божественной природой. Во всем этом определенно прослеживался стиль и теперь я это очень хорошо понимаю, но тогда у меня не было времени на подробный анализ. У меня хватило времени лишь на то, чтобы обернуться и увидеть падение, да что я говорю – принять его всем своим существом, чтобы крепче запечатлеть все происходящее. Говоря менее выспренно, мы упали вместе.
Собственно говоря, я прогуливался. Вечер выдался теплый, небо очистилось, и сидеть дома было просто невмоготу. Серая громада обладает своеобразной магией притяжения, она опутывает своих постояльцев эластичными нитями, которые настойчиво тянут нас обратно, в неуютные квартиры, в мир, ограниченный столь много повидавшими стенами. Однако, в тот день мне удалось преодолеть эти чары, и хотя я и ощущал давление нитей, это не мешало мне двигаться в направлении набережной, а потом направо, через Парк, и дальше, дальше, вдоль реки, туда, где меня может быть ждут, а может и нет – да это и не важно, дорога сама себе цель и средство ее достижения. Впрочем, все ограничилось планами, потому что Антуанетта со всего маху врезалась в меня, ее велосипед отлетел в сторону, и мы грохнулись на тротуар.
Надо вам сказать, что в те времена велосипедисты не носили на голове шлемов, равно как и какой-либо прочей защиты на локтях и коленках. О, эти локти и коленки поразили меня в самом буквальном смысле, если не в сердце, то в живот и ребра - определенно. Воздух вылетел из меня и я ощутил себя пустым мешком. Поэтому, даже если бы я и хотел что-то сказать в тот миг, я бы не смог, и это определенно было к лучшему. Даже воспитанный человек порой способен выразиться не очень галантно, а я был изрядно ошеломлен и раздосадован.
Итак, я упал молча. Первый, кто нарушил тишину, был ее велосипед. Его колокольца издали звук скорее металлический, нежели хрустальный, и этот звон разлился по воздуху, заполняя повисшую паузу.
Второй была Анна.
Ее слова прозвучали негромко, может быть даже чуть глуховато. А может быть, это я был оглушен падением. Тем не менее, я хорошо помню этот момент, когда я в первый раз услышал ее голос.
- Помогите мне встать, - сказала она.

***

Когда я рассказал своей бабушке о встрече с Анной, я ожидал осуждения. Бабушка моя - человек старой закалки, и у нее были вполне определенные, четко обозначенные представления об этикете. Сбить незнакомого человека с ног и первым делом не поинтересоваться его здоровьем – или тем, что от этого здоровья осталось, - не комильфо, и я был совершенно уверен в реакции своей пожилой родственницы. Однако, тогда я ошибся.
Надо сказать, что к тому времени, когда происходили описываемые здесь события, бабушка уже переселилась в коммуналку между этажами. Это звучит странно, я понимаю, однако это факт, и я попробую объясниться.
Строго говоря, бабушка скончалась за несколько лет до моего знакомства с Антуанеттой. По крайней мере, все так считали, да и странно было бы думать иначе. Особенно мне, поскольку я сам забирал урну с прахом из крематория. Парадокс состоит в том, что как раз я-то и был уверен, что бабушка не умерла, а просто переехала. Уверен – это даже не то слово, вера тут совершенно ни при чем. Я просто знал.
Первые дни, недели, месяцы после смерти бабушки я был в расстроенных чувствах. Я любил ее, и мне ее очень на хватало. В плотной ткани нашей семьи образовалась огромная прореха, эта пустота к чему-то взывала, но я не понимал, чем можно ее заполнить, и поэтому просто грустил. Я ходил как в воду опущенный, ничего не замечая вокруг, но оказалось что когда ты не замечаешь вещей привычных, то получаешь шанс увидеть что-то новое.
В квартирах Серой громады необыкновенно высокие потолки. Они явно были рассчитаны на непростых обитателей, и хотя ко времени тех событий население стало гораздо более пестрым и куда менее претенциозным, дух былой роскоши и причастности по-прежнему витал intra muros и во многом определял жизнь дома. Легко догадаться, что высота потолков также определяла длину лестничных пролетов, и последняя решительным образом отличалась от среднестатистической. Именно этот факт явился главное предпосылкой для моего открытия.
Жильцы нечасто ходили по лестнице, предпочитая ей лифт. Однако, тот был капризным, и порой ожидание прибытия передвижной кабинки с патентованными господином Отисом дверьми изрядно затягивалось. Ожидание это все переносили по-разному: кто-то, в особенности люди пожилые, вооружался терпением, кто-то пускался отсчитывать каблуками ступеньки. Я обычно принадлежал к последней категории, поскольку всегда был нетерпелив и постоянно куда-то спешил. Сейчас я понимаю, что просто пытался убежать от прошлого, но тогда у меня постоянно находились куда более банальные причины. Что за повод был у меня в тот день, я не помню, и полагаю что это не имеет большого значения. Важно лишь то, что я бежал по лестнице вверх, и на длинном лестничном пролете между седьмым и восьмым этажами я внезапно обнаружил дверь.
Не помню, удивился ли я тогда. Полагаю, что должен был – я ведь далеко не первый раз шел по лестнице, и до сих пор ни разу этой двери не видел. Она выглядела неприметно, отнюдь не была помпезной или вычурной, но более походила на дверь в какое-то служебное помещение или небольшой склад. Обычная одностворчатая, глухая, небрежно покрашенная масляной краской, которая местами уже начала отслаиваться, с дешевой, чуть криво приделанной ручкой. Когда я коснулся ее, я почувствовал легкую вибрацию, как будто дверь готова сама распахнуться мне навстречу под действием сквозняка. Я не стал ждать этого и открыл ее.
Внутри было много света и много воздуха. Я сразу понял, что помещение, которое я увидел, не имеет никакого отношения к складу. Оно было огромным и многоярусным, потолок терялся где-то высоко над моей головой, свежий ветер трепал развешанные на длинных веревках простыни. Простыней и прочего белья было много, веревки были натянуты по всем возможным направлениям, полотнища ткани развевались и хлопали, как паруса. Где-то высоко наверху шумно пролетел голубь, потерял перо, и оно плавно опустилось у моих ног.
Внутри было много людей, они ходили взад и вперед, поднимались и спускались по лестницам между ярусами, занимались какими-то хозяйственными делами, разговаривали, жестикулировали, порой ругались и кричали друг на друга. Невдалеке я увидел поднимающиеся клубы пара, услышал шкворчание и шипение, характерные для кухонного священнодействия. Где-то засвистел чайник, и когда этот свист наложился на гомон голосов, на хлопанье ткани, на чуть слышный гул от сквозняков и шум от пролетающих под потолком птиц, я ощутил себя то ли в порту, то ли и вовсе на парусном корабле, выходящем в открытое море.
Я подобрал голубиное перо и двинулся вперед. Мне показалось, что никто не заметил моего появления, и я вовсе не хотел производить эффекта, поэтому шел медленно и осторожно, как настоящий разведчик. Я был ошеломлен и не понимал, что происходит, однако это не помешало мне отметить, что чем дальше я продвигался, тем шире казалось раскрывающееся передо мной пространство. Было очень светло, даже солнечно, но сколько я не приглядывался, я не мог понять, где находится источник света. Простыни, развешанные буквально повсюду, сильно мешали обзору, они скрадывали объем пространства, превращая его в какое-то подобие полотняного лабиринта. Испугавшись, что не найду дорогу обратно, я оглянулся назад и увидел пресловутую дверь, она показалась мне такой далекой и совсем маленькой.
По мере моего продвижения я проходил мимо множества жильцов. Некоторые не замечали меня, другие здоровались, и я отвечал им тем же. Я постепенно осваивался, но ощущение необычности происходящего не оставляло меня. Пожилая, несколько старомодно одетая дама окликнула меня по имени.
- Как же ты вырос! – воскликнула она. – Я помню тебя вот таким, - и она показала ладонью, каким я сохранился в ее памяти. – Что же ты не заходил раньше?
- Теперь я буду заходить чаще, - заверил я ее. – Как вы поживаете?
Мне показалось, что по ее лицу промелькнула тень.
- Спасибо, милый, спасибо. У нас все в порядке, как видишь, да и как может быть иначе. Родители здоровы?
- Да, спасибо, что спросили. А что, они к вам не заходят?
Она рассмеялась.
– Нет, что ты. Никогда. Честно говоря, я весьма удивлена, что ты сам зашел. Впрочем, это очень приятно.
Пока мы разговаривали, меня не оставляло ощущение, что я где-то ее видел. Ее лицо было смутно мне знакомо, но сколько я не напрягал память, не мог вспомнить ее имя. Это создавало определенные неудобства в беседе, особенно учитывая что мое имя она знала, и мне приходилось лавировать, избегая прямого обращения к собеседнице и не показывая себя невежей. Впрочем, у меня всегда была слабая память на имена, и такие маневры были мне не впервой.
- Ты же наверное пришел бабушку навестить, - вдруг спохватилась моя собеседница. – А я-то совсем тебя заболтала!
И она объяснила мне, куда идти. Честно говоря, я был слишком огорошен, чтобы как-то разумно ответить, поэтому довольно невнятно поблагодарил ее и ретировался.
Смутно помню свое дальнейшее пребывание между этажами, равно как и встречу с бабушкой. Я нашел ее, она сразу меня узнала, и были радость и смятение, слезы и объятия, но разговор наш был странным и полным недомолвок. У меня тогда создалось впечатление, что бабушка, хотя и рада видеть меня, в глубине души испытывает какие-то сомнения, да и я сам не совсем понимал, как мне следует относиться к происходящему. Мне показалось, что мировые события бабушку не очень интересует, за исключением жизни нашей семьи, о которой она меня расспрашивала подробно и даже настойчиво. Тогда меня это удивило, поскольку раньше она интересовалась политикой и часто высказывала свое мнение по многим вопросам - не всегда компетентное, но зато совершенно определенное и, зачастую, весьма ортодоксальное.
- А кто все эти люди? – спросил я ее, подразумевая жильцов межэтажного мира.
- Ну, как тебе сказать… - замялась бабушка, - все они жили здесь с самого начала. Кто-то ведь должен присматривать за домом. На вас, молодых, у нас надежды мало, вы только разбазаривать умеете, а беречь не научены. Она вздохнула: – Наверное, мы сами виноваты в этом, не привили вам это с детства. Да что теперь, мы ведь и сами не знали, что наступят такие времена.
Наш разговор быстро иссяк, беседа как-то не клеилась и я с невольным облегчением расстался с бабушкой, крепко пообещав ей, что в скором времени непременно навещу ее снова. Обратная дорога показалась мне гораздо короче, как часто бывает, когда идешь по уже знакомому пути. Вокруг мелькали смутно знакомые лица, я здоровался, прощался, желал доброго дня, и очень скоро подошел к неприметной двери.
После я еще много раз посещал мир между этажами, напоминающий большую коммунальную квартиру, но почему-то без характерных для коммуналок ароматов и без стойкой атмосферы общего неблагополучия, непременной для таких помещений. Я никому не рассказывал о своих путешествиях. Особых причин сохранять тайну у меня не было, никто из жильцов межэтажья не просил меня об этом ни прямо, ни намеками, но мне кажется, я просто хотел сохранить этот секрет для себя одного, не желая делиться с другими. Впрочем, Антуанетте я рассказал, и более того – показал, провел ее в свой секретный мир, и это еще крепче связало нас друг с другом.
Что же до бабушкиной оценки обстоятельств нашего с Анной знакомства, то она не выразила ни капли осуждения, но напротив – восхитилась.
- У этой девушки характер королевы, - сказала она. – Она не свалилась тебе на голову, как ты, глупый, мог подумать, нет! Она снизошла до тебя. Я уж не знаю, чем это все у вас кончится, но начало определенно оригинальное.
Характер королевы. Все верно. Она любила, когда ее называли Антуанеттой.

***

Я поднялся с мостовой, отметил, что мои повреждения ограничились незначительными ушибами и протянул ей руки. Она вложила свои узкие ладони в мои и попыталась подняться, но в тот же миг лицо ее исказилось и с губ сорвался стон.
- Мне кажется, я сломала ногу – сказала она негромко. – Вы не поможете мне добраться до места, где я смогла бы присесть?
С моей помощью она сумела дойти до скамейки и с видимым облегчением опустилась на нее.
- Меня зовут Анна. А вас как зовут? - спросила она.
Я назвал себя, и таким образом наше знакомство состоялось.

***

Честно говоря, я был в некотором смятении, но тут я вспомнил про Фердинанда. Это был как раз тот случай, когда его помощь могла оказаться очень кстати.
- Посидите здесь, я сбегаю за моим другом и моментально вернусь. Вместе с ним мы все уладим – уверил я Анну и побежал во двор дома.
- О, не беспокойтесь, вряд ли я смогу уйти отсюда сама – со смехом бросила она мне вслед. Мне показалось что это был смех сквозь слезы, и я ускорил шаг. Слава богу, Фердинанд всегда был во дворе и я точно знал, где его искать. Ведь Фердинанд был моим другом, а также автобусом.
История Фердинанда заслуживает особого рассказа. Наверное, вы догадываетесь что в те далекие времена обладание личным автобусом было не очень распространенным явлением, даже среди жильцов Серой Громады. Такое могло случиться разве что в анекдоте про грузинского студента, который пожаловался отцу, что он чувствует себя неловко из-за того что все его друзья ездят в институт на автобусе, а он – на своей Волге. Не переживай, сынок, сказал ему достойный отец, высылаю тебе деньги, купи себе автобус.
Я не был грузинским студентом, у меня не было лишних денег, и тем не менее у меня был автобус, причем достался он мне практически бесплатно. И вот как это произошло.
На задворках Серой Громады располагается странный анклав, кусочек чудом сохранившейся старой Москвы, надежно спрятанный от глаз обывателей. Это так называемая Церковка (ударение на о), и находятся там палаты думного дьяка Аверкия Кириллова, датируемые XVII веком, и, как легко догадаться, небольшая церковь, которая во времена моего детства и юности разумеется по назначению не использовалась. Среди жителей дома ходили слухи, что до дьяка на этом месте располагалось подворье Малюты Скуратова – и в самом деле, расположение выглядело достаточно удобным: до Кремля рукой подать, но дистанция все же позволяла надеяться, что крики гостей Малюты до царских палат не долетают. Как понимаете, все это придавало Церковке особый шарм.
Проникнуть на Церковку можно было прямо из двора Серой Громады через неприметную калитку возле общедомовой помойки, одним шагом переносясь из мрачноватого ампира в особую атмосферу, пропитанную духом истории минувших эпох, и несмотря на то, что Церковка была довольно запущенным местом – а может, и благодаря этому – для меня она всегда обладала невероятной силы притягательностью. Это была моя зеленая дверь, и уже потом, много позже, с ней произошло то, что всегда происходит с такими дверьми: она исчезла.
Мне шел четырнадцатый год, когда во время одной из таких прогулок я обнаружил на Церковке брошенный автобус. О, это был настоящий автобус, с раздвижными дверями, с рядами обитых дерматином сидений, с фарами и окнами, он крепко стоял на приспущенных колесах и выглядел просто потрясающе, несмотря на несколько грустный, беспризорный вид. Автобус без водителя и контролеров, в моем полном распоряжении! Я был очарован, я был восхищен, я был покорен. Впрочем, при ближайшем рассмотрении обнаружилось, что автобус не совсем ничей, то есть не совсем безраздельно мой, поскольку внутри него находились какие-то люди. Точнее, какие-то дети.
Два парня примерно моего возраста неприязненно уставились на меня. Высокая тощая девчонка с рыжими косичками пряталась за их спинами, и ее взгляд тоже не отличался дружелюбием, хотя я заметил в нем некую заинтересованность.
Минуту-другую мы сверлили друг друга глазами.
— Это наш автобус – заявил тот, что был одет в грязно-красную болоньевую куртку и школьные синие штаны. На голове у него была кепка с надписью «Спорт», он был белобрыс, конопат, и все время шмыгал носом. – Давай проваливай отсюда.
- Тут наше место – поддержал его второй, на котором было непередаваемого цвета демисезонное пальто. У него были мелкие черты лица, блеклые маленькие глазки и плаксивый перекошенный рот. – Мы его первые нашли.
- А может… ведь он такой большой… - попробовал я разрядить обстановку. – Мы могли бы играть тут вместе… - я чувствовал, что голос мой звучит неубедительно, но автобус был слишком чудесным и отказаться от него я решительно не мог.
Девчонка посмотрела на меня с презрением. Глаза ее были зелеными и блестящими.
- Ты что, борзый? – протянул болоньевый. – Не понял, что ли? Вали отсюда, пока цел, маменькин сынок.
Демисезонное пальто молчал и выглядел менее уверенным, но тем не менее грозно насупился и всем видом давал понять, что полностью поддерживает позицию белобрысого.
Вообще я всегда был довольно робким, драки не любил да и не умел особо махать кулаками. Но в том момент я почему-то почувствовал, что если отступлюсь, то потеряю что-то большое, что-то более значительное чем гордость или этот автобус… Я остро осознал, что нахожусь на развилке, и жизнь моя пойдет дальше строго в зависимости от того, в какую сторону будет переведена стрелка. Проще говоря, это был момент выбора.
- Сам ты борзый – бросил я болоньевому. Это было смело, и в глазах девчонки я заметил проблеск одобрения.
Потом была драка. Протекало все это довольно безобразно, ничем не напоминая благородные поединки мушкетеров из романов Дюма. Мы с белобрысым толкались и мутузили друг друга, демисезонный искусно плевался, девчонка визжала и пыталась царапаться. В какой-то момент я нащупал спинку одного из сидений и понял, что она не закреплена. Схватив ее обеими руками, я стал дубасить болоньевого этим нехитрым, но довольно эффективным оружием.
- Сволочь! С**а! – завизжал он. Это был явно кульминационный момент, я ощутил дыхание победы и удвоил усилия. Неприятель дрогнул, ретировался через одну из распахнутых дверей автобуса, погрозил мне кулаком и скрылся. Демисезонный плевака заревел и устремился по стопам курносого. Последней удалилась рыжая девчонка, окинув меня напоследок взором гневным, но таким ярким, что меня обдало холодом и одновременно бросило в жар. Да, она не осталась с победителем, как я втайне надеялся. Рыцарские романы соврали. Она ушла с побежденными, но этот прощальный взгляд я запомнил навсегда.
Вернувшись в тот день домой, я рассказал отцу об этом происшествии. Отец мой был мастером на все руки – Мастер золотых рук, как его однажды назвал один благодарный знакомый, и он заинтересовался. На следующий день мы вместе с ним сходили и еще раз посмотрели на автобус, вчерашней троицы там уже не было и четырехколесный гигант был полностью в нашем распоряжении. Отец задействовал как-то связи, и в результате автобус перешел в наше владение не только де-факто, но и де-юре. Все лето мы каждые выходные посвящали восстановлению здоровья Фердинанда – кстати, именно отец окрестил его так. Когда Фердинанд наконец-то из монумента превратился в движимое имущество, мы перегнали его на автобазу, где местные механики завершили начатое нами, и через какой-то год автобус было не узнать – куда только подевался его грустный вид! Он выглядел как будто только вчера сошел с конвейера, был бодр и весел, мотор его урчал весьма обнадеживающе, и он уверенно попирал землю новенькими блестящими покрышками.
Я же получил сперва юношеские, а потом и взрослые права, опробовал Фердинанда во дворе Серой Громадины, а потом начал потихонечку объезжать его в городе, сначала по ночам, когда автомобильное движение замирает, а потом осмелел и стал кататься по всей Москве в любое время суток.
В общем, к началу описываемых событий я знал Фердинанда как облупленного и чувствовал себя за его баранкой более чем уверенно.

***

По дороге в травмпункт и рассказал Анне историю Фердинанда, чтобы хоть как-то отвлечь ее от неприятных ощущений в поврежденной ноге. Она внимательно выслушала мой рассказ, и в ходе повествования ее лицо не раз освещала печальная улыбка. Вдохновленный ею, я старался говорить ярко и образно, много жестикулировал и оборачивался к Анне, чем, каюсь, не раз поставил под угрозу нашу безопасность, но, судя по всему, в тот день лимит несчастных случаев был исчерпан. Когда мой рассказ подошел к концу, она внимательно посмотрела не меня, опять улыбнулась и сказала:
- Я знаю эту историю, по крайней мере часть ее. Ведь это я была той девочкой с рыжими косичками. Получается, мы знакомы уже много лет, а повстречались только сегодня… Она задумалась. - Теперь вы можете звать меня Антуанеттой, на правах старинного приятеля.
Поверил ли я ей тогда? Я не задумывался об этом и принял ее ответ без размышлений, настолько ослепила меня ее истинно королевская милость. Антуанетта! На правах старого приятеля! Я не мог и мечтать об этом. Я был счастлив, и Фердинанд был счастлив – я понял это по умиротворенному мурлыканью его натруженного сердца.

***

В травмпункте была очередь, и мы присели на диван, обитый не первой свежести искусственной кожей. Здесь царил полумрак, было прохладно, и в воздухе витал характерный тревожный запах карболки. Деловые медсестры сновали туда и сюда, разнося какие-то бумаги и позвякивая эмалированными тазиками со зловещего вида инструментами. Все было так, как обычно бывает в подобных заведениях.
Посетители, ожидавшие наравне с нами приема, составляли на удивление разношерстную публику. Мальчишка с то ли сломанной, то ли вывихнутой рукой в сопровождении монотонно выговаривавшей ему мамаши, какой-то подозрительного вида мужичок в явно несвежей одежде с совершенно разбитым лицом, и как завершение картины – пожилой батюшка в кресле-каталке с огромным блестящим крестом на массивной золотой цепи. Все терпеливо ждали своей очереди, скучали и маялись.
От нечего делать я исследовал карманы своей куртки и в одном из них нашел большое румяное яблоко. Это было яблоко с нашей дачи, куда мы накануне ездили с отцом, я отчетливо вспомнил, как сорвал его со старой яблони, растущей рядом с домом, хотел съесть его сразу, но что-то отвлекло меня – то ли воды надо было принести, то ли было уже время возвращаться в город, и я положил его в карман, а после совершенно забыл о нем. Я предложил яблоко Антуанетте, чтобы хоть как-то скоротать время, она с благодарность приняла его и стала откусывать небольшие кусочки. Эта картина высветила в моей памяти события, произошедшие со мной несколько лет назад.

***

В то время я любил пешие прогулки, и часто гулял по Москве один. Моим излюбленным маршрутом была набережная Обводного канала, я шел мимо недавно отстроенного Дома Художника на Крымском Валу, потом через Парк Культуры и Нескучный сад, выходил на набережную реки Москвы и продолжал шагать да самых Воробьевых – тогда Ленинских – гор, потом поднимался наверх к Университету, садился на троллейбус и ехал домой, в Серую Громаду. Иногда я пользовался эскалатором, расположенным на склоне горы. Это было загадочное сооружение, тогда я не понимал, как может находиться эскалатор где либо, кроме как в метро. Подняться в гору пешком было нетрудно, но движущиеся ступени были магией, они добавляли романтики в мои небольшие путешествия, и поэтому я их очень любил. Теперь этого механизма уже нет, и следа не осталось от его похожих на старинные склепы станций. Подняться с набережной к Смотровой площадке можно по канатной дороге, но она так не смогла заменить мне старый эскалатор.
События, о которых я хочу сейчас рассказать, произошли во время одной из таких прогулок, в тот день я немного не рассчитал время и вышел к подножию Воробьевых гор достаточно поздно, солнце уже село и на город спускались сумерки. В те времена мы не боялись гулять в темноте, но тем не менее мне было как-то неуютно, чему отчасти способствовал холодный ветер, поднявшийся с реки. Рассудив, что на открытой набережной ветер наиболее силен, я решил идти не по асфальтовой дорожке у реки, а отыскать параллельную ей тропинку в лесу, немного выше, и по ней дойти до удобного для подъема наверх места. Так я и сделал, и действительно – среди деревьев ветер практически не ощущался, хотя и света стало существенно меньше и я шел в потемках.
Когда я миновал метромост, я услышал тихий вскрик, шорох, и какой-то небольшой предмет скатился вниз по склону горы прямо к моим ногам. В тот же миг откуда-то сверху меня окликнул звонкий девичий голос:
- Молодой человек! Я уронила яблоко, вы не можете мне его принести?
Я всмотрелся и увидел, что пресловутый предмет в самом деле был яблоком, довольно большим и аппетитно краснобоким. Сверху доносились приглушенные голоса, но слов я разобрать не мог. Я подобрал яблоко и начал карабкаться вверх. Не скажу, что это было просто, поскольку к тому времени темнота сгустилась окончательно, тропы наверх не было и я продирался через кусты и репейники, оскальзываясь и хватаясь руками – точнее, одной рукой, так как вторая была занята яблоком – за стволы деревьев. Впрочем, все кончилось благополучно, и буквально через минуту я увидел небольшую площадку, на которой догорал маленький костер; рядом с ним расположились три плохо различимые в темноте фигуры.
Разумеется, все это напомнило мне известный миф о Парисе и золотом яблоке. В этом случае три фигуры определенно были олимпийскими богинями, и я решил подойти к ним поближе, чтобы рассмотреть их более внимательно.
С некоторым разочарованием я обнаружил, что две фигуры из трех определенно относились к мужскому полу. Высокий худощавый парень в темном плаще поднялся мне навстречу с настороженным видом. Второй, пухлый толстячок небольшого роста, в вязаном белом свитере, остался сидеть. Оба они курили, и красноватые огоньки их тлеющих сигарет прорезали темноту, словно глаза циклопов.
Между ними на лежащем у костра бревне сидела девушка, на ней была одета куртка с опущенным капюшоном. В темноте я не мог толком различить ее лица, но те смутные черты, что позволяли мне увидеть отблески умирающего костра, показались мне тонкими и привлекательными. Если допустить, что Гера и Афина в тот вечер приняли мужской облик, то логически получалось, что девушка — это Афродита, и такое толкование меня вполне устроило.
- Принес яблоко? – поинтересовался худощавый. – Ну так давай, спасибо и до свидания.
Он протянул руку, но я сделал вид что не заметил этого и подошел к девушке, несмотря на вялые попытки молодого человека перехватить меня.
- Это вы уронили? – спросил я. – Я принес ваше яблоко, возьмите пожалуйста.
- Благодарю вас, - промолвила богиня и взяла яблоко из моих рук. Мне показалось, что она улыбнулась, но я не мог быть полностью уверен в этом.
Повисла неловкая пауза, во время которой толстячок тоже поднялся с насиженного места и встал рядом со мной, глядя на меня выжидающе и неодобрительно. Я понял, что дальнейшее развитие событий неизбежно приведет к стычке, а то и к драке, что не совсем вписывалось в мифологический колорит происходящего. По крайней мере, это не очень походило на геройский подвиг, а скорее на мелкое хулиганство. Возможно, я поступил тогда неверно, но с другой стороны я определенно чувствовал себя лишним в этой компании, явственно ощущал флюиды раздражения, исходившие от Геры и Афины, и я решил продолжить свою прогулку. Я распрощался с богинями и спустился вниз тем же способом, которым ранее поднялся. В конце концов, утешил я себя - что наверху, то и внизу.
Но, несмотря на то, что это маленькое приключение не получило продолжения а всего лишь стало романтическим дополнением к моему вечернему променаду, я его хорошо запомнил.
- Вы не поверите, - промолвила Антуанетта, когда я рассказал ей эту историю, чтобы скрасить минуты ожидания в приемной травмпункта, - но этой девушкой в капюшоне тоже была я. - И она с хрустом откусила большой кусок яблока.
И я ей поверил. Слишком много событий произошло со мной в тот день, чтобы я сохранил ясный рассудок и пытался что-то взвешивать и анализировать. Да, это была она. В итоге яблоко всегда достается прекраснейшей.

***

Это оказался не перелом, а растяжение связок. Хмурая женщина-доктор наскоро прощупала ногу, наложила повязку и выписала рецепт на какие-то укрепляющие снадобья. Устало пробормотав привычную скороговорку назначений и режима, жрица Эскулапа отправила нас домой.
- Давайте мы с Фердинандом отвезем вас, - предложил я. – Нам не трудно, а с велосипедом вас в такси не пустят.
- Право, мне неудобно вас задерживать… Вы и так потратили на меня уйму времени. Но, с другой стороны, я не вижу иного выхода, кроме как высказать вам свою благодарность и согласиться на ваше любезное предложение, - промолвила Антуанетта, потупив взор.
Я был пленен, я был очарован. Мы поехали в Денежный переулок, и да, теперь я знал ее адрес! Право, я тогда не был уверен, достойно ли в такой ситуации пользоваться преимуществом своего положения, но эти мысли витали где-то на задворках моего сознания и совершенно не мешали мне ликовать. Мы продирались сквозь столичные пробки, и я вспомнил еще одну историю, которую я тут же не преминул рассказать Антуанетте, благо делать в дороге было совершенно нечего.
Это произошло лет за пять до нашей встречи с Анной, в тот день я много мотался по городу и встретил вечер в вагоне метро. Наверное, все мы периодически обнаруживаем себя в битком набитом вагоне, держащимися за неудобный поручень и пытающимися сохранять зыбкое равновесие под тяжелый грохот чугунных колес, упершись откровенно скучающим взглядом в непроглядную тьму подземелья. В тот вечер я, устав от созерцания совершенно бессмысленного окна, стал потихоньку изучать своих попутчиков. Я часто делаю так, и это стало для меня родом игры – найти в вагоне хотя бы одну красивую женщину. Выиграть, увы, удается далеко не всегда, но порой это получается, хотя я никогда не пользовался случаем завести знакомство – полученное воспитание восстает против такой попытки. Поэтому призом в этой игре для меня всегда было чисто эстетическое удовлетворение.
Вагоны метро, знаете ли, бывают разные. Я имею в виду не модели, литерные и обычные, и тем более не года выпуска. Я говорю об атмосфере. Один раз мне пришлось ехать в вагоне, который был освещен призрачным, голубоватым светом люминесцентных ламп, и этот оттенок придавал лицам пассажиров какой-то нездешний вид. Холодно и нездорово было в этом вагоне, я чувствовал себя неуютно, я был готов выйти и сесть в другой поезд, и лишь незначительность поездки да лень удерживали меня. Не зная как избавиться от тягостного ощущения, я обратил взгляд на торцевое окошко, в которое был виден соседний вагон – и каково же было мое изумление! соседний вагон светился теплыми, солнечными оттенками, и люди там были веселые и радостные. Это был совершенно другой мир, и как же разительно он отличался от моего! Я был настолько потрясен, что несколько последующих дней и даже недель вынашивал идею написать картину – взгляд из окна вагона метро, но, к сожалению, так и не собрался это сделать. А может быть, это и к лучшему, поскольку вряд ли я смог бы передать на холсте свои впечатления, слишком слабый я художник, я бы только затер и смазал их, а так они сохранились в моей памяти неповрежденными, и я могу простым усилием воли извлечь их оттуда в любой момент.
Но в тот вечер, про который я веду речь, вагон был совершенно обычный, ничем не примечательный. Однако, там была девушка, нет - Девушка, она была красива, и когда я сумел перевести взгляд с ее туго обтянутого бордовым свитером бюста на лицо, я был поражен. Лицо светилось какой-то необычной, редко встречающейся чистотой, белизна кожи была обрамлена огненными прядями длинных волос, глаза были большие и зеленые, но в глазах у нее стояли слезы. Ей явно было плохо, больно, и левую руку она держала как-то неестественно – похоже, запястье было повреждено. Это был раненый ангел в подземном аду, и все это было так неуместно, так иррационально и пронзительно грустно, что я изменил своему правилу и решился к ней подойти. Я спросил ее, не нужна ли ей помощь. Нет, сказала она. Но вам же плохо, возразил я. Нет, у меня все в порядке, отрезала она и отвернулась.
Каюсь, в тот вечер я не проявил должной настойчивости. Мне пора было выходить, двери открылись, я еще раз бросил взгляд на девушку и увидел, что к ней подсела какая-то сердобольная пожилая женщина и о чем-то ее расспрашивает. Это окончательно успокоило мою растревоженную совесть, и я, - признаюсь, с недостойным чувством облегчения, - покинул вагон. Больше я никогда ее не встречал.
- Антуанетта, неужели вы скажете, что это тоже были вы? – спросил я несколько лукаво.
- Разумеется, - невозмутимо ответила она. – У нас было три встречи, сегодня четвертая. Четыре – магическое число.
И все-таки я помог ей. Не тогда, в метро, но спустя пять лет. Иногда нужна четвертая встреча.

***

Мы приехали, я помог ей подняться на второй этаж спрятанного в арбатских дворах особняка и занес наверх покореженный велосипед.
Она не пригласила меня в квартиру.
- У меня там родственники, - извинилась она, - они непростые люди, и сейчас мне предстоит неприятный разговор с ними. Мне кажется, вам не нужно при этом присутствовать. Но вы заходите как-нибудь, ведь вы знаете адрес. Я буду рада вас видеть.
- Хорошо, - согласился я. Я ведь не знал тогда, что больше никогда ее не увижу.
- Наверное, мне надо вас как-то отблагодарить. Вот, возьмите на память, - и она протянула мне черную пластмассовую заколку для волос, сняв ее со своих огненных кудрей. Это была черная роза.
Я взял нежданный подарок, попрощался, и мы расстались. Когда я спускался по лестнице, до меня донесся хлопок закрывающейся двери.
На следующий день мне пришлось покинуть город по неотложным делам, и я отсутствовал две недели. Вернувшись в Москву, я первым делом поехал в Денежный переулок, в знакомый особняк. Дверь открыла незнакомая пожилая дама, одетая в цветастый халат и с неким подобием индийского тюрбана на голове.
- Они уехали, - заявила она мне.
- А когда они вернутся? – с надеждой спросил я.
- Они уехали из города, и, насколько мне известно, из страны. Адреса я не знаю, а если бы и знала, все равно не сказала бы – вы мне незнакомы, – промолвила дама гордо, и захлопнула дверь перед моим носом.

***

Я пытался найти ее, расспрашивал соседей, бабушек во дворе, наводил справки в домоуправлении. Увы, мне не удалось отыскать ни единой зацепки. Все в один голос уверяли меня, что семья уехала из страны, и совершенно неизвестно куда, и совершенно неясно, вернутся они или нет. Я был в отчаянии, я караулил в подъезде, ночевал во дворе, и это закончилось тем что соседи вызвали милицию и я провел неприятную ночь в отделении. Антуанетта исчезла, и след ее затерялся в арбатских дворах.
Еще долгое время спустя мне порой казалась, что я вижу в толпе прохожих знакомый силуэт, летящую походку и огненный ореол волос, и я бежал вслед, нагонял, всматривался в лицо – нет, это всегда оказывалась не она. И, проезжая с верным Фердинандом по знакомым улочкам, я чувствовал смятение и щемящую боль в груди. Потом это прошло.
С тех пор минуло много лет. Фердинанд состарился и больше не ездит, и я поставил его на то же место, где когда-то нашел. Теперь в его пустом кузове играют новые дети, и мальчишки, и девчонки, но сколько я не проходил мимо, я ни разу не встречал там девочку с рыжими косичками и зелеными глазами.
И я не могу больше найти дверь в межэтажный мир. Парусное корабельное пространство скрылось от меня, и порой мне кажется, что это был только сон. А может быть, сном была и встреча с Антуанеттой? Последнее время меня часто преследуют такие мысли, и тогда я достаю свою шкатулку, открываю ее и вынимаю белое голубиное перышко и черную пластмассовую розу. Я смотрю на эти бесхитростные предметы, на этих беспристрастных свидетелей былых событий, и память моя проясняется.
Иногда мне кажется, что довольно скоро дверь в межэтажный мир снова откроется для меня, и я войду туда уже не гостем, а полноправным обитателем, и тогда перышко послужит мне пропуском. Но ключом от каких миров может оказаться роза?.. я не знаю, могу только догадываться, и верить, и надеяться, что за четвертой встречей непременно должна последовать пятая, потому что пять – это ведь тоже магическое число.

Москва – Президент-Отель - Дом на Набережной, апрель-май 2021г.