Елена Бажина МОЙ БРАТ АЛЕКСЕЙ
Когда-то давно, в детстве, я мечтал убить своего двоюродного брата Алексея Самарина.
Это было странное и страстное желание, но имевшее, как мне казалось тогда, веские и серьезные причины. А еще в детстве я мечтал связать свою жизнь с Катей Головановой, темноглазой девчонкой, сидевшей за партой в соседнем ряду и в упор меня не замечавшей.
Серьезность причин состояла в том, что, во-первых, мой брат Алексей был влюблен в Катю Голованову и, в свою очередь, нравился ей, в отличие от меня. Во-вторых, он был сильный, красивый и сообразительный, опять-таки в отличие от меня. Он пользовался успехом и привлекал внимание, он хорошо играл в шахматы, был изобретателен, также в отличие от меня. И, в-третьих, разногласия наших семей в то время хотя и были нам не понятны, но побуждали нас быть воинственно настроенными друг к другу.
Мы жили в подмосковном городке, где летом дома утопали в зелени, пенсионеры во дворе играли в домино, по ночам лаяли собаки и почти в каждом дворе была голубятня. А мой брат Алексей всегда был в центре компании подростков. Я помню, как он рассказывал анекдот, поставив одну ногу на деревянный ящик и засунув руки в карманы модных расклешенных брюк. Я помню его улыбку из-под козырька надвинутой на лоб кепки, ненавистную мне улыбку. Алексей был очень улыбчив.
Можно догадаться, что ни одно из моих сокровенных желаний не исполнилось. Я не связал свою жизнь с Катей Головановой. На Кате женился мой двоюродный брат Алексей через четыре года после окончания школы. А я... я продолжал любить ее. Как первая любовь, она долго отзывалась болью в моем сердце, и я ничего не мог с этим поделать.
А Алексея я не убил, наверное, по той причине, что в реальности был на это не способен. Просто потому, что я боялся. Я боялся сказать человеку грубое слово, если этот человек выглядел сильнее меня, не говоря уже о том, чтобы его ударить. Я боялся получить сдачи. А ответить на сдачу сдачей - это уже целый подвиг, на который я тоже был не способен. И хотя ко времени окончания школы у меня уже не было никакого желания убивать Самарина (мне даже становилось смешно при мысли об этом), мне почему-то снился один и тот же сон.
Я стою на лестничной клетке в подъезде, напротив того парадного, где жил Алексей, я поднимаюсь на один пролет и смотрю из окна на тротуар. Я жду, когда подойдет Самарин. У меня в руках винтовка, почему-то снайперская. Я вижу Алексея и целюсь в него, я навожу крестик оптического прицела на участок груди немного ниже левого плеча, я чувствую твердость курка... И хотя во сне я ощущаю себя мужественным и сильным, я знаю, что потом убегу, но именно это позволит мне сделать все, что я задумал.
Я не слышу выстрела, я открываю глаза. Я просыпаюсь, так и не узнав, убил я его или нет.
Я не любил этого сна. Мне от него становилось не по себе. Тем более, что он продолжал сниться мне, когда я был взрослым, был женат, у меня было двое детей, и, конечно, никакого дела мне не было до моего брата Алексея Самарина. Я даже не интересовался его судьбой.
Я просыпался в холодном поту. Мне становилось страшно. Неужели, неужели, говорил я себе, я такой конченный человек, что даже во сне мне всегда будет сниться глупое желание моего детства и напоминать о том, что со мной что-то не так?..
Я выходил на кухню и закуривал сигарету. Что мне делать? Ведь я совсем другой человек. Тогда, в детстве, это меня никак не смущало, - ну снится и снится. Теперь мне становилось страшно от этого странного сна. Как будто я так уж всерьез хотел убить его, как будто я действительно убийца какой-нибудь. Ведь это не так.
Я прочитал несколько книг по психологии. Я пытался найти объяснение у Фрейда. Психоанализ мне не помог. Может быть, где-то там, в подсознании, этот сон и отражал какие-то мои скрытые сексуальные желания, мне от этого не становилось легче. Я ничего не мог сказать о том "архетипе", который жил во мне и постоянно отражался в моем загадочном сне. Один психолог сказал мне, что я напрасно придаю большое значение этому сну, он вовсе не говорит о моей склонности к насилию. Главное в нем совсем не то, что я убиваю своего брата. Что значит в моем подсознании образ моего брата? Удача, успех, движение вперед, уважение людей. Этот сон означает, констатировал психоаналитик, что я небрежно отношусь к некоторым аспектам своей жизни, я собственными руками уничтожаю возможности иметь удачу и успех. А брат мой Алексей тут совсем ни при чем.
От этого мне тоже не стало легче. Тем более что ни удачи, ни успеха разгадка этого сна мне не прибавила, Алексей продолжал сниться мне, а удачи и продвижение по службе шли, как обычно, с переменным успехом.
Еще один знакомый сказал мне, что мне надо быть осторожным. Это не я хочу убить, а меня хотят убить, пояснил он. Это было еще более странным. Не было ни одного человека на этой земле, которому зачем-то нужна была моя смерть.
Потом я перестал разгадывать этот сон. Я к нему привык. Я понял, что снится он мне не к добру. Этот сон стал для меня знаком грядущих неприятностей. Это был роковой сон. Он стал моим проклятием на долгие годы.
Что же касается всего остального, то в моей жизни исполнилось все самое сокровенное, о чем я мечтал, и о чем даже не мечтал.
Я получил юридическое образование и в наше неспокойное время сумел стать районным судьей. Я почти перестал быть трусом, о чем так переживал в детстве. Я всегда неплохо зарабатывал, несмотря на экономические трудности в нашей стране. У меня двое детей, машина и дача, я знаю один иностранный язык. Я отбарабанил два года на военной службе без тяжелых последствий. И хотя всегда могло быть что-то лучшее, я был вполне доволен своей судьбой. Из подмосковного городка я перебрался в Москву и не посещал места своего детства.
Неожиданное событие произошло во время моей очередной поездки во Францию. В Париже за два дня до своего отъезда домой я встретил его, Алексея Самарина. Случайно. В метро.
Странно было увидеть здесь своего однокашника и двоюродного брата (теперь он не был выше меня ростом и уж никак не был сильнее). Впрочем, сколько сейчас их, наших однокашников, разбросано по всему миру?.. Но самое поразительное было - увидеть здесь эту улыбку, ненавистную мне когда-то улыбку Алексея Самарина.
Потом мы шли по набережной Сены, сидели в плетеных креслах в открытом кафе, пили кислое вино. Как-то странно было вспоминать здесь наш пригород, где мы ходили в желтое обшарпанное здание, называвшееся школой. Мы говорили о том, как мы жили когда-то в одном дворе, и что теперь уж, конечно, никто так просто не поедет туда. Впрочем, он собирался. Он хотел через две недели вернуться домой и обязательно посетить наш старый дворик.
Как странно, что мы так и не помирились за эти годы, говорил он, и даже не имели желания наладить отношения, ведь мы все-таки родственники. Мало ли что там было между родителями, столько прошло лет...
Может быть, если бы мы встретились не в Париже, а на подмосковной станции в ожидании электрички, мы бы так не разговорились. Может быть, мы даже и не поздоровались бы. Здесь, в этой встрече в незнакомой нам стране было что-то особое, романтичное, возвышенное, что-то объединяющее нас, - наша общая родина, наверное. И разговор наш получился какой-то романтичный. Как будто в Париже нам больше не о чем было говорить, как только о нашем захолустье.
Тогда я впервые узнал его. Оказывается, он совсем не был таким сильным, каким я представлял его когда-то. Даже наоборот, в нем было что-то детское, нежное, хотя глядя на него- плотного крепкого мужчину, трудно было в это поверить. Мне даже странным казалось, что я хотел убить такого беззащитного, в сущности, человека, в чем-то закомплексованного, мучающегося своими неразрешенными проблемами... И, самое главное, причина, по которой я хотел его убить, оказалась ложной. Обманчивой. Мотива этого "преступления", как я теперь обнаружил, не было.
Как я обнаружил еще, Алексей совсем не был красавцем. Может быть, он даже и не нравился всем, и не так уж все его любили. Вернее, не намного больше, чем меня. Ведь именно поэтому, и только поэтому я хотел убить его. И еще потому, что Катя Голованова любила его, а не меня, а это для меня теперь совершенно ничего не значило. Других причин не было. Хотя когда-то мне трудно было признаться себе в этом.
Он говорил о том, что если бы знал раньше, что все так получится в жизни, может быть, многое сделал бы по-другому. "Многое мне кажется бессмысленным, - сказал он, - особенно в последнее время". "Жизнь прошла мимо, - говорил он, сделав глоток вина, - хотя я всегда стремился жить, жить. И вдруг оказалось, что ты, вроде бы, и успел все, и в то же время упустил что-то главное. Ведь оказывается, успех, счастье, - это что-то призрачное... Богатство - иллюзия, одна из самых больших иллюзий в жизни... Я не знаю, но мне кажется, я что-то пропустил в своей жизни... Что-то очень важное. Может быть, ты знаешь, что?.."
Меня до невероятности удивили его слова. Как может человек, такой удачливый человек быть недовольным тем, что все так сложилось в его жизни?
- Чем же ты недоволен? - спросил я его.
Он вздохнул. Я напряженно слушал его.
- Мне кажется, всю мою сознательную жизнь меня хотели уничтожить. И вся моя жизнь, как мне кажется, ушла на то, чтобы избежать или как-то перенести эти попытки уничтожения. Мне не дали возможности защитить кандидатскую, потому что проект кому-то показался слишком "смелым". Мне запретили заниматься научной работой, и я не знаю, что было бы, если бы это произошло, скажем, в 30-е годы... Но, понимаешь, началась перестройка. Я смог продолжить работу, но оказалось, что институт не имеет средств, эти проекты, хотя очень интересны и были бы крайне нужны, но требуют вложения средств, а у нас никто вкладывать средства во что-то новое не желает, потому что боится. Потом я выяснил, что этот проект у меня просто украли, и кто-то уже перепродает его... Я ничего не смог доказать, с авторским правом у нас всегда было туго. Потом я стал заниматься другим проектом, и снова удачно. Мне сделали хорошее предложение. Только в этом предложении был один нюанс. Это было чрезвычайно секретно. Я понял, что нашей стране не нужно то, что я пытался делать. Мне диктовали, что и как. Потом я узнал, что мои изобретения используются варварским способом, и был потрясен. Как-то я приехал посмотреть на один свой объект и схватился за голову. Это было не мое. Это было ужасно. И вот наконец я приехал сюда - я получил предложение от одной французской фирмы. Контракт еще не заключен, но я не буду отказываться. То, что я имею в России - это бездарное использование моего труда, это гроши за тяжелую работу. Я устал. Хотя я не знаю, правильное ли это решение...
Потом он заговорил о своей жене. Как-то спокойно, даже несколько отстраненно. И с грустью. Я слушал его тоже спокойно. Катя Голованова была в прошлом. Хотя с ней были связаны страдания моей юности, я был рад, что все так завершилось. Я встретил свою жену. А Кате я остался благодарен: она, сама того не подозревая, научила меня важным вещам - терпению и надежде. Я научился мужественно переносить страдания именно тогда, когда был отвержен ею. Теперь я был рад, что она любила Самарина, а не меня. Я научился достигать своей цели, а Катя никогда не оценила бы моих достижений. Зато их оценила моя жена, и это теперь было для меня важнее.
Получается, что убивать моего брата Алексея мне было незачем, снова подумал я. Так почему же мне снился тот жуткий сон, как будто я действительно какой-нибудь убийца, преступник?
Мне даже стало жаль его. У него была нелегкая жизнь. Он испытал все трудности нашего так называемого "переходного периода", а меня эти трудности, как ни странно, обошли стороной. Вернее, это я их обошел каким-то образом, я сумел пристроиться к этому переходу в неизвестность и как-то безбедно существовать, и даже извлекать определенную выгоду. Это тоже искусство. Единственное, что шелохнулось в моей душе и напомнило о детстве, это понимание очевидности его таланта, благородства его души, хотя и придавленного жизнью, но все-таки бесспорного. У него по-прежнему было то, чего не было у меня, и я никогда не буду этого иметь. Хотя я в чем-то благополучнее, чем он. Хотя я где-то оказался хитрее и практичнее, а это в наших условиях немаловажно, но все-таки... Все-таки я выглядел бледно и жалко на фоне его красивой личности, я, с моим средним достатком, дачей, машиной, квартирой и всем тем, что для многих в недавнем прошлом советских людей было основными ценностями жизни. Значит, я снова ошибся. Значит, я сделал ставку не на то? Значит, есть что-то другое, что определяет человека? Углубляясь в эти мысли, я мог бы снова осознать свою несостоятельность, я должен был бы снова во многом усомниться, а мне этого делать не хотелось...
Мы продолжали беседовать. Он рассказал о своем сыне-подростке, похожем на него (еще один талантливый Самарин, подумал я), который хорошо играет в шахматы (как Алексей в детстве!). Не знаю почему, но какие-то темные стороны моей души оказались вдруг задеты, и я не мог не признаться себе в этом.
И все же я испытал нечто новое, чего мне не приходилось испытывать, наверное, никогда. Я смотрел на него и понимал, что это мой брат. У меня никогда не было брата. Мне было незнакомо это чувство, и вот теперь я почувствовал, что он есть, близкий мне человек, такой же как я, и мы можем говорить, общаться, мы можем быть друзьями... Он близкий бесспорно, естественно, по факту рождения, это данность, не зависящая от нас.
Мы говорили тепло, мы договорились прийти друг к другу в гости, когда вернемся в Москву. Я обещал познакомить его со своей женой и двумя сыновьями, а он собрался прийти ко мне с Катей и сыном. Последние годы научили меня дорожить дружбой, хорошими отношениями, доверием, а он, очевидно, понял, что родственников не так уж много на этом свете. И важно укреплять семейные связи, особенно сейчас, когда все в стране катится к какому-то развалу, крушению и путанице. Думал ли я когда-нибудь, что все может, в конце концов, разрешиться вот так мирно, хорошо, по-братски? Теперь я был счастлив. Я обрел брата -и это было ценное для меня приобретение.
- Хотелось бы мне знать, - сказал задумчиво Алексей, - из-за чего были в ссоре наши родители? Я уже забыл, честно говоря.
Я тоже думал об этом последнее время. И я тоже забыл, из-за чего они были в ссоре. Может быть, если бы не было отчуждения, вся наша жизнь в эти годы была бы другой. В ней было бы что-то еще... Ведь в ней явно чего-то не доставало. Может быть, в ней не доставало именно брата?..
И я вспомнил, как два моих сына всегда с воодушевлением смотрели фильмы с бесконечным мордобоем, про крутого Уокера или еще про кого-нибудь, - мне это надоедало и я ворчал; но когда я видел на экране прищурившегося стрелка, поднимающего ружье или пистолет, мне становилось страшно. И хотя я десятки раз убеждал себя (да так оно и было на самом деле, и это могли бы подтвердить все мои друзья и знакомые), что я даже таракана не могу убить спокойно, а с каким-то сконфуженным видом, тот сон не давал мне покоя, и теперь я вынужден был вспомнить о нем здесь, в парижском кафе.
Мы расстались. Я уезжал в Москву, а он на некоторое время еще остался во Франции.
Приехав домой, я рассказал жене о своей встрече с двоюродным братом в Париже. Сообщил о своем желании поддерживать с ним отношения. Все-таки мы родственники. Как хорошо найти родственников в этом мире, где столько вражды и отчуждения; встретить неожиданно, случайно. Да еще где - в Париже.
- Это тот, кого ты хотел убить когда-то? - спросила жена с улыбкой. Она знала о моей влюбленности в Катю Голованову и о том, что я в детстве хотел убить своего брата Алексея.
Но потом я закрутился в своих делах и забыл ему позвонить. А дела в тот год шли как-то не очень хорошо. И только по прошествии месяца я вспомнил о своем обещании. Вернее, мне напомнил об этом мой старший сын.
Они постоянно ссорились. Я не мог понять причину их вражды. Я удивлялся: неужели так во всех семьях, где более одного ребенка, неужели они так никогда и не смогут поделить то, что имеют?
В тот день я нашел во дворе только одного из них. Мой старший сын стоял на бордюре, в руках у него была какая-то палка с заостренным концом. Волосы его были растрепаны, рукав разодран. Они снова подрались. Только на этот раз старший имел слишком воинственный вид. Младшего рядом не было, а они должны были всегда быть вместе. Это указание они всегда получали от меня и от моей жены прежде чем выйти на прогулку. И я забеспокоился. Взгляд моего сына был какой-то странный, отчужденный, полный лжи, отчего мне стало тревожно.
- Где твой брат? - спросил я его.
Он перевел на меня хмурый взгляд, повернулся как-то степенно, холодно.
- Откуда я знаю? - ответил он. - Я что, должен сторожить его?
Меня возмутил его наглый ответ.
Я огляделся. Отсутствие ребенка во дворе могло стать причиной серьезного беспокойства. Я побежал в подъезд. Жена уехала на целый день, и за детьми должен был приглядывать я.
Я нашел младшего сына в подъезде, в углу. Он сидел на грязном полу и гладил тощую кошку. Он был чумазым, - очевидно, плакал. Да, они поссорились, но на этот раз серьезнее, чем обычно.
Я с облегчением вздохнул. Я повернулся к шедшему за мной старшему и собрался произнести тираду о том, что он должен следить за младшим, что он за него отвечает, и что когда родителей нет рядом, они не должны разлучаться, иначе их не будут выпускать гулять... Но я не произнес. Почему-то я ничего не сказал. Я велел детям отправиться домой и умыться.
Завтра, завтра утром надо позвонить Алексею, решил я. Пора нам встретиться и поговорить. Пора нам познакомить наших детей. Они ведь тоже родственники.
Но звонить утром мне не пришлось. В тот же вечер мне позвонила Катя Голованова.
Я, конечно, не узнал ее. Как странно было сознавать, что взрослый голос этой женщины принадлежит той девчонке, которая училась со мной в одной школе, в одном классе, которая сидела за партой в соседнем ряду.
Она сообщила, что Алексей убит. Вчера. В их дворе. В него стреляли, когда он подходил к подъезду. Стрелял из дома напротив, как сказали, профессионал. Винтовку с оптическим прицелом он оставил на месте преступления и ушел через запасной выход. Его не нашли.
Когда я узнал об этом, я не мог спать всю ночь. У меня в голове не укладывалось, как могло произойти такое. А когда я все-таки заснул, мне снилось, что это я, это я целюсь, это я стреляю, я нажимаю курок и ухожу.
На следующий день я поехал к Кате Головановой. В их доме толпились люди, которых я не знал.
Катя, такая же красивая, как раньше, представила меня им как двоюродного брата Алексея. Как ни странно, никто из друзей Алексея даже не выразил удивления, что двоюродный брат прежде никогда не появлялся в его доме.
Как юрист, я пытался помочь и старался заверить Екатерину, что сделаю все возможное, чтобы преступник был найден. Она выразила в этом сомнение, в чем оказалась права. Мой личный разговор со следователем не принес никаких результатов. Дело, похоже, зашло в тупик. Никаких следов. Был подозреваемый, но уже по кратким описаниям я понял, что это не убийца. Мне дали понять, что я столкнулся с неразрешимой задачей и не имею возможностей, чтобы повлиять на ход расследования.
Единственное, над чем я ломал голову, - что же такое делал мой брат Алексей, чтобы кому-то понадобилось его убить? Кому он помешал? Трудно было представить, чтобы у него были личные враги. Единственное, что он мог - это конструировать, он был архитектор, он придумывал хитроумные сооружения, - созидательная профессия в наше разрушительное время. Он хотел строить что-то новое и нужное, - но оказалось, что это не так просто.
После похорон и поминок мы сидели на кухне. Катя рассказала о том, что последнее время в их жизни были беспокойства, тревоги и плохие предчувствия. Он чувствовал, говорила она, он всегда чувствовал, что кто-то хочет его смерти...
- Он был рад встрече с тобой в Париже, хотел познакомиться с твоей семьей, пригласить тебя в гости... - сказала она.
Потом она показывала фотографии. Вот он, Алексей Самарин, с Катей и сыном. Он улыбается. Что-то красит на даче. Вот он сидит за компьютером. А здесь он со своей собакой. Вот она, его жизнь, не известная мне.
Как все глупо, думал я, и как мучительно все это теперь узнавать. Тем более что я так хорошо отношусь сейчас к ним обоим - к Алексею и Кате. Я устал, мне хотелось общения с близкими людьми, а для своих детей - общения с родственниками. "Зачем? Почему?" - спрашивал я себя.
Потом я еще несколько раз звонил следователю, выяснял, как идет дело. Убийцу не нашли. Я жаловался на местных следователей, но так ничего и не добился. Моя жена сказала: "неужели тебе не понятно, что это тот случай, когда убийц не находят?.."
Я заходил к Кате Головановой. Я разговаривал с ее сыном. Все-таки это был мой двоюродный племянник, и теперь я был одним из ближайших старших родственников, кто должен поддержать его. "Почему вас не было раньше? - спросил он меня как-то, когда я подвез его на машине до школы. - Почему вы не появлялись, пока папа был жив?"
Я пожал плечами. Я не знаю. И вообще, я ничего сейчас не понимаю. Я испытал чувство одиночества после того, как вдруг исполнилось - сам не знаю почему - страстное желание моего детства. Мне было грустно. Так грустно, как не было никогда, даже в самые печальные дни моей жизни.
Однажды, когда мы с женой снова заговорили об Алексее Самарине, мой старший сын спросил меня:
- Почему ты никогда не говорил, что у тебя есть брат?
- Потому что, - ответил я, - потому что мы были как чужие.
- А почему вы были как чужие?
- Хватит задавать глупые вопросы, - прервал я его. - Когда подрастешь, я тебе все расскажу.
Не мог же я сказать, что это все, во-первых, из-за наших отцов, во-вторых... Словом, я не знал, что рассказать ему.
А потом мы стали реже говорить об Алексее Самарине. И я не знаю кто, кроме самых близких друзей его семьи, вспомнил о нем через год, а также о том, что он делал, что строил, что хотел построить. А у него на это ушла целая жизнь, как он признался мне во время нашей первой и последней встречи в Париже. Мы с ним не общались целую жизнь, но вот оказалось, что за час нашей беседы он сказал мне что-то важное о себе, чего, может быть, не знали даже близкие друзья.
Я никак не мог внутренне примириться с тем, что моего брата убили просто так, безнаказанно, легко, как убивают скот, и никому нет до этого дела, и никого не интересует вопрос справедливости. Все привыкли к тому, что справедливости нет. И только в глубине души я не мог отрешиться от чувства, что и я, его брат, порядочный и честный человек, каким-то образом причастен его смерти, а следовательно, втянут в этот трагический круг.
Но это было глубоко в душе, а погружаться в глубину мне было некогда. Тем более что с тех пор мне перестал сниться тот кошмарный сон. Почему это произошло, я не смог понять, но после смерти моего брата Алексея Самарина я стал спать спокойно.
апрель-август 1998
|
