АННА МАСС
Юрий Елагин и его книга "Укрощение искусств"
Наверное, я его видела глазами пятилетнего ребенка до войны, но он не отпечатался в моей памяти. Старшие "вахтанговские дети" нашего дома, которым перед войной было пятнадцать - семнадцать лет, и немногие старики – его еще помнят.
Он был скрипачом в театральном оркестре и часто приходил в дом на Большом Лёвшинском к своим старшим друзьям и коллегам - Николаю Петровичу Шереметеву и Василию Васильевичу Кузе. Из рассказов о нем возникает образ хрупкого голубоглазого блондина, очень курносого, с ярким, будто нарисованным румянцем и тонким "буратинским" голосом. Может быть, из-за этой "херувимской" внешности и этого его голоса молодые актрисы, за которыми он ухаживал, не принимали его всерьез. Голос он незадолго до войны исправил: опытный театральный лоринголог переставил ему регистр на более низкий. И это превращение дисканта в баритон тоже служило темой дружеских шуток и анекдотов. Такой был стиль общения в минуты отдыха - необидные подтрунивания, розыгрыши, дурачества. Каждый, кто появлялся во дворе, был вовлекаем в веселое действо и должен был подыграть, подхватить импровизацию. Подначивали и Елагина. В этом был знак расположения. Он это понимал и не обижался. В театр Вахтангова он был влюблен - в его спектакли, в коллектив, в самую его атмосферу.
Был Юра Елагин - как тогда это называлось - "из социально-опасных": внук текстильного фабриканта, сын репрессированного отца-инженера. Девятнадцатилетним был в 1929-м году арестован, отсидел несколько месяцев в Бутырках, после чего его отпустили "за отсутствием состава преступления", лишив при этом гражданских прав. Мать, из интеллигентной буржуазной семьи, пианистка, отправилась в Сибирь, жила в поселке недалеко от того лагеря, где находился ее муж, с единственной целью - хоть изредка видеть его и по возможности облегчать его жизнь. Своей матери Юрий обязан любовью к музыке и музыкальным образованием. С восьми лет его учили играть на скрипке.
" Хотя в глазах моих родителей, - пишет он в своей книге, - как в большинстве московских старых семей, музыка не имела репутации серьезного занятия, которому можно посвятить всю свою жизнь, судьба распорядилась так, что именно скрипка стала моей спасительницей, профессией и средством к существованию".
Он мечтал продолжать музыкальное образование, но путь в Консерваторию ему был закрыт, как "лишенцу". На постоянную работу его ни в один оркестр не брали по той же причине. Время от времени он нелегально заменял кого-нибудь из заболевших скрипачей в оркестре Художественного театра, пока в 1931-м году руководство театра Вахтангова, оценив его музыкальное дарование, не побоялось взять его на постоянную работу в свой оркестр. Мало того: верные себе вахтанговцы сумели добиться для молодого сотрудника отмены "лишенства". С их связями им это было сделать не так уж трудно, а для него это было спасением, и прежде всего - обретением права на вожделенную учебу в Консерватории, куда он и поступил, продолжая работать в оркестре театра.
В 1935-м году отец его умер в лагере, и мать вернулась в Москву. Ей было 45 лет.
"Когда я встретил ее на вокзале, - пишет Елагин, - то ужаснулся той перемене, которая с ней произошла со времени ее отъезда в Сибирь. Сейчас это была старая женщина с волосами совершенно седыми, и измученным, изможденным лицом, на котором застыло выражение большого горя. Я дал себе слово сделать все, что было в моих силах для того, чтобы устроить ей у меня спокойную и благополучную жизнь".
Но за то время, пока мать жила в Сибири, она потеряла московскую прописку. Ей грозило выселение "за 101-й километр", что было бы для измученной и убитой горем женщины равносильно смерти. И тогда руководство театра в лице Льва Петровича Русланова и Освальда Федоровича Глазунова снова обратилось с просьбой к высокому начальству, и оно в очередной раз благосклонно пошло навстречу любимцам правительства. Мать Елагина получила разрешение жить в Москве у сына.
Закончив московскую Консерваторию, Елагин в 1940-м году уехал по распределению в Краснодар. Там он преподавал скрипку в музыкальной школе и работал в филармонии. Женился. В Краснодаре его застала война. Мать не арестовали, но много раз вызывали в НКВД, дознавались, что ей известно о судьбе сына. Ничего, - отвечала она. Сын пропал без вести. Вероятно, погиб. Так и в театре считали. Жалели его. Жалели мать.
На самом деле Лидия Николаевна Елагина знала. Через чьи-то десятые руки Юрий сумел передать ей, что попал в лагерь для перемещенных лиц, а оттуда - в Америку. Лет через десять, когда приоткрылся железный занавес, он начал хлопотать, чтобы матери разрешили к нему приехать. Может, и добился бы, но брат и племянник Лидии Николаевны работали в засекреченных институтах, и своим отъездом она сломала бы им карьеру. А на это она пойти не могла. Умерла она в шестидесятых годах, так и не повидавшись с сыном.
Книга Елагина "Укрощение искусств" вышла в 1952-м году в Америке на русском языке в Чеховском издательстве.
"В этой книге описал я то, что видел, слышал и пережил в течение десятилетия 1930 –1940г., - пишет он в предисловии. - Я приложил все мои старания для того, чтобы быть как можно более объективным и точным, как в изложении фактов и в характеристиках людей, так и в хронологических датах..."
В том же 1952-м году, летом, актриса Вагрина, живя на даче в Тарусе, включила радиоприемник, чтобы тайком послушать "Голос Америки". Здесь, на значительном расстоянии от Москвы, помехи были не такие сильные, как в центре. И вдруг она услышала фамилию Елагина. А потом отрывок из его книги. В нем рассказывалось о доме на Большом Лёвшинском, о театре Вахтангова, упоминались знакомые имена... Вавочка ушам своим не верила. Юра Елагин?! Жив?!
В театре был шок. Наш Юрка! Подумать только! В Америке! Бежал! Перебежчик! Да еще книгу написал! Можно себе представить, что он там наплёл, чтобы услужить своим хозяевам-империалистам!
Несколько лет спустя книга прорвалась сквозь проржавевший занавес и попала в театр. Ее жадно читали, передавая из рук в руки. Публично возмущались: как смеет этот изменник Родины, опозоривший театр, писать о нас, да еще с антисоветских позиций! И вообще, он там всё напутал! Не так всё было!
Но в узком кругу книгу одобряли. Поражались тому, что Елагин, оказывается, уже тогда, в отличие от многих, понимал кошмар сталинского режима. И что так подробно и верно, несмотря на некоторые мелкие неточности, сумел воссоздать театральный и музыкальный мир довоенной Москвы.
Прошло еще много лет.
В конце семидесятых Евгений Рубенович Симонов, в те годы художественный руководитель театра Вахтангова, а до войны - просто Жека, сын Рубена Николаевича, побывал с гастролями в Соединенных Штатах. Вернувшись в Москву, рассказал, что в Вашингтоне к нему в гостиницу пришел - кто бы вы думали? Юрка Елагин! Да, представьте себе! Жадно расспрашивал о театре, о знакомых, о Москве. Постарел, конечно. Женат на американке. Своих детей нет, есть приемная дочь. В курсе всех наших событий, они его, чувствуется, глубоко волнуют. На вопрос: почему бы ему не приехать в Москву, ответил: "нет, Жека, к сожалению, это невозможно". На прощание подарил "Укрощение искусств" и "Темный гений" - вторую свою книгу, о Мейерхольде.
И еще прошло много лет.
В 1986 году я познакомилась с молодым американским славистом Джоном Фридманом, который приехал в Москву, чтобы собрать материал для диссертации о жизни и творчестве Николая Эрдмана. Я предоставила ему архив отца, работавшего в соавторстве с Эрдманом вплоть до 1933 года. Ныне этот архив находится в РГАЛИ, а тогда еще хранился в отцовском письменном столе. Джон изучал архив целыми днями, порой делая ценные для себя открытия. В случайном разговоре оказалось, что Джон знаком с Юрием Елагиным.
- Расскажите!
Он рассказал.
В 1982 году, учась в Бостонском Университете, он решил изучать творчество Эрдмана. Его руководителем оказался писатель Василий Аксенов, который посоветовал ему обратиться к Юрию Борисовичу Елагину, отозвавшись о нем как об особой фигуре среди русских эмигрантов, знатоке советской культуры, к тому же лично общавшимся с Николаем Эрдманом в периоды его довоенного сотрудничества с театром Вахтангова.
Елагин жил в Вашингтоне, работал в организации, точное название которой Джон не запомнил - что-то вроде информационного агентства, занимавшегося сближением американской культуры с культурами других стран, в том числе и Советского Союза. Он пригласил Джона для беседы в свой служебный кабинет.
На молодого студента Елагин произвел впечатление человека не столько старого (ему было тогда 73 года), сколько разрушенного и больного. Был он тучен, одышлив. Красные, воспаленные веки, слезящиеся глаза. И при этом - живой интерес к собеседнику и феноменальная память. Он не только подробно рассказал всё, связанное с Эрдманом в периоды работы драматурга в театре Вахтангова, но вспомнил наизусть все интермедии и репризы, написанные Эрдманом для спектакля "Лев Гурыч Синичкин". Здесь, в Москве, отыскав в папках моего отца эти репризы и интермедии, Джон был потрясен точным совпадением каждого слова текста с тем, что Елагин продиктовал ему по памяти.
Это была их единственная встреча.
Вот, пожалуй, всё, что мне удалось узнать о Юрии Елагине от тех, кто лично его знал. Остальное вычитала в его книге "Укрощение искусств". Джон подарил мне ее, вернее, ее ксерокопию. Привез из Америки. У нас книга была впервые опубликована лишь в 2002 году. Через пятьдесят лет!
Книга удивительно добрая по духу. И одновременно - страшная. Она повествует о том, как тоталитарное государство кнутом и пряником превращало лучших своих граждан, самых ярких, самых талантливых - в рабов, отнимая у них свободу творчества за возможность сохранить жизнь, физическую свободу, а то и просто благополучное существование. В то же время в книге нет желчи, злопамятства, мстительности, яда. В ней доминирует чувство любви к людям, сумевшим остаться людьми в условиях чудовищной идеологии, которая втаптывала в грязь понятия совести и чести. Втаптывала, и все-таки до конца не втоптала, как ни старалась.
Я знала, что Елагина уже нет в живых, но не могла найти никого, кто бы знал, когда он умер. Послала на авось письмо в Америку своей троюродной американской сестре Кате Джекобс, чьи родители были эмигрантами первой волны. Спросила, знакомо ли ей имя Елагина, и если да, не сообщит ли она мне хотя бы дату его смерти.
Через месяц подтвердилась пословица о том, что мир тесен.
"15-го июля 2002
Дорогая Аня!
Я только что получила ответ от Каролины, падчерицы Елагина - дочери его второй жены. Она написала очень длинное письмо, но я отвечу коротко.
Юрий умер 21 августа 1987 года после длительной болезни. Умер в Вашингтоне и похоронен на русском кладбище ("Rock Greek Cemetery - Russian section")
Когда он приехал в Америку в сороковых годах, он провел год в Нью-Йорке, а потом переехал в Хьюстон, в Техасе, где много лет работал скрипачом в "Houston Symphony". Уже в то время он писал статьи для журналов и делал переводы. Там же он начал писать свою главную книгу. В 60-х годах он переехал в Вашингтон и там помогал подготавливать гидов для выставок, а потом стал русским редактором журнала "Диалог". Журнал этот выпускало крупное Издательство, где в те годы работал мой муж Джон. Там я познакомилась с Юрой, и когда один из сотрудников "Диалога" заболел и вынужден был оставить работу, Юра предложил взять меня на его место корректора. Там я проработала какое-то время, и мы с ним очень сдружились в этот период. Это был добрейший, интеллигентнейший человек, умница и эрудит. Каролина пишет, что за год до его смерти был в Вашингтоне Юрий Любимов, ставил пьесу, и там они встретились после 40-50 лет, провели несколько чудных месяцев в общении, и Юра был счастлив.
Через два года после Юриной смерти Каролина переиздала "Укрощение искусств". Мстислав Растропович написал предисловие, а она - послесловие, где описывает период его американского пребывания. Это издание вышло в Москве.
А недавно Каролина узнала, что какой-то издатель в России напечатал вторую книгу Юры - "Темный гений" - без ее на то разрешения. Она пыталась узнать, как это произошло, но без успеха.
В 1994 г. Каролина с мужем были в Москве, гостили у родственников Юры. Навестили кладбище, где похоронена его мать, церковь, где его крестили, Московскую консерваторию и, конечно, Вахтанговский театр. Они были в восторге от визита и надеются поехать опять..."
|
